Under the Blood Moon Elsa & Emilie
Отчаяние сковало мою душу, а усталый взор бегло скользил по белоснежному потолку. Такое случается, когда человек в один момент просыпается с чувством неминуемого ненастья и осознает, что не осталось ни единого шанса прожить новый день так же удачно, как и предыдущий. Запутанный ком эмоций, незнакомое раннее смятение и растерянность настигают сразу же, стоит только открыть глаза, вместе с немым вопросом, повисшим в разреженном воздухе: «А что дальше?» Попытки разыскать ответ всякий раз оказываются тщетны. Мне думалось, что все происходящее обязательно несло за собой непредвиденные последствия. Стремление отплатить за все свои грехи обратилось в руины, а магнитные полюса будто вновь сдвинулись, земля из-под ног постепенно уходила, и я чувствовала, что вот-вот упаду в беспросветную тьму. Пуховое одеяло больше не спасало от прохлады, властвующей в комнате из-за приоткрытого окна, а греющее солнце пропало за мрачными серыми тучами, как и яркие лучи, скользящие по махровому ковру ранним утром. Стрелка на циферблате моих наручных часов только достигла полудня, свидетельствуя о том, что сиюминутный порыв выйти из зоны комфорта обернулся прахом. Моя непродолжительная утренняя прогулка и неожиданное столкновение со Стивом Роджерсом позволили мне обнаружить для себя желание еще немного понежиться в постели, прежде чем начать свой новый день с очередной встречи со старшим братом и всеми трудностями, с которыми нам суждено столкнуться. Голова была неспособна переварить последние событие, произошедшие за минувшие сутки, и разыскать ответы на интересующие вопросы, коих было отнюдь не мало. Одно только мое присутствие на базе уже порождало около сотни дилемм. Все словно происходило не со мной, и, казалось, что это не я лежу на твердом матрасе в обнимку с пуховой подушкой, и вовсе не я слушаю умолкающий щебет бодрствующих птиц. В конце концов, мне понадобилось около десяти минут, чтобы осознать, что я вовсе не дома, и мне не придется на всех парах мчаться на работу, и стены в комнате на пару тонов светлее тех, что были в моей спальне. В конце концов, мое «немного понежиться» превратилось в крепкий сон до самого обеда. Я по-прежнему чувствовала себя разбитой, так и не сумев реабилитироваться за эту ночь. Непонятно откуда взявшееся ощущение приближающейся катастрофы рушило все недостроенные надежды. Мои ватные ноги понесли меня в сторону уборной, и прохладные струи душа помогли окончательно избавиться от остатков усталости и взбодриться. Я привела себя в более менее человеческий вид, не рискуя покидать временное убежище. Проверив многочисленные сообщения, пришедшие на электронную почту, я отложила свой потухший смартфон на прикроватную тумбу, поправив помятое покрывало. Не хотелось ни перед кем объясняться, почему сейчас я нахожусь в Нью-Йорке — не находилось ни одного разумного аргумента. Едва восстановившаяся идиллия завершилась в тот самый момент, когда в дверь несколько раз постучали, и я взволнованно отворила ее, увидев того, кого ожидала встретить на данный момент меньше всего. — Ты проспала завтрак. На лице стоявшего напротив меня Роуди появилась слабая и неуверенная улыбка, вызванная то ли неудобством от сложившихся обстоятельств, то ли от непривычки будить меня по утрам, как это случалось всякий раз, когда я машинально выключала будильник и продолжала видеть сладкий пятый сон, совершенно позабыв о школе и всех своих обязанностях. В такие моменты мне думалось, что, находясь под барьером в виде теплого одеяла, я была огорожена от человеческих проблем и дел, существующих вне стен дома. Но сейчас все было не так, как десяток лет назад; возможно, я осознала, что покрывало не в силах избавить меня от жизненных трудностей, и Джеймс, внезапно появившийся на пороге моей комнаты, был тому подтверждением, одним своим присутствием говоря о том, что я все еще вынуждена увидеться с Тони, что Росс по-прежнему представляет угрозу, и уже пора бы выйти за дверь и решить все свои проблемы, а не сваливать их на чужие плечи. Я смахнула прилипшие к шее волосы, сделав шаг навстречу мужчине, осторожно и предусмотрительно, словно ожидая опасность на каждом углу. Я знала, что это не останется незамеченным для Роуди, но это было неизбежно: нас разделяли годы разлуки, и в то же время объединяли совместно проведенные дни — я пребывала в состоянии, в котором была не в силах определить, кто мне друг, а кто — враг. Хотелось верить, что Джеймс никогда не станет парнем из второй категории. Немой вопрос, застывший в моих глазах, незамедлительно нашел ответ в словах мужчины. — Тони уехал на встречу с Россом. Попросил присмотреть за тобой, — брюнет кивнул в сторону пустующего фойе, куда мы направилась неспешным шагом. От упоминания госсекретаря меня передернуло. Я скрестила руки на груди, будто это помогло бы мне огородить себя от проблем, появившихся с приездом Росса в Нью-Йорк. Нервно покусывая нижнюю губу, я думала о том, какой разговор состоится у него и моего брата, с какой пылкостью он будет протекать, и как громко хлопнет Тони дверью, недовольный условиями бывшего офицера. — Будешь моей цирковой обезьянкой? — съехидничала я, едва наклонив голову в бок, чтобы не зацикливаться на плохом. Сарказм всегда был отличным способом хотя бы на секунду забыть о всех