Дай мне сердце

      У Маринетт был самый наихудший день за последние несколько лет. В школе она была мрачнее тучи. Одноклассники обходили её стороной, видя грозно-холодный пугающий взгляд. Учителя так же предпочли не трогать злую Дюпен-Чен.       Алья тоже не была в восторге от хмурой подруги. А вдруг, это она ей надоела? И сейчас в любой момент, Мари, как прежде, скажет ей, какая Сезер ничтожная, уничтожая зародившуюся дружбу? Это было бы больно. Поэтому шатенка предпочла следовать за синеволосой весь день тихо, отвечая порою на вопросы, которые ей задавали.       Дюпен-Чен такое поведение не понравилось, но не понять Алью было сложно. Маринетт в плохом настроении с ней обращалась, как настоящий изверг.       Все сделали негласное решение: оставить девушку в покое, пока миловидная красавица не успокоится.       Все, кроме Адриана, который сегодня был особо остр на язык.       Перепалка за перепалкой, оскорбление за оскорблением, нецензурная брань, ехидные смешки… И всё начиналось с "милых" комментариев Агреста. В какой-то момент даже Нино решил спросить, с чего он такой заведённый?       «Ой, да ладно. Скажи ещё, что тебе жалко её. Как Алью перестала трогать, так сразу «чего заведённый». Блин, Ляиф, отвали», — ответил недовольно блондин, рыча на одноклассника.       Никто не мог видеть довольную Тикки в сумке синеволосой. Она злорадствовала. Адриан бесится, что Маринетт от него отстранилась (впрочем, сам виноват). Ревнует её к Альи, и в заключение сам начинает с ней перепалки, злясь, что от этого становится только хуже.       Гениально! Но Тикки весело. Квами постоянно ревновала подопечную к этому придурку. Пусть теперь он ревнует и наблюдает, как его Леди холодеет и холодеет по отношению к нему.       Хотя, конечно, это была всего лишь ещё одна лживая истина. Маринетт не холодеет к нему. Просто обида сделала своё дело. И если честно, она ждала извинений, которые, как было понятно, не получит.       Агрест извинится? А такое бывает? Он же гордый до безумия. Не будет напарница с ним разговаривать, не будет и он. Вот хоть убейся.       И оба от этого страдают.       В общем, неудачный день. Или она преувеличивает?       Тем не менее.       Девушка шла домой, грациозно обходя иногда появляющихся людей, специально невесомо прикасаясь руками к стволам деревьев, что появлялись на пути.       Выть. Кричать. Плакать. Умирать.       Хотелось спрятаться от реальности. От всех, кто знает и не знает её имя. Сидеть одной в спокойствии, пока ответ на вопрос «что лучше и что хуже?» не появится. Но нет, такой возможности не существует. Она не позволит себе воспользоваться такой слабостью. Не в этой жизни и только не с ней.       Зайдя в почему-то закрытую пекарню, Маринетт сняла обувь и направилась на кухню. Ей хотелось есть, так как завтрак и обед были дружно пропущены.       На кухне она не ожидала застать Сабину Чен, которая стояла возле окна, попивая из фарфоровой кружки ароматный несладкий чай. Увидев Маринетт, женщина напряглась и, слегка кивнув, сказала еле слышимое: «Здравствуй».       Чен было тяжело морально после вчерашнего превращения в Родительницу. Чувствовалось жуткое опустошение. Казалось, что даже до Бражника всё было лучше. Сейчас же она стоит и не знает, как вести себя с дочкой. Маринетт ведь узнала в Родительнице свою мать? Или может, дочурка не смотрела вчерашние новости и не заглядывает в ЛедиБлог?       Маринетт формально кивнула в ответ, подходя к столешнице, где стоял чайник с чаем. Налив себя напиток, девушка села за стол, на котором стояла тарелка с шоколадным печеньем. Не самая полноценная еда, но всё же еда. Да и тем более, её сейчас больше волновало, как теперь общаться с матерью, а не чем забить желудок.       Так.       Надо сделать вид, что тебе всё равно; надо сделать вид, что тебе ничего не известно про Родительницу; надо сделать вид, что ты не узнала в Родительнице Чен; надо усмехнуться, допить чай и уйти; надо сделать безразличный взгляд, как обычно; надо… надо… надо…       Что надо?       Тишина давила на уши, и с каждой минутой обстановка становилась хуже. Естественно, не внешне. — Может, тебе разогреть суп? — как можно холодно, спросила Чен.       Маринетт посмотрела на мать не менее холодным взглядом и приподняла вопросительно бровь. — Серьёзно? — фыркнула она, положив чашку обратно на гладкую поверхность стола. — Спасибо, не надо.       