Исход

      Перед отбоем Бродяга распределил дежурства. Первым был Фома, за ним - Броня, а сейчас наступила вахта Серпа.       Ночь в поселке была светлой, хотя и безлунной. Хватало призрачного света аномалий, густо рассыпавшихся между домами. Что ни говори, а удобно: почти что цивилизованное уличное освещение.        Часовой из него сейчас был не ахти: за окном, метрах в десяти от барака, за невысокой щербатой оградой он ясно видел окровавленных и засиженных мухами жмуров. Три завзятых пациента морга перетаптывались с ноги на ногу и таращили на Серпа черные дыры на месте глаз.       Приходилось самому себе напоминать, что они не настоящие, что ни стрелять в них, ни тревогу поднимать не нужно. Приходилось свыкаться с их зловонием, которое пропитало весь воздух, кажется, на добрый километр вокруг.       Трупаки пока не пытались приблизиться, но Серп чуял исходящую от них угрозу. Словно они выжидали удобного момента, чтобы наброситься. Очень не хотелось терять их из виду. Отведешь взгляд, и тут же наваливается ощущение, что они уже тянут свои гнилые лапы и вот-вот вцепятся.       Так Серп сидел уже почти час, а впереди еще два. Дальше придется будить и ставить на пост Тихого. Только Тихий тоже с тараканами, и еще неизвестно, чьи жирнее. А злые жмуры никуда не денутся - и от них никуда, пожалуй, не денешься. Пока сам на посту - спокойно. Они на виду. А сдашь смену - и все. Тихий их не разглядит, и гнилушки тихой сапой до Серпа доберутся.       Времечко тикает, утекает. А мертвяки все смотрят. Хоть и нечем.       Серп впервые пожалел о своих привычках - ну любил он лишать неверных зрения. Теперь же жмуры казались еще гаже и страшнее именно в силу своей безглазости.       А от окна бы, по хорошему, отойти нужно, выйти к двери, чтобы видеть на обе стороны барака. Иначе какой он часовой? Так, просто бессонный параноик у окна.       Серп тяжело выдохнул, собрался с духом, подхватил наощупь автомат, не сводя взгляда с мертвяков. И - ринулся бегом к крыльцу. Пробег короткий, но жуткий. В каждой тени, в каждом углу мерещатся жадные мертвячьи рожи. И обернуться страшно. Вот, он выскочил из комнаты, и кажется, что за его спиной они уже влезли через окно, и если оглянешься - непременно увидишь, как на пустой дверной косяк ложится крючковатая мертвецкая длань.       Еле добежал. Сердце колотилось, точно не считанные метры пробежал, а десяток километров. Выскочил на крыльцо, скатился по высоким бетонным ступеням, отбежал к самой калитке - то есть, к той широченной прорехе в ограде, где когда-то была эта самая калитка. Сейчас, к слову, ажурно-решетчатая, сваренная из арматурного прута створка торчала в груде радиоактивного мусора метрах в тридцати от своего штатного места.       Обернулся резко, выставив перед собой автомат. Уже знал, что увидит, но все равно удивился. Мертвяки стояли поодаль, по-прежнему за оградой, но теперь уже совсем близко. Само собой, куда он, туда и гнилушки - они ж его личные глюки.       Или уже не глюки?       В Зоне, а особенно в Припяти и около станции бывает всякое, в том числе и крайне чудесное. Только чудеса, как правило, могилой попахивают. Бывали случаи: жаловались братья на разные видения - это, конечно, вообще не новость - здесь каждый второй визионер и психонавт, а потом эти самые глюки некоторых в реале ушатывали. С кровопролитием и, кажется, частичной материализацией, ибо при трупе порою находились совершенно безумные вещи: обрывок гигантского щупальца толщиной в предплечье человечье, как если бы кровосос вымахал до размеров Кинг Конга, или сдутый красный шарик, или еще что, чему в Припяти взяться неоткуда.       Серп тряхнул головой, силясь прогнать и глюки, и сонную хмарь. Была б зима, да мороз градусов в тридцать, он бы с удовольствием обтерся снегом. А так, в летней ночной теплыни...       - Сейчас постреляю вас, - сказал он прилипчивым трупакам тихо, но внятно. Надеялся, что отвяжутся. Глупая идея - но вдруг сработает?       Не сработала. Мертвецы только беззвучно и жутко засмеялись - и остались перетаптываться на почтительном расстоянии.       - Черт с вами, - проворчал Серп.       И стал смотреть по сторонам - а иначе для чего выскакивать из барака было?       Если не брать в расчет личные глюки, в округе царила тишь да благодать. Со стороны города доносились далеким эхом редкие выстрелы. Шипели, крякали и бурчали разномастные аномалии, но это был привычный фоновый шепот, без которого даже не засыпалось толком. Тяжелым шорохом обволакивали кроны сосен да осин: ветер-полуночник виртуозно выводил на них свою баюльную мелодию.       