бедах. — Скажи спасибо, что не тигром, — сразу же последовал ответный удар, и я приподняла уголки своих губ, понимая, что не все потеряно. Мы преодолели длинный коридор, каждый звук в котором отдавался звонким эхом. Жилой блок на базе Мстителей был гораздо больше и просторнее, чем я думала ранее, но здесь, как оказалось, умещалось все: от домашнего кинотеатра до спортивного зала. В моем распоряжении был и нескромный бар с огромным ассортиментом дорогих алкогольных напитков, о появлении которого наверняка позаботился Тони; если свернуть налево и подняться по лестнице, можно было оказаться в огромном помещении с бассейном. Все удобства, предоставленные жителям, позволяли не покидать пределы базы в течение долгого времени, и отчасти это было здорово: если ты плохо себя чувствуешь, в соседнем блоке всегда открыт медицинский кабинет с высококвалифицированными врачами. Это удивляло. Здесь жизнь была иной, не такой быстротечной, как в Нью-Йорке или Вашингтоне, где каждый куда-то спешил. — Вам удалось поговорить с Тони без драки? — с легкой насмешкой, которую я уловила в вопросе Роуди, поинтересовался мужчина. — Удивительно, но да, — я непроизвольно распахнула глаза, словно поражаясь собственному ответу. — Я рад, что ты здесь, — проговорил он, а я едва смогла сдержать улыбку от расплывшегося по сердцу тепла. — У нас есть немного времени, чтобы наверстать упущенное. Во мне будто что-то надломилось, да с таким оглушающим хрустом, что уголки моих губ резко сползли вниз. Джеймсу не стоило об этом знать. Не стоило знать, что я вовсе не хотела снова пить яблочный глинтвейн по вечерам, делиться секретами за ужином и тренироваться на боксерской груше, заливаясь смехом от глупых шуток лучшего друга своего брата — я здесь не для того, чтобы наладить отношения с Тони и избавить Роуди от чувства одиночества. Необходимо пережить ближайшие несколько дней и вернуться в Вашингтон, забыв об этом, как о страшном сне. Прошлое нужно оставлять в прошлом и учиться жить дальше. Оставшиеся несколько метров мы преодолели в гробовой тишине. Я толкнула стеклянную дверь вперед, очутившись на кухне, соединенной с просторной столовой. Предоставив Роудсу возможность самому приготовить завтрак, надеясь на его не утраченные за года кулинарные навыки, я села на высокий барный стул и сложила руки на столешницу, наблюдая за каждым движением мужчины. Возможно, помимо остроумия, Джеймса и Тони связывало умение вкусно готовить, чего не умела делать я, искренне удивляясь тому, почему яичница снова прилипла к сковороде, а ломтики хлеба в очередной раз подгорели к тостере. Моей основной пищей была заказная еда из китайского ресторана, и я этим вполне довольствовалась. — Что насчет омлета с овощами? — пара карих глаз устремилась на меня, выжидающе испепеляя на протяжении долгих пяти секунд. — Я буду рада любой домашней еде, — я выпрямила спину и вытянула левую руку вдоль столешницы, разглядывая изношенный ремешок своих часов, который стоило давно заменить. — Все так же не умеешь готовить? — ухмыльнулся друг, уставившись на деревянную миску с соусом выраженного красного цвета. — Не нашлось времени для курсов домохозяек, — ворчливо пробурчала я себе под нос, прекрасно зная, что Роуди услышит мои слова. Было непривычно подниматься с постели после полудня и не спеша приводить себя в порядок, пока где-то на просторной фешенебельной кухне варится ароматный кофе. Его запах повсюду: он проникает в длинный коридор, отдается в светлой гостиной и пробирается в закрытую ванную сквозь прочную дверь. Нет ничего, что могло бы испортить настроение и избавить от беззаботного чувства временного освобождения от собственных обязанностей, но, конечно же, в моей жизни существовало множество пунктов, которые могли препятствовать безмятежному счастью: старший брат или красный человек, только что появившийся из стены, словно это было в порядке вещей. Я моргнула несколько раз, пока окончательно не убедилась в том, что свихнулась. Лицо Роуди не отображало никаких эмоций, его руки держали пиалу, и он медленно подносил ее к носу, опасаясь содержимого. Странное существо, напоминающее робота, заставило меня пораженно открыть рот и в удивлении распахнуть глаза, наблюдая за тем, как оно спокойно шагало нам навстречу. Я медленно перевела свой ошарашенный взгляд на умиротворенного Джеймса, ожидая каких-либо объяснений по поводу сверхъестественного явления — неужели у Мстителей это было обыденным делом? Кровь прильнула к моим щекам то ли от ужаса, то ли от шока, но этот краснокожий человек, одетый в серый свитер и черные джинсы, заставил меня серьезно пересмотреть взгляды на эту жизнь за одну секунду. — Вижен, просил же не ходить через стены, — абсолютно спокойно произносит Роуди, поглядывая то на меня, то на своего удивительного приятеля с притворной ухмылкой. Засранец, знает ведь, что я очень напугана. Я все еще пребывала в недоумении. Робот подошел ко мне, обогнув кухонный островок, и, вероятно, чувствовал себя расслабленно, в то время как я была словно на иголках. — Прошу прощения за то, что напугал Вас, мисс Старк, — он протянул мне свою ладонь, порождая в голове еще тысячу вопросов. — Приятно Вас увидеть. — Я теперь местная звезда? — пролепетала я, неуверенно пожимая его руку в знак дружелюбия, хотя я была готова убиться в эту секунду: Тони решил неожиданно сменить Нью-Йорк на уединенную базу, люди здесь ходят сквозь стену — кажется, вернувшись в Вашингтон, меня уже нечем будет удивить. — Это Д.