Понятное дело, не надо.       Чен печально улыбнулась, сама себе кивая. Другого ответа и ожидать не стоило. Женщина сделала последний глоток, и её чашка была опустошенна. Медленным шагом, стараясь не выдать своё настроение, она положила посуду рядом с раковиной, как Маринетт сказала: — Может ещё спросишь, как у меня дела в лицее? — с презрением спросила девушка. — Ведь так делают милые, заботливые мамочки? То же мне, Родительница.       Родительница.       Сабина задрожала. Кусая сухие губы и пытаясь сдержать нахлынувшие слёзы. Маринетт знает, что Чен была Родительницей. Глупо было надеяться на обратное. Наверное, женщина выглядела жалко в глазах дочери.       Это невыносимо.       Маринетт откусила кусочек свежего печенья, довольная собой, пока её мать начала копошиться в столовых приборах. Взяв, что ей нужно, Чен медленно поплелась в гостиную. Маринетт на неё не смотрела, предпочитая делать вид, что в доме она и вовсе одна. Смотреть на Чен неприятно.       Но что-то было не так.       У Дюпен-Чен сжалась пустота в груди?       Девушка помедлила, но после быстро подскочила на ноги и помчалась в след за Сабиной. Её мать стояла возле окна, что было прикрыто шторой. Молча рыдая из-за собственных ошибок. Держав нерешительно нож напротив грудной клетки, Сабина желала покончить со всем этим кошмаром. Она только набралась сил, чтобы облегчить свои страдания, как Мари подскочила к ней, выхватывая нож из рук. Дюпен-Чен толкнула женщину в сторону, которая не ожидав этого, больно ударилась об стену. — Дура! Что ты делаешь?! — кричала Маринетт, крепче сжав рукоятку ножа. — Лучше ничего придумать не можешь?!       Тупая, тупая, тупая…       Мари чуть сознание не потеряла со страху. Что за непутёвая мать ей досталась?!       Сабина, словно статуя, застыла. Только потихоньку появляющиеся капельки слёз в уголках глаз выдавали живого человека. — Неееет… — проныла Чен, начиная всё больше и больше захлёбываться в слезах. — НЕЕЕТ! — громко воскликнула она, беспомощно смотря на дочь снизу вверх. — Что мне делать, Маринетт?!       Началась истерика, за которой Дюпен-Чен наблюдала прикусив язык, всё ещё сжимая нож. Что делать? А ей откуда знать? Кто бы ответил синеволосой на этот вопрос.       А всё в округе молчит и молчит…       Чен подползла к стоявшей напротив девушке, обнимая её за ноги. Маринетт стало омерзительно. Не хорошо. Захотелось отпихнуть ногой от себя женщину, но это вызвало бы новую порцию слёз и криков. — Прости… Прошу, прости! Мне нет прощения, но я умоляю… ПРОСТИ! — как в бреду говорила Сабина, продолжая повторять одно и то же слово. — Прости.       Маринетт злобно рычит. Всё-таки надумывает пнуть женщину в живот. — Прости.       Маринетт хочет спрятаться в своей комнате. — Прости.       Маринетт теряет обладание, и сама начинает про себя бесшумно рыдать. — Прости!       Маринетт хватается за голову. Сильно тянет волосы назад, пытаясь болью себя успокоить. — ПРОСТИ!       Но это не помогает. Девушка подаётся чувствам и эмоциям. — Встань! — прикрикнула на мать синеволосая, но Сабина не среагировала. — Я сказала ВСТАНЬ! — ещё громче рявкнула девушка, заставляя Чен застыть.       Простить её? Просто взять и простить? Вы смеётесь? Эта женщина все соки из неё выпила! Всю душу высосала, извлекая из неё всякую надежду! Прощать? Да на кой ей это нужно?       …да нужно, вообще-то.       Сабина попыталась встать, но после первой попытки упала стремительно обратно, награждая ноги новым синяком. Маринетт грубо помогла встать матери. Хватаясь за её локти и плечи, Чен брезгливо кинули на диван. — Как?! Как мне тебя нужно прощать?! Как ты себе это представляешь?! Я всю жизнь думала, что ты меня ненавидишь! Я старалась быть идеальной дочерью! Идеальной Маринетт. И знаешь что? Я идеальна и без твоего благословения! Слышишь? Идеальна! — Маринетт старалась успокоиться и снизить тон, но это было практически нереально. — Ненавижу! Всех вас ненавижу! Ненавижу… — девушка закрыла руками лицо, добавляя неслышную никому последнюю фразу: — Я так хотела вас всех ненавидеть…       …признавая, что это нормально и по другому быть не может. Ненавидеть без остатка, как любила, пока не сломалась, не выдерживая тяжесть. Стать ночным кошмаром людей, мстить за ненависть любовь, которая превращает пустоту в груди в личную могилу.       