Вколи мне поглубже

Его сердце, вырываясь из груди, подпрыгивало каждый раз, когда он преодолевал порог этой квартиры. Даже в те времена, когда казалось, что всё хорошо и уверенность в том, что черная полоса его жизни побоялась этих стен. Сейчас же, чувства его близки к состоянию критических. Всё ещё не отойдя от опьянения, от места, где привык находиться, но которое вряд ли бы стало для него близким, он смотрит на эту квартиру, как на винтажное фото из прошлого и не может поверить в то, что вновь здесь. Он, как никогда, ненавидит свою «особенность», ведь было бы здорово, если бы однажды он смог посмотреть на это место нормальным взглядом. Узнать, какого цвета плитка в ванной, плед на диване и какими цветами светятся фонарики на стене в прихожей. — Занавески серые, — Сона говорит тихо, её раны на руках начинают кровоточить лишь от одного вида парня. — Тебе нравится? — Для меня всё серое, — он подмечает лишнюю пару столовых приборов на кухне и сердце сжимается, когда он понимает: она не для него. — Но выглядит неплохо. — Уходи, Техён, — она так боится, что кто-то сможет услышать это, ей так страшно, что брат проснётся и увидит его здесь. — Уходи сейчас, потому что он не отпустит тебя. Ему смешно от слов девушки, смешно до боли. Знала ли она, как низко ему пришлось опуститься, чтобы выкинуть его из головы, знала ли, сколько шрамов теперь украшают его тело, не только снаружи, но и внутри. Почему его жертву никто никогда не ценит? — Почему ты смеешься? — она чувствовала холод от этого Техёна, он был ей не знаком. — А почему ты тогда звонила Намджуну? — ему было интересно узнать мотив, поиграть с ней во взаимные обвинения. Он не знал, что Сона уже слишком заигралась. — Ведь ты спрашивала у него про меня, разве нет? — Техён, прошу. — Что, теперь тебе плевать на меня? — он опять впивается ногтями в столешницу, которая повидала огромное количество скандалов. — Я теперь никто тебе, да? Тебе ведь есть, кому плакаться. Никогда не хотелось переходить на личности так сильно, как в этот момент. Начать оскорблять, до хрипоты в голосе обвинять кого-то, лишь чтобы самому стало лучше. Он яростно себя сдерживает, отпуская неповинную столешницу. Будь материал мягче, на нём бы давно отпечатались сотни рук. Остатки вечной человеческой боли. Он помнит, что Чонгук не любил, когда курят в квартире. Запрещал, но постоянно нарушал своё же правило. Сона понимает, что он никуда отсюда не уйдёт. Он опять здесь, в этом месте, она думала, что вырвала его, выкинула всё, что с ним связано. Вот только она не учла, что Техён как дерево – она срубила ствол, но не корни. — Я чувствую запах сигарет в квартире, — не спрашивая разрешения, он пытается подкурить сигарету, лишь на секунду улавливая во взгляде девушки нечто, напоминающие презрение. Или же он просто путает это с недоверием к происходящему. — Он теперь разрешает им всем курить прямо здесь? — Техён.. — Что Техён? — он чиркает колёсиком зажигалки, в который раз видя лишь жалкие искры, но огня ни капли. — Что тебе нужно, Сона? Что вам всем, блядь, нужно от меня? Ты звонишь Намджуну, спрашиваешь у него про меня, около больницы, я уверен, ты тусовалась тоже не просто так. Где же теперь наша дружба, а? Он откидывает бесполезную зажигалку, от нажатия на которую теперь болят пальцы. — Хочешь сказать, что мне не нужно было сюда приходить? Хочешь, чтобы я всё забыл? Тогда нахрена ты носишь его? Её горло сдавливает спазм, когда холодные пальцы ощущают не менее холодный камень на шее. Она так привыкла, привычная тяжесть стала такой родной, и хотелось каждый раз обманываться, забывая о том, какие воспоминания проносятся в голове всегда, когда она смотрит на бесполезную безделушку, ненужную вещь. Ей казалось, что она выкинула все. Но никто не думал, что корни проросли глубоко внутри каждого из них. Корни под названием «память», от которых просто так не избавиться. — Никто не курит в квартире, — голос позади хриплый, сонный, Техён научился отличать его, выделять среди всех остальных. Он бы вспомнил его, даже если бы прошла