Ж.А.Р.В.И.С., — опередил его Роудс. — Тони поместил его в материальное тело, и теперь это Вижен. — Охренеть, — это все, что я могла вымолвить на данный момент. В голове все более менее начало укладываться. Теперь мне стало понятно, куда неожиданно запропастился искусственный интеллект, а на замену ему пришел новый — П.Я.Т.Н.И.Ц.А. была для меня неприятным сюрпризом. Однако, появление Д.Ж.А.Р.В.И.С.А. в облике красного андроида из прочной материи все еще удивляло меня только одним своим фактом существования. Ранее представленный Вижен подошел к столешнице и взял миску с соусом, показывая нам, что сие творение принадлежит ему. Роуди продолжил приготовление моего завтрака, робот принялся солить смесь томатов и приправ, а я сидела, пытаясь справиться с потрясением и не решаясь вымолвить слова. Выражение лица темнокожего мужчины не отображало ни единой эмоции, словно все было в порядке вещей, и пока они с Виженом обменивались короткими репликами, я постукивала кончиками ногтей по мраморной столешнице и слушала, как урчит мой желудок. В одно мгновение андроид снова оказался возле меня, постукивая ложкой по краю миски и протягивая ее мне. — Попробуешь? Я неуверенно перевела взгляд на Джеймса, неоднозначно усмехнувшегося, и робко кивнула головой, не желая обидеть своего новоиспеченного знакомого своей грубостью — сальсу, как я решила по консистенции и цвету содержимого, я не любила. Тем не менее, я окунула ложку в соус и облизнула ее, едва не выплюнув творение Вижена обратно. Тошнотворный пресный привкус томатов вызывал отвращение и приступ рвоты. Мое лицо искривилось в гримасе, что не осталось незамеченным для Роудса, который сдерживал свой смех, прикусывая пухлую нижнюю губу, и я вернула пиалу андроиду. — Не хватает соли и перца, — произнесла я, желая избавиться от оставшегося на кончике языка привкуса сего кулинарного шедевра. Когда Вижен отвернулся, я принялась активно жестикулировать, показывая Роуди, что это самое мерзкое блюдо, которое мне удалось опробовать. Тогда мужчина уже открыто принялся хохотать, пока робот невозмутимо взял керамическую солонку и несколькими движениями добавил немного специй. — А где все остальные? — поинтересовалась я, желая разбавить гробовую тишину, изредка нарушаемую хлопками кухонных ящиков и звоном серебряной посуды, которую так усердно принялся натирать Вижен, оставив свои попытки приготовить что-то съедобное. — Мы здесь одни? В моих представлениях штаб-квартира Мстителей представляла собой оживленный комплекс огромных построек, кишащий простыми людьми и теми, кто не поддавался научному объяснению — таких принято называть супергероями. Сегодня, как и вчера, база была практически пуста, если не считать вездесущую П.Я.Т.Н.И.Ц.У., красного андроида Вижена, изредка мелькающего Капитана Америки и Роуди, не сводящего с меня глаза ни на секунду, словно я самый непоседливый ребенок из всех. — Они тренируются, — ответил Джеймс, выливая смесь взбитых яиц и молока на поджаренные овощи. — А ты чего халтуришь? — с долей сарказма поинтересовалась я, то и дело болтая левой ногой под столешницей, страдая от хронической скуки вперемешку с усталостью. — Выполняю поручение, слежу за тобой. Разогретое масло брызгами разлеталось по всей кухне, пока мужчина не накрыл сковороду стеклянной крышкой, после чего вытер руки махровым полотенцем и поставил передо мной графин с апельсиновым соком. Я уже не была уверена в своем аппетите ровно с того момента, как осознание скорейшего возвращения Тони заставило мои внутренние органы выворачиваться наизнанку, но для создания убедительного образа уверенного в себе человека, не способного прогнуться даже под давлением родного человека, я, хоть и дрожащими от неподдающегося каким-либо объяснениям волнения руками, налила немного ароматного напитка ярко-оранжевого цвета и сделала глоток. Завтрак прошел в полнейшей тишине, но я была рада тому, что вместо бесполезной болтовни мы лишь молча жевали воздушный омлет с овощами и не обременяли друг друга накопившимся за последние пару лет вопросам, ни на один из которых не находилось ответа. Воздвигнутая каменная стена между мной и Джеймсом никак не хотела рушиться, и я чувствовала себя отвратительно, понимая, сколько боли я причинила близким мне людям. Вычеркнула из своей — вот, что я сделала пять лет назад, когда в последний раз взглянула в сверкающие от злости карие глаза Тони. Снова небольшой конфликт, переросший в громкую ссору с бьющейся посудой на кухне, в лучших традициях итальянских фильмов, снова оскорбления и обвинения во всех несчастьях, и вот я обрываю всякие нити, связывающие меня с раннее родными людьми. Я заблокировала телефон брата, напоследок велев оставить меня в покое, и посоветовала забыть о том, что у него есть сестра. Спустя столько времени все казалось таким пустяковым. Мы переживали это не впервые, но не оставалось уже никаких сил на ссоры. Я не скучала по Тони, но ощущение пустоты где-то в сердце не оставляло в покое уже шестой год, и сейчас я чувствовала, как дыра постепенно стягивалась, стоило только Джеймсу мягко улыбнуться, а Тони провести своими длинными пальцами по коротко