Маринетт почувствовала, как рука с ножом была нежно обнята. Чен придвинула к себе Мари, подставляя нож снова под себя. — Ты идеальна, — Сабина сделала попытку улыбнуться. — Я заслуживаю, милая, твоей ненависти. Ты идеальна. Я никогда не думала по-другому. Убей меня сама, прошу, Маринетт. Не хочу видеть свою жизнь. Не хочу видеть, как из-за дня в день она становится хуже моего и без того паршивого прошлого, — Чен выдержала паузу. — Мне никогда не быть такой, как ты.       Её дочка слишком неповторима на фоне бестолковой матери. — Никогда, — повторила твёрдо Дюпен-Чен. — Да. Никогда, — кивнула женщина. — Избавь и себя, и меня от этой ненависти ко мне.       Синеволосая посмотрела на нож, точно зная, как должна поступить. Как ЛедиБаг. Хладнокровная, смотрящая на смерть по-обыденному, не знающая пощады. Эта ЛедиБаг сильная, Маринетт знает об этом. Сильнее, чем вечно любящая противоречить себе Дюпен-Чен, рыдающая по несбыточным мечтам.       Но ЛедиБаг сам по себе такой нереальный персонаж.       Хочется поступить, как Маринетт. Как разочарованная во всём молодая девушка, которая просто хотела любви. Маринетт Дюпен-Чен не такая решительная, как ЛедиБаг, но в отличие от Леди Чудес — была реальным человеком, а не её же придуманной иллюзией. Мари хотела сердце вместо пустоты, получила же мрак и утешение в создании подобных "пустот" в других людях.       Кто её убедил, что месть миру — это лучший выход? Она смотрела на смерть миллионы раз, но легче не становилось. Наоборот, только хуже. У неё есть шанс сделать то, на что бы она никогда не решилась. На что она никогда не хотела решаться, а ведь не раз думала об этом.       Убить маму. — Мне не нужна твоя смерть, — бездушно сказала синеволосая. — Мне не нужны твои извинения, — продолжила она.       Маринетт выпустила свою руку из рук матери, откидывая нож куда-то в сторону. Чен прислушалась к звуку падающего металла.       Обе пытались справиться с дрожью, успокоиться и унять истерику. Молчание дочки убивало, а Маринетт пыталась начать снова соображать здраво.       Убийство Чен — это то действие, от которого она ещё в прошлом отказалась. Получив камень чудес, Мари не сразу решилась стать злодейкой. Сначала она даже чуть не отказалась от силы Удачи. Первый её бой был ужасен. Бабочка была не очищена от силы Бражника, супергерой был брошен в изнеможении ЛедиБаг и Котом Нуаром, которые просто были без понятия, как действовать дальше. Мотылёк пропитанный надеждой и силой камня чудес давал силу любому Парижанину, создавая армию, у которой на уме была лишь маниакальная идея защитить Париж. Город никогда не отличался спокойствием, не в прошлом, не уж тем более сейчас. Маринетт было всё равно. Тикки ей сразу не понравилась. Вся эта чепуха с камнями и летающими существами бесила, но потом под тяжестью воспоминаний, под гнётом разочарования ко всему, она не выдержала и одела вновь костюм. Во второй раз ошибок уже не было. Во второй раз ЛедиБаг научилась действовать жестоко, не зная пощады. Сидя в тот день вечером за столом вместе с "семьёй", у Дюпен-Чен тряслись руки. Ведь она, теперь уже официально всесильная ЛедиБаг, почувствовала в первый раз кровь и вполне могла повторить процедуру с теми, кто ей был ненавистен… А в день первой смерти? Как Маринетт сдержалась?       Как до сих пор держится? Что заставляет держаться?       Заставляет держаться остатки человечности? — А мать? Тебе нужна мать? — нерешительно спросила женщина, чувствуя, как сердце рвётся из груди. Живое, тёплое, человеческое.       Дюпен-Чен прикусила губу. «Мать» — это громко сказано. — Я живу во лжи. Попытайся сделать эту ложь более радужной, а я подыграю тебе, — добавила девушка, смотря в сторону, лишь бы не на Чен. Ничего, Маринетт немного потерпит, а там глядишь Сабину отпустит, и она перестанет маниакально думать о самоубийстве. — Не вздумай ложить на себя руки.       А если Чен не сможет, во второй раз нож возьмёт уже ЛедиБаг. Вырежет им же по коже матери «ненавижу». «Или всё же люблю?» — Можно мне о тебе заботиться, Маринетт? — женщина смутилась.       Маринетт промолчала. Как-то не серьёзно всё это. — Лучше разогрей мне суп, — синеволосая развернулась в сторону кухни, желая сейчас быть спиной к матери, но остановилась на секунду. Медленно, с нотками обиды, девушка сказала: — Я подумаю.       «Ты правда жалеешь о прошлом?» — не прозвучал не имеющий важности вопрос, который потонул в бесчисленном круговороте мыслей, чувств и эмоций.