вечность. — Мои правила могу нарушать только я. Сону бьёт мелкая дрожь, когда она смотрит на лицо брата. Его вид не говорит ни о чём ровно до того момента, пока взгляд не падает на совсем не скрытые «метки» на теле Техёна. Яркие пятна, которые вряд ли можно с чем-то спутать. Они говорят сами за себя, они протест, но они и напоминание для них обоих. Как много они просрали, как глубоко опустились, сотворили с собой такое и в результате вновь вернулись друг к другу. Только уже разбитые, пораненные чужими телами. Чонгук горько усмехается, не успевший отойти ото сна, его вид становится еще хуже. Сона могла бы сказать, что в первый раз видит его таким растерянным, разбитым. Но в их жизни произошло столько разного дерьма, что её мысли и слова вряд ли бы оказались правдой. Чонгук пытается привычно провести по волосам, потянуть за длинные пряди, но, натыкаясь на пустоту и колющие пальцы ощущения, смеётся еще громче. Техёну от его вида курить хочется до зуда под кожей. — Зачем ты тут? — ему не хочется на самом деле знать, что он делает здесь. Он знал, что Техён всегда был с ним, был внутри него. Просто ему нужны слова в ответ, ему необходимо слышать голос, он не выдержит, если он исчезнет ещё раз. Больше не выдержит. — Я могу, наконец, покурить? — Техён старательно игнорирует вопрос парня, всеми возможными способами он сосредотачивается на желании, наконец, ощутить горечь на языке. Делает так, чтобы шёпот в голове: «только ради тебя», прекратился. — Вали на балкон. Он проводит его глазами, Сона видит отблеск улыбки в них. Он счастлив? Определённо. Он видит Техёна, его даже не смущают крупные засосы на теле парня, Чонгук готов простить всё. — Чонгук, он не останется.. Он смотрит на сестру тем самым взглядом, который она ненавидит больше всего. Потому что она знает, что ей придётся слушать его, даже если совсем не хочется. Потому что против такого Чонгука она бессильна. — Это, блядь, я буду решать. Он выходит вслед за парнем, занося в квартиру предрассветные лучи и пение птиц, но ей не хочется видеть и слышать это. Они вернулись к исходной точке, опять отмотали время назад, вся их «терапия» может быть спущена и закопана глубоко. Она больше не будет работать. И всё, что ей хочется делать – это кричать.

***

Намджун, в который раз проверяя дисплей телефона, где ярким светом отражается отсутствие пропущенных, отчаянно пытается сдержать поток мыслей и возможных действий. Ему хочется беситься, крушить всё вокруг, но он предосудительно молчит, и молчанием своим копает себе могилу. Прошло не больше часа, а желание сорваться и вернуть Техёна росло в нём всё больше и больше. Невыносимое осознание того, что сам же его отпустил, пришло к нему только сейчас. Нужно было закрыть все двери, забить досками окна, но не позволить ему уйти. — Идиот, идиот, идиот, — красная метка появляется, когда он, раз за разом, больно бьет кулаком в тумбочку рядом, та скрипит, шатается, но молча, терпит. И так по кругу. Он встаёт, потирая ушибленное место, подрывается, начиная хаотично собирать вещи, но вмиг останавливается, занимая привычную, выжидательную позицию. До боли в сердце хочется увидеть сестру, услышать ее хриплый, но ещё совсем детский, голос. Если бы она узнала его, посмотрела хоть на секунду не затуманенным взглядом, ему бы стало легче. Но такой возможности нет, поэтому, ему приходится терпеть. Привычно брать лезвие в руки, или что-то, что определённо подарит ему хоть пару минут покоя. Таким «спокойствием» было покрыто все его тело. И это то, из-за чего ему так сильно хотелось вернуть Техёна. Он никогда не спрашивал, даже если и хотел узнать, откуда у него шрамы по всему телу, и почему каждый раз появляются новые. Его не волновали его «странности». Намджун никогда не хотел себя убить. Возможно, в детстве, когда переходный возраст давал о себе знать, к нему в голову и приходили такие мысли, но очень скоро, не без помощи врачей, они отошли на задний план. Но то ощущение, которое ему дарила стекающая по коже ярко-алая кровь, какое спокойствие следовало за очередным