подстриженным волосам, пахнущим медом и корицей. Люди называют это любовью, но я считаю, что это всего лишь привычка. Хотелось бы прояснить многие вещи как можно скорее. После непродолжительной трапезы Вижен покинул кухню, но в этот раз через массивные стеклянные двери, очевидно, не желая в очередной раз пугать меня своей способность ходить сквозь стены. Мы с Роуди остались одни, ретировавшись в просторную гостиную, чтобы посмотреть телевизор в полной тишине. Настроение улетучилось, когда стрелки на циферблате достигли двух часов дня. Тони должен был вернуться еще полчаса назад, но его по-прежнему не было на базе. Я старалась отвлечься от угнетающих мыслей, глядя очередную серию детективного сериала, все сезоны которого я просмотрела в периоды своих непродолжительных депрессий, без всякого энтузиазма, и изредка поворачивала голову, наблюдая за непоколебимым спокойствием Джеймса. Погода за окном стремительно портилась: темные тучи нависли над комплексом, и верхушки деревьев покачивались из стороны в сторону всякий раз, когда дул холодный сильный ветер. Когда главные герои в очередной раз упускают потенциального убийцу, я зеваю от скуки, прикрывая рот тыльной стороной ладони. Я заранее знаю, что преступником окажется совсем другой человек, и продолжать просмотр сериала совершенно не хотелось. Я взглянула на заинтересованного ходом событий Роудса, привстав с удобного кожаного кресла и поправляя подол помятой футболки. — Пойду прогуляюсь, — говорю ему я, указывая большим пальцем на выход, но в ответ не получаю ничего вразумительного. Прошагав к дверям и схватив металлическую ручку пальцами, я слышу, как мужчина бурчит, чтобы я была осторожней, потому что с минуты на минуту должен хлынуть дождь. Ситуация за панорамным окном с видом на зеленеющую поляну в самом деле ухудшалась, и где-то за бетонными стенами доносились первые раскаты грома. Я вспоминаю, как утреннее солнце пекло мою макушку и грело промерзшее тело, но теперь от неестественного голубого неба и ярких лучей ничего не осталось. Выйдя из комнаты, я мельком замечаю, как сверкает разряд молнии над беспокойными водами, и не решаюсь покинуть пределы базы до тех пор, пока погода на улице не поменяется в лучшую сторону. Я плетусь вдоль длинного коридора, сложив руки на своей груди и безучастно разглядывая пустые стены, выкрашенные в холодный серый цвет. Обои в спальне в родительском доме были серым, как и фасад особняка на Лонг-Айленде, ставший для меня одним из тех мест, что хранили в себе худшие воспоминания, имел холодный мышиный оттенок. Прошли года, и теперь все сменилось на красное. Доспехи Железного Человека, новый спортивный автомобиль, аккуратно выглаженная рубашка из лучших тканей прямиком из Европы — красное, красное, красное. Цвет крови и непосильного чувства вины. Глупо, но по-детски наивно я все еще верю в то, что каждый период в нашей жизни обозначен определенным цветом. Я помню Тони в беспробудном пьянстве — на нем черная рубашка и помятые брюки, траурный вид. В нем не оставалось ни единого желания жить, лицо изображало вселенскую тоску, а единственный цвет его вещей — черный, словно молчание без будущего. Я ненавидела его. Затем снова серый, вновь черный, будто нескончаемая полоса неудач. Коридор заканчивается, а передо мной две двери и бетонная стена. Я без раздумий толкаю ту, что слева, позволяя прохладному воздуху окутать мое тело и стать причиной пробежавшего табуна мурашек по спине. Помещение в разы больше, чем гостиная или столовая, и оно заставлено книжными шкафами из темного дерева и многочисленными литературными трудами в них. Я вдыхаю в себя этот ни с чем не сравнимый запах типографской краски и переплетного клея, делая шаг вперед и оглядываясь по сторонам, точно боясь заблудиться среди бесконечных рядов стеллажей. Мои пальцы скользят по ветхим переплетам книг, но ни одна из них не попадает в руки. Голова не способна воспринимать новую информацию, и мне хотелось лишь гарантированного уединения, которое никто не способен нарушить. Воды Атлантического океана за панорамным окном беспокойно колыхались, завораживая каждым своим всплеском, и я сдалась, упав в большое кресло и поджав колени к груди. В моем затуманенном подсознании вновь и вновь всплывают различные воспоминания, оставляющие горький неприятный осадок на глубине души. Мне не хотелось, чтобы Тони нашел меня в этих бесчисленных необъятных комнатах и заговорил о Таддеусе Россе, Заковианском договоре и Вашингтоне. Я и так чувствовала себя достаточно виноватой в том, что заставила его временно потесниться и позволить мне устроиться в его роскошном жилище, и мне определенно не нравилось, что теперь все его окружение поголовно знало о наличии у Тони Старка младшей сестры. Мы были позором друг для друга, но не дополнением. Два человека, связанных на генетическом уровне, и в то же время совершенно чужих, с разными взглядами на эту жизнь и отличающимися приоритетами. Начался дождь, настолько сильный, что капли, падающие на прочное стекло, размывали перед глазами вид мрачного побережья океана. Я откинула голову назад, соприкасаясь затылком с кожаной обивкой кресла, вслушиваясь в свист ветра и краем глаза наблюдая за тем, как позеленевшие деревья качались из стороны в сторону. — Не ожидал найти здесь тебя. Я вздрагиваю, в одночасье