***

      «Папаша», — подумал Адриан, с громким хлопком закрывая дверь в кабинет Габриэля Агреста, — «Достал».       Очередной выговор. Очередной скандал.       Натали пытается вжать голову в плечи, отец высказывает недовольство, критикуя безответственного Адриана, и беспомощно открывает рот, когда сын отвечает с сарказмом. Габриэль не любит отчитывать сына. Ему трудно на него кричать. Не только потому, что старший Агрест мягкий на характер, но и потому, что Адриан — это единственное, что осталось у него от Эмили.       Габриэль Агрест важный человек. Неустанно в делах, живёт на работе и всегда мало уделял времени своей драгоценной семье. Адриан это хорошо помнит. Уже в три года, когда папа лишь иногда появлялся усталый на ужин, мальчик специально кидал тарелку на чистый паркет, морща нос при виде еды. Любой. Отец недовольно ворчал, по-особому, мягко, в своём стиле. Мать грозно испепеляла взглядом. «Он работает, чтобы кормить тебя, Адриан. Мир не крутится вокруг тебя», — поучительным тоном говорила мадам Агрест, но Адриану было всё равно. Он тоже видел грустную маму, которая с тоской смотрела на уставшего мужа.       В четыре года, Адриан умудрился кинуть петарду в комнату служанки. Благо её не задело! Через год Габриэль почему-то стал просыпаться с разрисованным лицом. Чем мальчишка становился взрослее, тем больше от него было проблем! Блондин пожимал плечами. А он что? А он не в курсе. Сами виноваты.       Даже когда мать заболела и отчаянно хотела видеть мужа поблизости, Габриэль всё равно продолжал работать. Подбадривая самого себя бессмысленными надеждами. «Эмили встанет на ноги», — вторил он, не желая признавать очевидного.       Но она не встала.       Адриан винил во всём отца почти с самого рождения. Главную причину в смерти матери он увидел тоже в Габриэле. Отец мог прийти, поддержать её, уделить больше времени и сказать что-то действительное важное, а не стандартное: «Выздоравливай! Всё будет хорошо!» Мог отправить её в более дорогую клинику (и плевать, что она и так лечилась у лучших врачей). Он виноват. Он. Как бы, и чтобы там не было.       В свою комнату Адриан вошёл раздражительным. Плагг не сильно удивился. Его подопечный в последнее время постоянно раздражённый, да ещё и пришел от отца.       Квами волновался за Адриана. Пытался давать самовольному Агресту советы, приободрял в трудную минуту. У них были не плохие отношения. Можно сказать — командные. Они находились в гармонии с друг другом, и Плагг не мог воспринимать мальчишку, как не товарища. — Он сказал, что заблокирует мою сберегательную карту, если продолжу сбегать с фотоссесий, — грозно осведомил Адриан маленького чёрного котёнка. — Сказал, что в этом месяце я ничего полезного не сделал.       Плагг почесал затылок крохотной лапкой. — Но ты в самом деле в этом месяце ничего полезного не сделал, — Плагг уловил устрашающий взгляд. — И да, в прошлый раз он действительно её заблокировал, помнишь? — В том-то и дело, что помню! — ответил Адриан, сев на кровать. — Походу, реально придётся сделать уступку этому ублюдку.       Плагг подлетел к кровати. — Ну-ну, тише, парень. Этот ублюдок твой отец, между прочим. — Ты на чьей стороне? — приподнял голову блондин, ловя в поле зрения чёрного квами. — Вот тебе и кошак преданный. — На твоей, на твоей я стороне, — Плагг сделал серьёзный вид. — Просто от тебя действительно много проблем. Ты прям создан дарить неудачи за неудачей для окружающих.       Точно. Он истинный Кот Нуар, ходящий с неудачей под ручку. Это его призвание. Жаль, что проклятие действует не только на окружающих, но и на него самого.       Ему хотелось выговориться Леди. Она лучше всех понимала его, даже тогда, когда не понимала. Это всегда было нереально, превосходно! Несмотря на всю её холодность, она дарила недостающее в этой жизни взаимопонимание, которое теперь, к превеликому разочарованию, живёт в его мечтах. Не критикуя, а выслушивая и подбадривая. Нет, Плагг тоже был хорошим собеседником и другом… но он не был его Леди, по общению с которой, Адриан скучал.       Сидит, наверное, у себя сейчас в комнате, как он, общаясь со своей Сезер (шавка) или создаёт новое платье. Вот шутка будет, если это платье будет для её подруги. — По твоему ещё более недовольному лицу, могу предположить, что ты думаешь о ЛедиБаг, — неожиданно сказал Плагг, подлетая поближе к парню. — Нет, она не общаётся с Сезер. У неё другой более важный разговор.       