Отчёт 547
Дата: семнадцатое ноября две тысячи девятого года. Время: семь сорок четыре. На вскрытие доставлены три трупа. Труп номер один: женщина, возраст старше сорока пяти лет. Опознание невозможно. Предполагаемая причина смерти: угарный газ. Труп номер два: женщина, возраст до двадцати пяти лет. Видимые переломы правой лучевой и локтевой костей, травма правого лучезапястного сустава. Опознание невозможно. Предполагаемая причина смерти: угарный газ. Труп номер три: ребенок, возраст до десяти лет. Опознание невозможно. Предполагаемая причина смерти: угарный газ. Тела переданы коронеру. Образцы тканей взяты для токсикологического анализа.Отчёт 239
Предположительно, возгорание началось в северной части дома. В очаге обнаружены следы бензина, неподалеку найдены шесть пустых канистр. Наиболее вероятная причина пожара: поджог. Жертвы: Талия Хейл, 42 года; Лора Хейл, 20 лет; Малия Хейл, 8 лет. Пострадавшие: Питер Хейл, 34 года. Находится в реанимации в тяжёлом состоянии. Список подозреваемых уточняется. Сухие и скупые строки, которые Стайлз знает наизусть, неизвестно зачем перечитывая снова и снова. Ни со второго, ни с пятнадцатого раза не становится легче, только буквы начинают плыть перед затуманенным взором. У него есть три часа беспокойного сна, несколько стаканов виски и десятки страниц, зачитанных до дыр. Он уже изучил их в тот день, но не может заставить себя прекратить. Перед глазами стоит фотография, с которой ему улыбается семейство Хейлов — Дерек, Талия, Питер, Лора и Малия. Счастливые. Ничего не знающие о предстоящей трагедии. Живые. Часы показывают четыре тридцать семь, когда он вызывает такси на адрес, отпечатавшийся в голове, будто горящее клеймо. Раньше Стайлз ходил туда пешком, потому что это помогало убивать время, которого оставалось в избытке. Но сегодня он не хочет опоздать, не может, после того, что знает. Возможно, даты не имеют значения, но Стайлз верит и потому торопится, собираясь успеть на годовщину. Если ему повезет, цветочный магазин на углу уже будет открыт.***
— Как Кора? Удивительное малодушие занимает все существо, когда мысли заняты страхом и чем-то, отдаленно похожим на сопротивление своим желаниям. Стайлз сглатывает сухой комок в горле, делая вид, что не понимает значения красноречивого взгляда, направленного на себя. Ему не за что оправдываться перед любым человеком в этом доме. Пока не за что. — Уже спрашивала о тебе. — Питер складывает руки на груди, и это движение напоминает Стайлзу поведение отца, когда тот злился за очередную проделку. — Послушай, Стайлз, я думал, что отправил тебя домой для того, чтобы ты поспал. Стайлз согласно кивает, оставляя пальто и шарф на высокой вешалке. Он хотел спать и хочет до сих пор, но… не может. Просто не может. — Как… Дерек? В голосе много волнения, которое не получается скрыть. Должно быть, со стороны он смешон: встрепанный, измотанный, с воспалёнными глазами и взглядом, полным решимости добиться своего. Питеру даже не нужно спрашивать, что он забыл здесь, потому что Стайлз уже спросил сам себя: пока заводил машину, пока ехал сюда, пока доказывал охраннику, что имеет право войти. Прежде он посмеялся бы над собой. — Он в сознании. Отказывается от обезболивающих. — Я могу увидеть его? Удивление, мелькнувшее в серых глазах, почти заставляет Стайлза одуматься. Целую секунду он снова мыслит трезво и холодно, но все это исчезает через мгновение, будто мираж. Наверное, если он поспит, то ясность разума вернётся к нему навсегда, но подобное он не может позволить себе сейчас. — Для чего? — Питер вздыхает, и впервые Стайлз слышит бесконечную усталость в его голосе. — Я понимаю, зачем это нужно Дереку, но тебе? Я знаю вашу историю и просто хочу спросить — зачем, Стайлз? Ха. Если бы он сам мог дать ответ на этот вопрос, то не топтался бы в дверях, спрашивая разрешения. — Раз вы знаете, что произошло, то понимаете, что это только между нами. Питер качает головой, и Стайлзу приходится нервно сжать кулаки — именно так делал его отец. Его излюбленная манера — склонять голову к плечу, особенная, которой Стайлз больше не встречал ни у кого. Разве может этот человек, абсолютно чужой, знать такие мелочи о Ноа Стилински? Нужно поспать, обязательно нужно, потому что призраки прошлого мерещатся Стайлзу слишком часто. — Ты знал, что твой отец вытащил меня из огня? Он дёргается, кажется, слишком заметно, потому что Питер смотрит на него обеспокоенно. В отчётах об этом не было ни слова, а отец не распространялся о делах прошлого — откуда же ему было знать? — Дерек — моя семья, Стайлз. Но я не хочу, чтобы сын человека, спасшего мне жизнь, истязал себя. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Он не находится с ответом, молча наблюдает за тем, как Питер отходит в сторону, освобождая ему дорогу. Было бы прекрасно распрямить спину, ответить безразличным взглядом, одним видом давая понять, что он уверен в себе и своих поступках больше, чем в любых других вещах. Проблема в том, что за это время Стайлз перестал понимать самого себя.***