избавляясь от всех признаков сонливости и следов усталости, когда позади слышится знакомый мужской голос. Я неуверенно выглядываю из-за кресла, сталкиваясь с пронзительным взором лазурных глаз и замечая проскользнувшую на розовых пепельных губах неоднозначную ухмылку. Стив облокотился на дверной проем, закатив рукава своего тонкого темно-синего джемпера по локоть и сложив руки на крепкой широкой груди, и его определенно забавляла моя испуганная физиономия, точно он только что застал меня за самым непристойным делом. — Тони уже вернулся? — я слегка приподнимаюсь, меняя положение своего тела, чтобы хоть как-то скрыть следы удивления со своего лица. — Еще нет, — Роджерс отрицательно качает головой. Блондин неторопливым шагом проделывает путь до второго кресла, стоящего параллельно тому, в котором сидела я. Его пальцы касаются обложки «Американской пасторали» Филипа Рота, лежащей на круглом кофейном столике, и я вспоминаю себя в девятнадцать лет, нашедшую эту книгу среди многочисленных классических произведений на полках своей соседки по комнате. Я дочитала ее с непомерным чувством растерянности и опустошенности, и теперь смотрела на выцветший переплет с необъяснимой тоской в глазах. — Здесь редко кто бывает, — негромко произносит Стив, устраиваясь поудобнее в кресле и откидывая голову назад. Он снова смотрит на «Американскую пастораль» унылым взглядом и проводит длинными пальцами по пшеничным прядям, создавая беспорядок на своей голове. Измученный взор и неподдельная тоска в небесно-голубых очах превращали Роджерса в человека, уставшего от нескончаемых сюрпризов этой жизни, и я была почти уверена в том, что его желание уединиться в библиотеке было вызвано вовсе не страстью к чтению. — Никто не любит книги? — со слабой ухмылкой интересуюсь я, краем глаза наблюдая за тем и гадая, какие эмоции проявятся на его мрачном лице. — У всех есть заботы поважнее книг, — он отвечает без всякого энтузиазма, и я понимаю, что сейчас не самый подходящий момент для разговоров. Я замолкаю, вновь сворачиваясь клубочком и принимая позу беззащитного ребенка, желающего укрыться от зловещих монстров. Ситуация за окном ухудшается с каждой секундой, и за каплями дождя, настойчиво барабанящими по стеклу, не было слышно даже тяжелого дыхания Стива и моего посапывания. Перед сном отец всегда рассказывал истории о бесстрашном Капитане Америке, который освободил страну от фашистов и спас людей от безумного немецкого ученого. Тогда все казалось выдумкой, но теперь мне тридцать, и я проваливаюсь в забытье, находясь в полуметре от легендарного парня из Бруклина, примерившего на себе звездно-полосатый костюм и ставшего героем для каждого ребенка. Сейчас вместо отцовских вздохов до меня доносится ровное дыхание Стива, и все словно встало по своим местам, будто так и должно быть, будто так было всегда. Я закрываю глаза, когда мужчина хватает со стола книгу, но перед тем, как задремать, вижу в ней закладку, разделяющую пожелтевшие страницы. Он, точно сам того не желая, открывает ее и хмурит свой лоб, явно недовольный содержанием. Возможно, дошел до того момента, где главный герой узнает об измене своей жены или встречает радикально настроенную дочь, потерявшую всякий смысл в жизни, но это становится неважным, когда Стив переворачивает очередной лист, закрывает ее и кладет на место. — Интересная книга? Меня вовсе не интересовало его мнение, однако любопытство, появившееся из-за неоднозначной сменой настроения во время пятиминутного чтения, разгоралось во мне с каждой секундой. Что-то волновало его, что-то вынуждало злиться и смущаться с последующим прочитанным словом, а затем бездумно скользить взглядом по оставшимся абзацам. — Заставляет о многом задуматься, — он двигает широкими плечами, массируя виски, будто мигрень была единственной и самой главной проблемой в его жизни. — Тяжело ее читать, когда ты защитник справедливости, — я поджимаю губы, снова прижимаю к груди правую ногу и наблюдаю за тем, как крупные капли дождя падают на стекло. Я знала все содержание наизусть и понимала, какие эмоции бушевали в нем в эту секунду. Она заставляла сомневаться и ставить под сомнение все приоритеты, которым ты никогда не изменял. Единственное, о чем ты думаешь: равенство, уважение к другим, отсутствие лжи — неужели это и есть справедливость? Когда ты открываешь глаза с жгучим желанием сделать этот мир лучше, когда совесть не позволяет тебе солгать и сделать то, что угодно твоей выгоде — вот, что скрывается за этим громким словом, и остается размышлять лишь о том, что неужели кто-то из нас испытывал это острое чувство совершить нечто во благо другого человека, чтобы в итоге остаться ни с чем? — Не думаю, что меня можно так назвать, — горький смешок слетает с его полуоткрытых уст. Я ухмыляюсь. — Отец рассказывал, с каким рвением ты уничтожал нацистов, чтобы восстановить справедливость, — я вспоминаю, с каким энтузиазмом Говард делился историями о своем приятеле, на тот момент пребывавшего во льдах. — Ее не нужно восстанавливать. Так или иначе, те люди в конце концов поплатились за свои поступки. Мои слова оживляют Стива, и его взор больше не отображал отвращение ко всему живому. Он уставился на меня, словно выжидая моего ответа, но я молчала больше, чем минуту. — Ты ошибаешься, — выдавливаю из себя я. — Справедливости