Адриан остыл и тяжело вздохнул. — Ты о её матери?       Плагг кивнул, вновь отлитая от лица подопечного.       Сабина Чен. Сколько лестных комментариев он слушал в сторону Чен? Стоило ей поплакаться дочке о нелёгкой судьбе, как та размякла. В прямом смысле этого слова.       Как всегда, ожидаемо.       Адриан помнит, с каким удовольствием избивал отца. С каким восторгом пытал, и ему бы хотелось, чтобы Маринетт сделала так же, но нет.       Даже хладнокровная ЛедиБаг оказалась человечнее его.       Что дальше? Отказ Дюпен-Чен от камня чудес? Уход в отставку по мягкосердечию? Или наоборот, заявка в супергерои Парижа? Ведь такое уже было в истории камней. Плагг рассказывал.       «Хей, отказ от пыток над жертвой был впервые. Я не преувеличиваю с дурацкими вопросами?» — с печалью подумал блондин. — Как насчёт превратиться в Нуара, собрать команду из каких-нибудь отморозков и устроить грабёж в городском банке? — Агрест криво улыбнулся. — К ЛедиБаг всё равно смысла идти нет, а успокоиться хочется.       Плагг улыбнулся в ответ. — Повеселимся?       Адриан встал с кровати и подмигнул бессмертному существу. — Плагг, когти! — приказал парень, исчезая в зелённой вспышке света, что оставила после себя довольного Кота Нуара.

***

      Хлоя смотрела в зеркало, на своё отражение, пытаясь найти в себе ту самую ошибку, за которую её все так призирают, но в зеркале была лишь Хлоя.       Лишь Хлоя Буржуа.       Она же дочь мэра. Дочь отца, которому до дочки нет дела. Только мать поддерживала, предлагая поговорить с классным руководителем по поводу плохого обращения одноклассников к её дочке. Хлоя досконально не описывала, что с ней происходит в лицее, просто говорила о не заладившихся отношениях с ребятами. Девушка не хотела волновать Одри Буржуа. Мотала головой и останавливала маму, говоря, что будет ещё хуже. Дюпен-Чен таких оплошностей ей не простит.       Никто ей таких оплошностей не простит.       Эти детские воспоминания, которые так мучительно терзают душу Буржуа… К ней все всегда относились, как козлу отмщения. Как к девочке, на которой можно хорошенько отыграться. Люди в Париже были жестокие. Дети не отставали от взрослых, а блондинка, словно белая ворона, несла добро не только внутри себя, стараясь некому его лишний раз не показывать, но и старалась его распространять вокруг себя, что для многих было странно.       Дико.       С Маринетт они были знакомы с детского сада. Хлою в первый же день стали задирать мальчики, и помощь пришла от девочки с холодным взглядом. Она грубо унизила их словесно, ловко уворачивалась от детских кулаков. Задиры не трогали Дюпен-Чен, и когда синеволосая девочка с двумя хвостиками взяла на себя "опеку" над Хлоей, Буржуа тоже стала неприкосновенной.       У них была идеальная дружба. Хрупкая, мягкая, отзывчивая Хлоя и холодная, язвительная, высокомерная Маринетт. Этот дуэт поражал любого и умилял одновременно. Сердце бывшей подруги было всегда добрым, несмотря на то, что при общении Мари казалась злым ребёнком. Блондинка вспоминает, что Дюпен-Чен больше трепала языком, потому что действия Маринетт олицетворяли заботливую, ответственную девочку, которая хотела любви.       Надо было же всему так поменяться…       Хлоя не выглядела как-то по-особенному ужасно. Напротив, она была симпатичная. Да, она красилась не броско и любила лёгкие платья, с каким-нибудь милым рисунком. Выглядела младше своих лет, но именно в этом и был её шарм. Ей не нужны были поклонники или что-то типа этого… Она хотела быть не заметной, какую роль играла Аликс.       Она наверное должна ненавидеть Аликс. Кюбдэль жалеет Хлою, но никогда не вступится за неё, чтобы тоже не быть обиженной.       Она должна ненавидеть Сабрину, которая сделала из Хлои свою рабыню, что готова выполнять приказы хозяйки.       Она должна ненавидеть Адриана, который издевался над ней ещё в далёком прошлом, потому что их семьи общались. Буржуа никогда на него не жаловалась, неужели трудно хоть это оценить?       Она должна ненавидеть Маринетт, которая, по сути, предала блондинку в жертву, разрешая растерзывать подругу на части. И первый большой кусок от души дочки мэра оторвала именно Дюпен-Чен.       Хлоя должна ненавидеть каждого, кто хотя бы раз над ней посмеялся, но для неё это почему-то очень трудно. Рано или поздно, она подружится с ними. И с Маринетт снова наладить контакт, она уверена. Они станут хорошими друзьями и вспомнят время, когда Маринетт защищала ее от обидчиков. Надо просто немного подождать. Хорошее легко не даётся.       