Afecto

      Изнеможение пробирает до костей, чего уж говорить о нещадном морозе. Шон дышит прерывисто, рвано, напрягаясь всем телом и искренне молясь, лишь бы не задохнуться по пути. Вокруг сине-чёрный омут, а внутри горло раздирает от холода. Отчаянно кусая обветренные губы, он преодолевает последние километры под вечерними сумерками, сопровождаемый аккомпанементом гулкого ветра, остро режущего уши и кожу лица. Он не чувствует свои пальцы. Знает только, что они сжимают драные пакеты с тем тряпьём и едой, что удалось отыскать в "близлежащем" городе.       Шон поднимает усталый взгляд и останавливается на месте. Смотрит долго, сражено, будто не верит собственным глазам. Тусклый огонёк света, виднеющийся на конце сине-чёрного омута, заставляет сердце пропустить удар в унисон с облегчённым «наконец-то». Шон дышит глубоко и всей грудью, плевательски относясь к любой даже малейшей возможности подцепить простуду. Почти пришёл. Осталось чуть-чуть. Он судорожно сжимает онемелыми пальцами пакеты, делая шаг вперёд, напрямую к тусклому свету.

***

      Даниэль чувствует слёзы, стоящие в его глазах. Он чувствует, как сильно они щекочут веки и как сильно у него дрожат руки. Мальчик смотрит отстранённым взглядом на горящую в темноте свечу и не смеет двигаться с места. С ним опасно соседствует глубокая паника, граничащая со страхом одиночества. Огонёк свечи периодически вздрагивает, когда тишину нарушают тихие всхлипы. Кто же знал, что впервые оставаться одному после месяца, проведённого бок о бок, будет настолько тяжело и страшно. Никого нет рядом. Он совершенно один. Мрак окутывает прогнивший до безобразия дом, своим безэмоциональным холодом пугая Даниэля. Каракули, небрежно выведенные чёрным цветом на ободранных стенах, злобно скалятся и раздражают глаза. Мальчик дышит хаотично, несобранно, в груди всё дрожит.       А что, если старший брат больше никогда не вернётся? А что, если он останется здесь один навсегда?       Даниэль кусает опухшие губы и шмыгает носом. В его невинных глазах застывает страх, сливаясь с тёмной радужкой воедино.        Почему его нет так долго? Где он? Сколько ещё это может продолжаться?       Биение сердца настолько интенсивное, что мальчик даже не в состоянии услышать вой ветра за окном, бьющий о треснувшую кровлю крыши и нещадно царапающий оконные стёкла. Он судорожно обнимает колени и закрывает глаза, опустив голову. Скопившиеся у век слёзы спадают по щекам вниз, оставляя после себя влажные следы. Ему страшно. Когда этому придёт конец?       Яркий огонёк дрожит, извиваясь, а тени, отбрасывающиеся от него, движутся в причудливых танцах. Стук сердца отдаёт прямо в голову, загораживая собой все звуки. Даниэль не слышит знакомые шаги по террасе и чьё-то тяжёлое дыхание. Не слышит шуршание пакетов и тихие бранные слова человека, ругающегося на самого себя. Даниэль абсолютно точно не в состоянии увидеть изнеможённое лицо, появившееся по ту сторону стеклянной двери. Он не видит испуганных глаз. Не видит, как Шон резкими движениями судорожно открывает дверь, уже позабыв о том, как сильно у него онемели пальцы. И уж тем более Даниэль не в состоянии почувствовать, как болезненно скрипит сердце старшего брата, когда мальчик наконец-то поднимает голову и их взгляды сталкиваются.       Пакеты безнадёжно рушатся на пол с гулким стуком, а Шон рывком подскакивает к Даниэлю. Мальчик даже не может встать на ноги, такое ощущение, будто с появлением брата ему хочется плакать ещё сильней. В горле застревает ком, лицо искажается в горькой гримасе, а слёзы новой волной катятся влажными дорожками по щекам. Шон прижимает младшего брата к груди, сев на колени и бережно касаясь губами его макушки. Маленькие руки сжимают пропитанную насквозь холодом толстовку, заставляют Шона прижаться ближе, тесней. Шон проклинает себя в тысячный раз, оцепенело смотря куда-то вперёд и крепко держа Даниэля в своих руках.       — Эй, спокойно, я здесь… — шепчет он, невзирая на дрожь в голосе и острую боль в груди. Во что превратилась их жизнь?       Даниэль ничего не отвечает, молчит, но его руки на спине Шона сжимаются в кулаки, хватаясь за ткань, будто боясь, что чем слабее хватка, тем больше вероятность того, что старший брат куда-то исчезнет. Испарится без следа, словно какое-то видение. Словно их отец.       — Эй, enano, всё в порядке… Я рядом, — Шон продолжает сиплым голосом пытаться успокоить младшего брата, хотя по стуку его собственного сердца складывается впечатление, что он сам нуждается в срочной помощи. Они сидят в таком положении некоторое время, прежде чем всхлипы Даниэля затихают. Шон чувствует, как дыхание младшего брата постепенно приходит в норму, а руки ослабевают хватку. Однако мальчик не отстраняется от его груди, всё ещё прижимаясь всем телом.       — Шон, пожалуйста, не оставляй меня больше... — тихо произносит Даниэль, пока сердце Шона в очередной раз издаёт болезненный скрип.       — Не волнуйся, enano, не оставлю, — обещает с дрожью в голосе он.       Замёрзшие руки Шона утешающе гладят спину мальчика, а взгляд опускается на догорающую в темноте свечу. Долгожданное успокоение наконец-то приходит, и подросток закрывает глаза. Но от назойливых мыслей, скачущих на задней стороне подсознания, просто так не избавиться. Шон хмуро сводит брови и прижимается подбородком к макушке младшего брата. Во что может превратиться их жизнь друг без друга?