нет. Люди нанимают адвокатов. Они думают, что, выйдя из суда, восстанавливают справедливость, но они всего лишь избегают заслуженного наказания и продолжают совершать ужасные поступки дальше. Я сталкиваюсь со взглядом Стива, полным недоумения и сомнений в моих словах. Ему дико слышать об этом, но я чувствую себя так, словно открываю ему глаза на этот жестокий и отвратительный мир и разбиваю розовые очки, замороженные вместе с ним во льдах на семьдесят лет, линзами внутрь. — Я защищаю ужасных людей, Стив. Моя работа — не сказка, но я чувствую себя в какой-то степени спокойной и удовлетворенной, когда преступникам снижают срок. Я сокращаю их пребывание в тюрьме и делаю одолжение миру: он здесь, но ненадолго, — я кусаю засохшую нижнюю губу. — И я не чувствую себя виноватой. Мне все равно на тех людей, которые умоляют освободить их от наказания. Я не переживаю за них, не боюсь, я выполняю свою работу и получаю за это хорошие деньги. Поэтому я и спрашиваю тебя: сложно ли читать про суровую реальность этого мира, когда в глубине души ты стремишься восстановить справедливость? Роджерс на секунду поник. Мое откровение вылилось на него обжигающим кипятком. — Возможно, ты права, но порой я надеюсь, что смогу хоть как-то сделать этот мир лучше, — нотки грусти проскальзывают в сказанных им словах, и я замечаю, как сжимаются его кулаки и бледнеют костяшки. Каждый из нас имеет мотив. Мы все по-своему разбиты и желаем искупить свои грехи. Моей болевой точкой была семья, но что заставляло Стива извиняться перед всем миром в облике Капитана Америка? — Его уже не сделаешь лучше, — я расстроенно улыбаюсь, с большим усилием натягивая уголки своих губ. — Нам всем не до чужих проблем. Даже самый великий подвиг всегда преследуется собственными целями. Мужчина стискивает челюсть, и я вижу, как двигаются его желваки. Я только что ударила по кровоточащей ране и испачкалась в чужой крови. Это в очередной раз доказывает, что даже у героев существуют собственные скелеты в шкафу. — Вы похожи с Тони, — единственное, что выдавливает из себя Стив, краем глаза поглядывая в мою сторону, пока я подпираю свою щеку кулаком. — Говорите одинаковые вещи. — С помощью таких вещей я вывожу людей на чистую воду, — сознаюсь я. — Ненавижу, когда я не могу увидеть в человеке его истинное лицо. — Тебя задевает собственное самолюбие, если ты ничего не знаешь о человеке? — Проще, когда ты знаешь все слабые и сильные места, чтобы быть готовым помочь ему или надавить. — Ты жестокая, — хохотнул блондин. — Жизнь меня заставила стать такой. Я произношу эти слова с невероятным усилием, и вижу, как в одночасье меняется настроение Стива. Я знала, что он мог это отрицать, но в глубине души проводил параллели между мной и Тони. Мы оба были уничтожены вселенской несправедливостью, став теми, кем мы являемся на данный момент: черствыми и бессердечными, не видящими ничего и никого дальше собственных амбиций. Это помогало достигать тех целей, которые когда-то казались нам непостижимыми, и в какой-то степени я рада, потому что сейчас мы имеем то, что порой заставляет нас улыбаться. Деньги заставляли улыбаться меня. Я не знаю, что сейчас для Тони является мотивом просыпаться каждое утро и брать от жизни все, но я уверена в том, что и в его существовании имелся смысл. — Мне хочется верить, что за этой маской равнодушия ко всему существует что-то живое, — с долей надежды выговаривает Стив, и я тяжело вздыхаю, набирая воздух в горящие легкие. — Не думаю, что так и есть, — я пожимаю плечами, касаясь большим пальцем до искусанной нижней губы. — Я уже давно не испытывала чего-то помимо разочарования. — Думаю, в твоей жизни просто не было человека, который смог бы заставить тебя почувствовать себя живой. — Мне уже тридцать, — я улыбаюсь. — Люди влюбляются в пятнадцать, двадцать лет, но когда они не чувствовали ничего всю свою сознательную жизнь к другим раньше, они не смогут полюбить по-настоящему и потом. — А мне за семьдесят, и ты хочешь сказать, что я стар для любви? — шутливо интересуется Стив, издавая непринужденный смешок. — Неужели даже в сороковых у тебя не осталось никого, кого ты любил? Я снова провела лезвием по старым ранам. На лбу проявляются глубокие морщины, вызванные моим неудобным и наглым вопросом, но я понимаю, что в конце концов должна была это спросить. — Это уже не имеет значения, — мужчина качает головой, точно отрицая всю искренность своих слов. Я покусываю внутреннюю сторону щеки, пока не ощущаю металлический привкус собственной крови на кончике языка. Холодный взгляд собеседника скользит по комнате, и я беззвучно набираю воздух в легкие, словно делаю это в последний раз. Его чувства все еще кипели с той же силой, как и тогда, и я пыталась понять, какого это — жить с такой непосильной ношей и чувствовать себя самым несчастным человеком в этом мире? — Я задолжал ей танец, — выдавливает из себя Стив, сжимая челюсть и пряча глаза под пушистыми ресницами. По моей спине пробежался ощутимый холодок, и я почувствовала, с какой силой забилось сердце, с какой частотой оно билось об ребра и как неожиданно зазвенело в ушах. Я смотрела на Роджерса с непоправимой виной за то, что позволила себе направить наш разговор в тупик, из которого не находилось выхода. Мы сидели в полнейшей тишине, оглушающей и угнетающей, и мне хотелось покинуть библиотеку, оставить его с не произнесенными мною извинениями, и больше никогда не сталкиваться с ним в пределах базы, но я продолжала сжиматься от холода в большом кресле и думать, с какой болью ему приходится вспоминать о прошлом, которое тянуло его назад. — Извини, — вымолвила я, касаясь подола своей футболки и глядя на стекающие по стеклу капли утихающего дождя. — Не стоило об этом спрашивать. — Не бери в голову, — Стив тяжело выдохнул накопленный во рту воздух, сжимая кожаные подлокотники. — Нужно учиться жить дальше. Алые губы изгибаются в мучительной улыбке, со всех выдавленную мужчиной. Я не успеваю ничего ответить, как помещение заполняется звонким голосом П.