Дверь в туалет открылась, и к соседней раковине подошла синеволосая девушка. Дюпен-Чен, разумеется. Между прочим, в замечательном настроении.       Хлоя замешкалась, теряя прямую осанку. Лучше уйти сейчас, пока не случилось чего плохого, но Маринетт хмыкнув, остановила Буржуа своим вопросом: — От меня бежишь? — девушка достала из сумки расчёску, чтобы привести слегка запутавшиеся волосы в порядок. — Не вежливо.       Блондинка настороженно посмотрела на смотрящую в зеркало Дюпен-Чен, которая расчёсывала красивые исия-синие волосы, заранее готовясь к чему угодно. Ей не хотелось обижать Мари, но вероятность того, что бывшая подруга обидит её, куда более вероятна, чем обратный сценарий.       Маринетт не щадит, когда обижает. — Мне просто нужно идти, — почти что шёпотом ответила Хлоя. — Я помыла руки… — Оправдания, оправдания, Буржуа, — резко перебила её Маринетт своим властным голосом. — Мне ли не знать, когда ты так нагло врёшь?       Хлоя ничего не ответила. Отвечать было нечего. Да, она права. Да, она бежит от неё. Да, Маринетт знает, когда Буржуа врёт. Оправдываться бессмысленно. — Молчишь? Не удивительно, — девушка посмотрела на своё отражение и перевела взгляд на Хлою. — Ну же, Буржуа, — Мари подошла к испуганной блондинке, кладя расчёску обратно в сумку. — Ответь мне хоть раз. Глядишь, и хоть какие-то изменения появятся в твоём жалком существовании.       Хлоя старалась не двигаться. Наверное, ещё пару секунд, и в туалет вбегут их общие одноклассницы, чтобы вместе с Дюпен-Чен поиздеваться над ней. Всё это снимет Алья на телефон, делая очередное «вирусное» видео для лицея, а в главных ролях никому не нужная чудачка Буржуа. Хлое хочется закрыть глаза. Не видеть кошмара наяву, но Маринетт всё ещё выжидающе смотрит, ожидая услышать чужой голос.       Никто не появляется. Нет ни камеры, ни злых лиц. Только старая лучшая подруга и её худший мучитель в одном флаконе. — Что тебе нужно? — стараясь не перейти на шёпот спросила Хлоя. — Мне правда больше нет надобности тут находиться. — Конечно нет.       Блондинке казалось, что Маринетт смотрит на неё, но это только кажется. Пугающими, холодными голубыми глазами девушка смотрела сквозь неё, находясь далеко от них и лицея. В прошлом? Нет. В будущем, в которое Дюпен-Чен вписала Хлою и не увидела в этом ничего сверхъестественного. Опять. — Нет? — переспросила Буржуа. — Нет, — синеволосая величественной походкой дошла до выхода и, прежде чем уйти, добавила: — Ведь через три минуты звонок.       Хлопок от двери заставил дёрнуться девушку. «Это не к добру?» — испуганно подумала Хлоя, так и не поняв, что от неё хотела Маринетт. И вот почему чудачкой называют именно её?

***

      Маринетт было тяжело и легко на душе одновременно. В приподнятом духе она ходила больше двух недель. В некоторой степени сносная и снисходительная, девушка поражала окружающих всё больше и больше. «Маринетт Дюпен-Чен, да что с тобой творится?» — негодовали ученики лицея, придумывая нелепые объяснения, но разве Мари было до этого?       Эта были самые странные две недели в её жизни. С матерью отношения изменились, хотя, больше было изменений со стороны матери. Девушка старалась держать дистанцию, которая рано или поздно исчезнет, без всяких сомнений, но не так быстро.       Тикки тоже на удивление стала меньше раздражать синеволосую, от чего между ними стало порою возникать понимание. Что для них двоих было удивительно.       Это была не жизнь Дюпен-Чен, но несмотря на такой неоспоримый факт, хотелось присвоить её себе и не сметь отдавать никому… Но жизнь ЛедиБаг тоже никто не отменял, и она нисколечко не менялась, оставаясь такой же тоскливой и пропитанной кровью чужих людей. С Нуаром было труднее обычного. Шутки пропали, появились старые нотки соперничества, колкости, будто они не в масках. Они отдалялись, и Леди потихоньку начинала бить панику. ЛедиБаг на любое неприятное слово старалась отмалчиваться, но попробуй, отмолчись, когда выражения переходят всякую грань! «О, ЛедиБаг, может пора на диету? Как такой, кхм, толстенький жучок бегает по крышам?» — нагло сказал ей Кот. Да если она и пополнела, то максимум на один килограмм! Гадкий Котяра!       