порезом, он не забыл. Он сохранил его, пронёс через время, и это стало единственным верным способом сохранить рассудок. Пусть большинство бы и сказало, что он больной, что его нужно лечить. Он всегда верил в то, что люди страдают лишь потому, что заслуживают этого. Он не знал, в чём виноват, но с этой мыслью ему жилось чуточку легче. Так же, как и день назад, месяц, год, теплая кровь, стекая по его подбородку, приносит некое удовольствие. Он не старается утереть её, позволяя течь, щекоча кожу, и это чувство такое родное и приятное, что пора бы действительно признать, что он не в порядке. Когда часы останавливаются на отметке 6:00, он, практически беззвучно, проворачивает ключи в замочной скважине. Намджун уверен, что соседка с квартиры рядом неустанно следит за ним, она делала так постоянно. И если бы он не резал себя, то, возможно, выколол бы ей глаза. Заводить машину в таком состоянии, при ещё оставшемся в его организме алкоголе, полной бессоннице на протяжении долгого времени, абсолютный бред, но ему плевать. У него есть отец, который всегда решал его проблемы. Должно быть, он тоже был виноват в чем-то. Он знает куда ехать, но не знает, что будет там, в том месте. Он уже чувствует себя чужаком, он придёт, чтобы заявить права на то, что ему не принадлежит. Но попытаться стоит. Когда он на месте, люди вокруг, те, которых он встречает, словно чувствуют его неуверенность. Они оглядываются, рассматривая его лицо, с которого он даже не удосужился стереть кровь. Он поднимается наверх, пытаясь вспомнить, откуда знает адрес. Должно быть, Техён, в одном из их разговоров, которые они перемешивали с бурным сексом, проболтался. Намджун прислушивается, пытается невидимо проникнуть внутрь, понять, что происходит за стеной. Что там, в мире, к которому у него никогда не будет доступа. — Долго будешь стоять? — голос заставляет дернуться, и свежая ранка на его лице вновь кровоточит, неприятно пощипывая. Парень рядом незнакомый, в его руках странная, причудливой формы коробка, в которую вряд ли могло бы поместиться что-то стоящее. Он долго разглядывает его, даже на секунду не останавливаясь взглядом на кровоточащем порезе, больше рассматривая весь его внешний, не слишком опрятный вид. Намджуну стоило бы смутиться, но его разум настолько затуманен событиями, он так поглощен тем, что сейчас должно произойти, что взгляд незнакомого парня ему безразличен. — Ищешь кого-то? — он ровняется с Намджуном, и тот с неловким чувством понимает, что по сравнению с парнем выглядит маленьким, зашуганым подростком. Парень широк в плечах, даже больше его самого, и хоть тот лишь на пару сантиметров выше, это разница, когда тот так близко, крайне ощутима. До Намджуна только сейчас до конца доходит то, где он. Что он скажет Техёну, когда его увидит, как будет заставлять вернуться? Но его шаг назад прерывается ровно в тот момент, когда дверь, за которую он так яро хотел заглянуть, распахивается прямо перед его глазами. Парень проходит мимо, на ходу сбрасывая пакеты, и лишь причудливая коробочка аккуратно ложится рядом, бережно, как некий сувенир. — Намджун? — голос девушки он слышал пару часов назад, но через трубку телефона не передавался этот специфический говор и то, как она произносит слова. Это казалось интересным и даже приятным, если бы только она не смотрела на него таким взглядом. «Какого чёрта ты здесь делаешь?» – её глаза говорили об этом лучше всего, и он был рад с ней согласиться. Он стоял, окружённый взглядом нескольких пар глаз и не мог пошевелиться. Оцепенение напало незаметно, и лишь услышав негромкий смех в нескольких метрах от него самого, он очнулся. — Я пришёл за ним, — резко рванув в сторону звука, он даже не сразу понял, что крепкая хватка на его руке не позволяет сдвинуться ни на шаг. Тот самый парень, пару сантиметров разницы в росте с которым не давали ему покоя держал его, и хватка была настолько сильной, что первый раз в жизни Намджуну захотелось расплакаться от боли. — Не думаю, что это лучшая идея, — его выжжено-пепельные волосы при