— Что ты здесь делаешь? Решимость не оставляет его, но значительно уменьшается при виде Дерека, полусидящего в постели. Для вопроса, который Стайлз собирался задать, Хейл должен быть в сознании, но почему-то это огорошивает и сбивает с толку. Чувства, роящиеся в груди, нелепые и странные, снова теснят разум, отвлекая от намеченной цели. — Белые лилии — твои? Дерек не смотрит на него, устремив взгляд в книгу, и это раздражает больше, чем отстраненность в его голосе. Широкие плечи едва заметно вздрагивают от вопроса, и Стайлз ощущает нечто схожее с удовлетворением и раскаянием одновременно. — Не стоит говорить об этом сейчас. Дерек даже не удосуживается поднять головы, продолжая делать вид, что его присутствие ему почти безразлично. Стайлз молчит, а после — начинает смеяться, несколько неожиданно даже для самого себя. Трудно контролируемый приступообразный смех — он мучился подобным давно, когда СДВГ только начал проявлять себя. — Стайлз? Он утирает выступившие слезы, наслаждаясь тоном Хейла, моментально ставшим обеспокоенным. В такие моменты его поведение не внушает доверия: раньше кто-то даже пугался, но Стайлзу глубоко наплевать. Дерек вывернул его наизнанку, распотрошил, и он получит то, за чем пришёл. — Иди к черту, Дерек. — Он распрямляется, глубоко выдыхая. — Слышишь? Меня не волнует, хочешь ты говорить или нет. Когда ты насиловал меня, то не соизволил узнать о моих желаниях. Просто скажи: те букеты — от тебя? Дерек, кажется, смотрит прямо в душу, и впервые Стайлз понимает, что не боится обращённого на него взора. Возможно потому, что сейчас он горит тем же огнем, что полыхает во взоре Хейла, в то время как раньше пытался отгородиться от него льдом. — Да. Каждый из них — от меня. Стайлз воздевает глаза к небу — жаль, что за потолком не разглядеть нежно-голубой цвет, не запятнанный белыми перьями облаков. Сердце заходится, и дышать от этого трудно, ещё возможно, но тяжело настолько, что он сомневается в последующем вдохе. Этот ответ он предполагал, но все равно надеялся, что все разъяснится по-другому. Жаль, что ошибся опять. — Знаешь, я почти поверил тебе. — Влага в уголках глаз пересыхает, обожженная сухостью души. — Почти простил и принял. На миг мне показалось, что я понимаю твою боль. — Он смотрит на Дерека с улыбкой, явственно зная, что она выглядит слишком кривой. — Хорошо, что ты оказался тем самым ублюдком, каким был в начале. Прощай. Его не останавливает свое имя, произнесённое с таким отчаянием, что в другое время он просто не смог бы уйти. Не останавливают слезы Коры и молчание Питера, провожающего его до двери. Он бежит, бежит оттуда, но не ощущает свободы или освобождения — только тупую боль, переходящую в уже привычное опустошение.***
Гуляющий на могилах зимний ветер непривычно мягок: кажется, даже он не смеет нарушить спокойствие, увековеченное в лицах статуй, возвышающихся над темными оградами. Девственно чистый снег укрывает серые камни, неспешно кружась в ласковых порывах — медленный, вечный танец, берущий начало высоко в небе. Земля, прощающаяся с золотом осени, с благодарностью принимает его дары, надевая на себя тонкий покров, словно вдова — тончайшую вуаль, скрывающую её уставшее лицо. Цветы, оставленные на могилах, не чувствуют холода, теряя свою непорочность среди сотен снежинок, что нежно касаются ароматных лепестков, уговаривая их погрузиться в вечный сон. Лишь тонкие ветви величественных лилий дрожат, роняя капли воды с изогнутых лепестков — будто горячие слезы, растапливающие землю своей бесконечной тоской. Четыре могилы, на которых снег тает, не успевая закрыть имена, вырезанные в камне умелой рукой мастера — тепло лилий охраняет их, напитанное болью утраты и раскаянием, не потерявших силы по прошествии многих лет. Талия Хейл. Лора Хейл. Малия Хейл. Ноа Стилински.