Маринетт громко и протяжно вздохнула, падая головой на стол, чудом не задев рядом стоящую чашку чая и тарелку с кусочком торта, что испекла Сабина Чен. Она не часто пекла или готовила, но в последние несколько недель постоянно старается что-то сделать. А ещё, что удивительно, женщина стала помогать по работе в пекарне. Любовники перестали преходить к ней домой, и Маринетт такого не заметить не могла.       Сабина мыла посуду поблизости и посмотрела на озадаченную дочь. Важно помотав головой, Чен решила начать разговор: — Проблемы?       Маринетт лениво перевела взгляд на мать. — Вечные, — усмехнулась синеволосая, — Нескончаемые. Непроходимые. Доставучии. И самое важное — это не твоё дело. — Какое описание, — Чен проигнорировала грубость и снова отвернулась, продолжив мыть посуду. — Я думала, у тебя не может быть проблем. — Я их быстро решаю, — девушка показала язык женщине, чего та увидеть не могла. — Но появляются новые? — В тройном размере, — кивнула Дюпен-Чен.       После недолгой минуты молчания, Мари нерешительно продолжила: — В лицее у меня всегда была репутация человека, скажем, жестокого и призирающего людей. — А это не так? — Сабина положила на место чистую тарелку и принялась мыть чашку. — Не знаю, — честно ответила Мари. — Я к ним никак отношусь. Ни-как. Просто в последнее время я начинаю терять… — Репутацию? Мнение, которое сложилось о тебе? — женщина выключила воду, отложив чистую чашку в сторону и вытерла руки об сухое полотенце. — Тебе нравится, что о тебе говорят другие? Ту Маринетт, которую описывают твои знакомые, похожа на настоящую Маринетт?       Маринетт ещё сильнее загрузилась.       Есть образ, которому чётко нужно следовать. В этом образе положено начало. Образ «самая-самая во всём» был создан для привлечения внимание, с целью самой себе доказать свою неповторимость, в которую верили все (даже мать, как оказывается), кроме Дюпен-Чен. И сейчас рушить его, всё равно что отрубить ногу или руку. Слишком срослось с душой.       Кто такая Маринетт Дюпен-Чен? Да кто её там знает? Тем более сама Маринетт Дюпен-Чен. — Частично. — девушка перевела взгляд на маму. Женщина села за стол напротив дочери. — Ожидаешь, что я отвечу «нет»? — Я ничего не ожидаю, — Мари посмотрела на говорящую мать впросительно. — Тебя в реальной жизни я не знаю, знаю о тебе только то, что чувствую сердцем.       Дюпен-Чен взяла чайную ложку и отломила кусочек торта на своей тарелки, отправляя его в рот. — Вкусно, — похвалила она мать. — Ну, и что ты чувствуешь? — Жуткое уныние, — Сабина тяжело вздохнула и задумчиво промычала. — Детская мечтательность?       В яблочко.       Ухмылка расползлась на лице, глаза недобро засверкали, и Мари захихикала. В этом жесте был гнев, печаль, а главное наигранность, что внушала знакомый ужас и страх (странно и очень знакомо). Чен не улыбалась.       Сама виновата, что у её дочки поломанная психика. У неё тоже, как и у всех в этом проклятом городе.       Маринетт сдерживая смешки, съела ещё один маленький кусочек порции своего торта.       Её жизнь на первый взгляд бессмысленная. Бессмысленная, но с целью, которую нужно достичь. Так решено с самого начала. Она не любимая дочь, личность, утверждённая в том, что все поголовно должны быть наказаны за свои грехи. Она не нормальная, привыкшая сама себе сочинять законы. — Где Ник? — Мари вспомнила про последнего любовника Чен, имя которого услышала случайно, пока женщина разговаривала по телефону. — Давно не появлялись твои дружки.       Сабина скривилась. — Это плохо?       Мари покачала головой. — Это забавно и необычно. — Тогда просто забудь об этом, — вынесла вердикт Чен. — И не вспоминай.       Маринетт приподняла бровь. Неужели её мать в серьёз порвала всякие связи со своими, уже бывшими, ухажёрами? Поразительно. Она и вправду хочет попробовать измениться ради дочери? — Ты хоть одного из них любила? — спросила синеволосая. — Или это всё от скуки? — Хотелось напакостить твоему отцу, — Чен фыркнула. — Всё, хватит об этом.       «Хорошо, хорошо», — про себя подумала Дюпен-Чен, поднимая руки вверх, видя, как закипает женщина. — Знаешь, а я ведь про тебя тоже ничего не знаю, — Мари прищурила глаза. — Как насчёт пару вопросов на вечер?       Чен сначала с недоверием взглянула на дочь, а потом радостно улыбнулась и еле сдержалась, чтобы не захлопать радостно в ладоши. — Если ты сама предложила, то почему бы и нет? Отвечаем честно, по очереди, без юродства! — Как много ты хочешь, Мамуля, — недовольно прошипела девушка, делая глоток чая. — Ладно, давай попробуем.