выключенном свете выглядели слегка нелепо, тонкие волосинки торчали в разные стороны, от чего хотелось провести по ним пальцем, приглаживая. — А захочет ли он пойти с тобой? — парень не собирался его отпускать, хотя его хватка и стала легче. Намджун рассерженно выдернул руку, намереваясь идти дальше, но боги, лучше бы он не делал этого. Лучше бы тот парень по-прежнему сжимал его, да так, чтобы на месте его пальцев остались грубые некрасивые синяки. Он почувствовал удар такой силы, что при всём странном увлечении Намджуна болью он должен был кончить прямо на месте. Чонгук ударил его еще пару раз, ощутимо, в одно место, которое через пару минут уже будет наливаться ярким, болезненным цветом и неметь. Его никто не останавливал. Техён, лишь сделав шаг, тут же остановился, смотря с нечитаемым взглядом на то, как лицо Намджуна превращается в кашу. Он тоже думал, что тот заслужил. Как и был уверен в том, что вина, которую он будет впоследствии чувствовать заслужена для него. — Я скажу один раз, — Чонгук поднимает Намджуна за волосы, его лицо так близко, что кровь, которая густым потоком капает по подбородку, отпечатывается и на его лице. — Он мой. Чонгук произнес это тихо, тонкая струйка крови с лица Намджуна, как клеймо, теперь красовалась и на его лице. Они оба помечены, оба будут сжирать друга друга до тех пор, пока победителю не достанется добыча. — Запомни это, сука, иначе в следующий раз я вырежу это у тебя на лице.

***

— Ты разбил ему губу, — Сокджин шептал слова в динамик телефона, на том конце провода слышались тихая ругань и шипение. — Так залатай его и пускай валит нахуй из моей квартиры, — Чонгук проявил, как он сам считал, высший акт милосердия, позволив остаться Намджуну в его квартире после произошедшего. — Ты же врач. — Я не врач, Чонгук, я.. — слова потонули в сброшенном вызове, ему меньше всего хотелось знать, что происходит внизу. Они с Техёном спрятались в комнате Соны, плотными занавесками огородив себя от внешнего мира, ключом в замочной скважине — от того, что происходит внутри. Техён не произнес ни слова с того момента, как Чонгук ударил Намджуна. Лишь смотрел, в глазах его нельзя было прочитать ничего. Даже обвинения там сложно было рассмотреть. Чонгуку было до странного тяжело с таким Техёном. Он видел его, чувствовал его запах, ощущал легкое дыхание, но не мог вымолвить и слова. — Думаешь, я был слишком жесток к нему? — он осторожно начинает, стараясь разрушить этот барьер. Техён молчит, изучая его. Рассматривает волосы, которых практически не было, легкую худобу, которую приобрёл парень, пару царапин на руке. Ему так хотелось знать, какой оттенок его кожи, настолько глубок цвет его глаз, хотелось видеть, каковы его губы. — Он вернётся.. — Плевать, если он не понял с первого раза, во второй он не выйдет отсюда живым.. Техён тяжело вздыхает, устало потирая шею. Незаметно морщится, когда тонкие пальцы касаются красных мест. И лишь после этого застывает. Ведь Чонгук видит, смотрит на его тело, помеченное другим. И потом понимает, что жестоким он не был. Прежний он не оставил бы живого места на теле Намджуна. — Можно я прикоснусь к тебе? — он столбенеет, когда слышит тихий шёпот. Чонгук рядом, совсем близко, его останавливает барьер, который Техён возвёл вокруг себя. — Тебе не противно? — не сдвигаясь с места, он переводит на парня усталый взгляд, пытаясь высмотреть в его глазах хоть толику омерзения. — Тебе не будет мерзко прикасаться ко мне, после того, с кем и где я был? — Техён… — Мы не чай с ним пили, Чонгук, — он перелазит с другой стороны кровати, спускаясь на пол, увеличивая расстояние между ними. — Мы трахались, постоянно, это блядь единственное, чем мы занимались. Он трогал меня, трогал везде, я до сих пор им воняю, — его боль – это боль Чонгука, он ощущает это сейчас так, как никогда не чувствовал. От них обоих разит ею. — Ты хочешь меня такого? Чонгук лишь на секунду отводит взгляд от его лица, через маленькую щёлку между штор, сквозь которую пробивается свет и падает на его глаза, он видит слёзы. И