Я.Т.Н.И.Ц.Ы., объявившим о прибытии Тони. Волнение перед предстоящей встречей с братом сходит на нет, и я, сама того не желая, поднимаюсь с кресла и в последний раз смотрю на Роджерса, прежде чем покинуть библиотеку и оставить его тет-а-тет со своими мыслями.***
Тони ждал меня на третьем этаже, в огромном конференц-зале с длинным столом из темного дерева и стеклянными стульями, небрежно расставленными вдоль него. В своей дотошно выглаженной черной рубашке, с доносившимися от него древесными и мускусными нотами дорогой французской парфюмерии и швейцарскими часами из настоящего серебра на запястье он все равно выглядел уставшим, обессиленным и изможденным. В его руке хрустальный бокал, наполненный Гленфиддиком, наверное, двенадцатилетней выдержки, но сейчас это было уже не так важно, потому что я стояла у закрытых дверей с неизбежным чувством тревоги. Дождь стих, лишь могучий холодный ветер по-прежнему колыхал ветви деревьев, и я молча наблюдала за тем, как срываются яркие листья и кружатся в вихре, прилипая к стеклу. Тони сообщил мне, что Хэппи уже доставил мои вещи, и я могу вылезти из этой растянутой однотонной футболки и домашних шорт, сменив их на что-то более презентабельное и удобное. Его слова пролетели мимо моих ушей. Я не понимала, почему он продолжал стоять ко мне спиной, не произнося ни слова, и это беспокоило меня больше собственного внешнего вида. Я отодвинула стул и села на него, хватаясь за подлокотники, словно пытаясь разыскать в них опору. Брюнет развернулся, сделал неспешный шаг и поставил опустошенный бокал с янтарными каплями на дне на стол, последовав моему примеру и устроившись в кресле. Он заглянул в мои горящие от любопытства глаза, обхватил запястье и скользнул чуть выше, касаясь циферблата своих дорогих часов. — Я поговорил с Россом, — мужчина сжал свои пухлые губы в тонкую бледную линию и провел большим пальцем по линии подбородка. — Ничего хорошего я от него не услышал. Я попыталась набрать в легкие как можно больше воздуха через нос, и почувствовала, как зазвенело в моих ушах, то ли от произнесенных Тони слов, то ли от того, что я в очередной раз устраиваю организму незапланированное кислородное голодание. Мне не нужно было смотреть на свое отражение в зеркале, потому что я и так знала, что мое лицо побледнело, а губы приобрели неестественный синеватый оттенок. — Что он сказал? Очередная капля дождя вновь соприкоснулась со стеклом, заставив мое тело вздрогнуть. Некогда закончившийся ливень обрушился на уединенный пригород Нью-Йорка с еще большей силой. — Две тысячи четырнадцатый год, — вымолвил Тони. — Генри Уоррен, помнишь такого? Убийство на вокзале в ходе развязавшейся драки. Подступивший к горлу ком я проглотила сразу же, как только мужчина сомкнул свои покусанные губы и вздохнул. Он знал, что я помню, кто такой Генри Уоррен и почему он сидит в колонии строго режима уже третий год. Такое сложно забыть. Совесть не мучила меня, я спокойно засыпала каждую ночь и не вспоминала о своих деяниях, ничем не лучше преступлений, однако сейчас по спине пробежался холодок, меня бросило в холодный пот, и я прикрыла глаза, отводя стыдливый взгляд в пол, желая слушать Тони в последнюю очередь. — Деньги, которые ты потребовала у матери Уоррена, были переданы соучастнику убийству, чтобы тот взял на себя вину, но он так и не дал никаких показаний. Миссис Уоррен пришлось подать на тебя в суд, только ее заявление не стали рассматривать. Интонация ожесточалась с каждым произнесенным словом. От нее веяло холодом больше, чем от полупустой бутылки Гленфиддика или одного взгляда, случайно брошенного на окно. Пот, проявившийся на лбу, сменился на огненный жар и головокружение, и я отсчитывала секунды нашего молчания, не имея сил выдвинуть оправданий. — За это светит до шести лет, Вэлори, — злостно выплюнул мужчина, прожигая меня своим яростным взором шоколадных глаз. Всякий раз, когда он называл меня полным именем, он злился. — Чем ты думала, когда вымогала деньги у женщины, которая получает по две тысячи в месяц? Я сжала ладони в кулаки, вонзаясь острыми ногтями в тонкую кожу, и приложила огромные усилия, чтобы совладать с бушующими во мне эмоциями. Хотелось разрыдаться в эту минуту. Я ощущала себя самым беззащитным существом на этой планете, чувствовала, как сердце разрывалось на мелкие кусочки, и думала, что мне стоило сказать в эту секунду, чтобы взгляд Тони смягчился. — Конечно, теперь я подпишу этот чертов договор, пока пресса не узнала о том инциденте, а тебя не упекли за решетку, — он резко встал со стула, а я выдохнула, понимая, сколько дров я