***

      Тикки кушая своё печенье, старалась не разбрасывать крошки на столе, так как не желала сейчас идти на конфликт с подопечной. Сидя на стопке из двух тетрадей, как будто на стуле, маленькое существо с интересом наблюдала за созданием нового эскиза.       Дюпен-Чен была вдохновлена. Девушка не задумываясь вырисовывала линии, точно зная, что хотела изобразить. Поправления в эскизе были настолько редки, что ластик лежал где-то в забытом углу. Тикки самой не терпелось увидеть, что же такое придумала Маринетт, но чем больше становился понятен рисунок, тем больше квами не понимала, с чего вдруг именно такой дизайн. На эскизе был скромный, но со вкусом сделанный костюм. Миленький темно-серый пиджак, розовые брюки, белая футболка с принтом чёрных листьев… Нет, всё было прекрасно подобрано. Бессмертная бы даже не удивилась, если бы Маринетт не сказала, что хочет сделать этот костюм себе. Всё-таки Дюпен-Чен была больше соблазнительница, а тут так мило и скромно. — Это неплохо. Мне нравится, но… — Но? — сдерживала недовольство Мари. Задеты были её творческие чувства, костюм то самой дизайнерше нравился. — Дай угадаю. Не в моём стиле.       Квами кивнула и виновато спряталась за печеньку. — Но мне всё равно нравится. Тем более, тебе ведь плевать на мнение окружающих, — Тикки откусила печенье с боку и, жуя, продолжила говорить: — По крайне мере, тебе всё к лицу.       Маринетт ещё раз взглянула на эскиз, представляя подобную одежду на себе.       Нравится. Почему бы и нет? Иногда одеваться в нечто подобное не преступление против моды. Тем более, кто сказал, что мода заключается именно в излишней строгости и сексуальности? — Это был двусмысленный ответ, малявка? — девушка перевернула карандаш и не острой стороной тыкнула его в лоб квами. — Признавайся, чего хочешь лично ты?       Божья коровка раскрыла глаза, роняя печенье на стол.       Чего она хотела?       Не быть одной.       Квами жившие в шкатулке у мастера радовались, когда наступало их время уходить. Ведь появлялась возможность найти подопечного, с которым можно хоть как-то наладить контакт. Между собою отношения у маленьких существ было формальное, не считая минимальные исключения. Вроде Плагга и Тикки. Или Тикки и Нууру… Между Дуусу и Сассом были неплохие отношение, пока Дуусу не пришлось уйти из мира квами.       Для любого квами настоящая мука — это одиночество, от которого выворачивало наизнанку. Эти маленькие существа были преданны, были готовы отдавать жизни за своих хозяев, лишь бы они не оставляли их одних. Одиночество всё равно подобно смерти. Но люди не вечны, они умирали и подопечные менялись, оставляя шрамы в сердцах преданных квами, которые со временем ожесточились, а после просто стали безразличны ко всему. Маринетт тоже умрёт, а у Тикки часы бесконечны, пока кто-нибудь не надумает уничтожить Камни Чудес, что почти нереально.       Хранители Камней питали силу от шкатулки, растягивая срок своей жизни. Это утомляло, потому что основной источник энергии в шкатулке были именно квами. Возвращаться обратно было ужасно. Вечно шаткое состояние физическое и моральное, боль от лишения сил, одиночество. — Не хочу в душную шкатулку, — безэмоционально ответила Тикки. — Кому служить, злодею, герою… Нет разницы, лишь бы не в душную шкатулку.       Маринетт отодвинула карандаш, смотря полуприкрытыми глазами на Тикки. Эта кроха выглядела, как бездушная игрушка, что интриговало. — Ты служила героям? — поинтересовалась она. — А ты думала, только злодеям? — квами подобрала печенье. — Вы созданы для хаоса, — негодовала Дюпен-Чен. — Нууру это не мешает служить Бражнику, если ты не заметила. Врать не буду, героев на мою память было не так много, как злодеев… Хотя истории были разные. То герой станет злодеем, — Тикки загадочно посмотрела на синеволосую. — То злодей героем.       Маринетт застыла с недовольным выражением, прекрасно понимая, на что намекнула божья коровка. Девушка грубо ударила карандашом по голове волшебному существу. — Из-за тебя на столе много крошек, — Мари взяла эскиз в руки, отряхивая его от сладкой выпечки. — Так что уберись.       Тикки проследила, как подопечная положила рисунок на чистое место и ушла в ванную, оставляя квами в одиночестве.       «Чего ты боишься, ЛедиБаг?» — усмехнулась она, доедая печенье.