совсем не замечает, как буквально за секунду парень оказывается рядом, Техён чувствует его слёзы на своём лице. — Я хочу тебя любого, — их ладони соединяются, Чонгук совсем невесомо водит по ним пальцами, если бы они могли видеть то, что за гранью, между их руками были бы тонкие ниточки электричества. — Хочу тебя всегда, при любых обстоятельствах, — он водит губами по его лицу, и Техён слишком слаб, чтобы контролировать себя. Прижимается сильнее, позволяя ему впиваться в себя, оставлять мокрые следы на своём лице. — Нам опять будет больно, Чонгук, — его мысли и слова на грани, он выдыхает их в губы напротив, и как же сильно хочется знать его цвет глаз. — Пусть. В этот момент они слышат громкий хлопок двери и шаги наверх. Но они скрыты, закованы в это место и друг в друга. Их больше ничего не сдерживает. Техён успевает сделать глубокий вдох, такой, который необходим перед погружением в воду, всего лишь один, потому что в следующий момент Чонгук прижимает его к себе, крепко фиксирует его голову в своих руках, врываясь в его рот. Техён стал чертовым извращенцем, у него встает моментально, когда он чувствует язык парня глубоко в своей глотке. Он первым начинает сбрасывать одежду, не позволяя Чонгуку рассматривать своё изуродованное тело. Целует сильнее, подталкивая его ближе к кровати, и мысленно обещает купить Соне новое белье после того, как они закончат. Их языки соединяются, когда они оказываются на горизонтальной поверхности, Техён трется об Чонгука так яростно, что становится больно. — Ох, детка, постой, не так быстро, — Чонгук сжимает руки на его ягодицах, пытаясь слегка притормозить парня. — Я ведь так долго не продержусь. — Мне безумно нравится, когда ты называешь меня так, — Техён трется об грудь Чонгука, и действительно слегка отрывается от него, воздух между их телами остужает их. Вряд ли бы они оба смогли продержаться долго. Техён сбрасывает одежду полностью, а Чонгук не успевает дотронуться до него, как тот уже перехватывает всё на себя: не церемонясь, растягивает себя, наскоро пропихивая два пальца, после, насаживается сразу на всю длину. Ему это нравится. Он, полностью обнаженный, с мелкими капельками пота на теле и Чонгук, полностью одетый, но даже так Техён умудряется урвать на его теле пару кусочков, целуя около ключицы, затягивая солоноватую кожу до кровоподтеков. Чонгук садистки надавливает на красные пятна на коже Техёна, тот тихо шипит и в ответ кусает его со всей силы, которая у него есть. Они хотят вновь пометить друг друга, чтобы память обо всех остальных стерлась с их тел. Техён громко стонет, громкие шлепки распространяются по всей комнате и проникают ниже, они слышны даже за пределами их места. — Давай, детка, покажи, как ты любишь меня. И Техён делает это. Слегка придушивает парня за шею, когда чувствует теплую субстанцию внутри себя, а следом – свой же дикий оргазм. Они отходят с минуту, Чонгук хочет выйти из него, но его останавливают, руки обхватывают шею, не позволяя сдвинуться. — Нет, — шепчет Техён, вылизывая те места, которые кусал до боли в собственных деснах минуту назад. — Хочу, чтобы ты еще чуть-чуть побыл во мне. — Я готов оставаться так навечно. В тебе, с тобой, только прошу, больше не уходи. Сколько признаний было, сколько раз они клялись друг другу всегда быть вместе, сколько раз они их нарушали. Им и вправду следовало бы пришить себя, чтобы стать одним целым. Их слова всегда одинаковы, но всегда так проигрышны. Но они готовы говорить это раз за разом, разбивать, а потом вновь склеивать, собирать по частям. На другом конце города разбивается что-то совсем не внутри. Все ненужное летит к чертям и вместе с этим хочется полететь и самому. Прямиком в пропасть, напороться на острые осколки и истекать кровью, ловя последний в жизни кайф. Даже после всего этого дерьма, он считает, что заслужил. Жестокость к себе граничит с помешательством, но, почему-то, лезвие в руки не хочется брать от слова совсем. Когда всё тело так сильно изранено, что внутри начинает гноиться, никакое лезвие больше не поможет.