наломала за те годы, что проработала в адвокатуре. — Ты не должен… — Нет, Вэлори, я должен, — не совладав со своей яростью, брюнет вскрикнул и развел свои руки, разворачиваясь ко мне лицом. — Я должен, чтобы ты не запятнала нашу фамилию, чтобы твоя амбициозная задница не была заклеймена до конца жизни! Рука метнулась к щеке, чтобы смахнуть стекающую по разгоряченной щеке слезу — не хотелось, чтобы Тони видел, какое впечатление оказывали на меня его слова. Мне тридцать лет, и я позволяю себя плакать в присутствии старшего брата, к которому когда-то не испытывала ничего помимо ненависти и злобы, и сейчас эти чувства были обращены вовсе к нему, а я сгорала от собственного бессилия и ярости к себе. Я всегда доказывала другим, что слезы — признак слабости, которая была мне чужда, но что делать теперь, когда я была готова разреветься от одного звука, постепенно доводящего меня до нервного срыва? Земля под моими ногами постепенно уходила, тонкий лед трескался, и я проваливались с головой в ледяную воду, из последних сил барахтаясь в этой пучине безысходности. — Запятнала нашу фамилию, — я издаю истеричный хохот, поднимая голову и пытаясь делать шаги назад от тонкой границы, за которой находился нервный срыв вместе с безутешными рыданиями, беспросветной депрессией и нежеланием жить. — Я ее запятнала, когда родилась. И снова заиграла та же шарманка, звуки которой доносились на протяжении всей жизни. Я давила этим на Тони, когда мне было пятнадцать, пытаясь получить хотя бы малейшую долю заботы от него, и все было тщетно. Давила, когда мне было двадцать, двадцать пять, и я использую эти слова сейчас, вновь и вновь, в очередной раз убеждая его, что он единственный из нас двоих любимый ребенок, довольствующийся родительской любовью, а я… Я всего лишь разочарование с такой же фамилией, как и у Тони. — Не начинай, — он тяжело вздыхает, хватаясь руками за голову, так и демонстрируя, что слушать это не намерен. — Я не начинаю, — я встаю со стула, сокращая расстояние между нами. — Хватит говорить о нас так, словно мы семья. Мы не семья. Вспомни, что ты сказал мне тогда. — Ты, черт возьми, моя сестра! Бороться все труднее и труднее, но я не верю его словам, как и не верила тому, что земля плоская, а люди происходят от обезьян. Ложь. Все его слова — ложь, в которую он сам не верил. Мы не семья — мы два чужих человека, выбравших противоположные друг другу пути. Нас ничего не объединяло, все нити, связывающие с далеким прошлым, давно и безвозвратно оборваны. — Легко говорить так, когда ты получаешь все, — с ядом, накопленном во мне, выпаливаю я и ощущаю, как горят мои глаза от влаги. — Вспомни, что ты сказал мне тогда. Я вижу, как в одночасье тускнеет его лицо и потухает последняя искра в потемневших от ярости глазах подобно горящему пламени свечи. Оно вспыхнуло, освещая все более ярким, чем когда-либо, светом, и померкло навеки, оставляя лишь обугленный фитиль и забытые обиды. В эту секунду мне стало тошно от всех своих мыслей, сводящих рассудок с ума, но я смотрела на него, пыталась разглядеть хоть что-то живое, ту каплю сожаления, в которой я нуждалась. Жизненно необходимо, как воздух в легких и кровь в жилах, я сгорала от желания сказать ему то, что могло бы его ранить, как ранило меня в последнюю встречу. Я хотела, чтобы он почувствовал ту боль, когда по израненному сердцу проводят заржавевшим лезвием, занося в него заразу, с которой придется жить до конца своих дней. — Ты не представляешь, какого это — быть чужим человеком в семье, Тони. Если тебя отец считал своим лучшим творением, то меня — полным разочарованием. Слезы душили меня, и я больше не могла сдерживаться, скрывать эмоции, взявшие надо мной верх еще в тот момент, когда я перешагнула порог библиотеки. Страх вовсе не отступил, он лишь снова сменился на слепую ярость, в какой я пребывала всю осознанную жизнь. Я бросила в него заточенный кинжал, который он умело перехватил и кинул обратно, задевая бледнеющие шрамы моей обнаженной души, и стояла, истекая кровью, лужей скопившейся возле его ног. Он обхватил мое лицо своими большими теплыми ладонями, мгновенно переместившимися на спину, прижимая мое содрогающееся в бесконтрольной истерике туловище, и я почувствовала обжигающее и незнакомое тепло его тела, которого мне не так хватало пятнадцать лет назад, и зарыдала еще сильнее, бессовестней, позволяя себя пачкать его черную рубашку разводами своей туши и горькими слезами. Все стало бессмысленным в этот момент. Мы стояли посреди конференц-зала, прижатые друг к другу и пытающиеся дать то, чего не смогли дать раньше. Я все еще помню, с каким отвращением он выплевывал мне вслед слова о том, что отец никогда меня не любил, а мое появление на свет — грубейшая ошибка, которую никто не смог предотвратить, но я утыкаюсь носом в его крепкую грудь и тихо всхлипываю, позволяя вырваться наружу всем накопленным эмоциям, которые я подавляла на протяжении долгих лет. Слабость, ставшая для меня непосильной ношей, с которой я проживала каждый божий день, выхлестывалась со всеми другими чувствами, опустошая и выворачивая наизнанку. — Прекращай плакать, — с невиданным раннее теплом проговаривает Тони, шепчет мне на ухо с заботой, которую я жадно проглатывала из последних сил. В ответ я лишь мотаю головой. — Нам еще лететь в Кембридж.