Вот только чувствовалось нечто... напрягающее. Что-то, похожее на пресловутый «взгляд в спину». Ни звука, ни запаха, ни даже промелька на периферии взгляда - лишь зудливое ощущение, будто «шкуркой» по заголенным нервам.       У соседнего здания - простой бетонной коробки с плоской крышей, заметно просевшей в грунт - вдруг примерещилось что-то. Такое, что и описать-то трудно. Даже не марево, а словно бы мошкара на долю секунды в плотный рой собралась, а потом снова рассосалась.       Можно было бы не обращать внимания, но Серп сейчас был на пределе и отовсюду ждал опасности. Он пригнулся, вскинул автомат к плечу и уставился туда, где ему показался этот злополучный рой. Ничего. Ни малейшего шевеления, только слабые отсветы аномалий на серой стене подрагивают.       И в эту секунду Серп явственно ощутил, как позади него задвигался воздух, а в нос шибануло концентрированной трупной вонью. Он вскочил, отпрыгнул на пару метров, одновременно разворачиваясь.       Так и есть: его личные мертвяки подобрались совсем близко и уже тянули к нему руки. В провалах глазниц, до сего момента бессмысленных, теперь чернела и клубилась жажда убивать - уж этот-то взгляд Серп прекрасно знал, не первый день в «Монолите» все-таки.       Сейчас было почти невозможно убедить себя, что это просто видения, что они не реальны. Серп до боли вывернул палец, лишь бы только не нажать на спусковой крючок. Не хватало еще переполох поднять из-за глюков.       И вдруг - что его дернуло? звериное чутье? интуиция? - он перекатился в сторону, и, почти не глядя, все же полоснул очередью. Но не по мертвякам - по глянцево блестящему долговязому кровососу. Верно, его он принял за рой мошкары...       ...Нет, все-таки вояки из них сейчас никуда не годные - факт. Под сенью Монолита все было проще, эффективнее. Острое и кристально четкое ощущение окружающей обстановки, отсутствие страха, сомнений, стальные нервы. Еще два дня назад Серп этого кровососа уверенно засек бы метров за двести, и уж точно не подпустил бы так близко...       ...Кровосос прижух, получив в пузо минимум две пули. Навылет, ясное дело, но брюшной сквозняк в две форточки явно не добавляет комфорта в повседневной жизни. Может, и оклемается, если высосет кого досуха. Но теперь этот подранок с тоскливым воем и почти человеческими стенаниями побежал в лес, точнее - поволочился, пытаясь слиться с окружением...       - Добыча, сука, не по тентаклям, а?! - торжествуя, крикнул ему вслед Серп, уловив заодно отзвук его примитивных мыслей: тварь боялась, не хотела умирать, рассчитывала на другой исход.       - Ты передай своим... - выкрикнул Серп...       И заткнулся.       Его подхватили чьи-то чрезмерно сильные лапы. Автомат сорвали с него, как если оружие было - просто стикер. Подсекли под колени, чтобы не рыпнулся - и понесли к темному лесу.       Тут уж Серп стесняться не стал: заорал дуром. Ему еще и ключицу хряпнули, сдирая оружие. Только орал он не от боли, даже не от страха - срочно нужен был всеобщий кипиш.       И кипиш-таки случился.       Первым на крыльцо выскочил Сомик. Герой боевика, блядь! Щуплый парень, не доросший даже до звания полноценного Сома, кинулся первым! Кровосос, что уже забирался на высокое крыльцо, получил от пацана заряд картечи в сосало и ссыпался по ступеням. Сам Сомик приобрёл этим совершенно радостное выражение лица - словно лампочка зажглась.       - Нахер пшел! - воскликнул Серп, вдохновившись, и ужом вывернулся из хватких, но скользких лап. Брякнулся на землю, как мешок с картохой - в смысле, едва не поломался, ибо угадал, кажется, всем телом да на бетонный блок. Но хоть падение и подвышибло из него дух, а пистолет в набедренной кобуре остался. А он, чисто теоретически, должен белого медведя валить, не то, что кровососа.       Серп снова перекатился, вскочил на корточки, опять ушел в перекат - и выходя из него, влепил в выдающуюся лысину щупальцастого мыслителя сразу три тупых «медвежьих» пули.       Кровосос еще тянулся к нему когтистыми лапами, еще трепетал щупальцами - но его мозги уже гарантированно были развешаны по окрестным кустам, а от головы осталась лишь морда с тремя входными отверстиями.       Серп огляделся.       Кровососов оказалось много - в смысле, действительно много. Он сам, по мельтешению пейзажа и по периодически выскакивающим из невидимости мутантам, прикинул, что их не меньше десятка. Огромная стая, по здешним меркам. Чингисханова орда просто. И в этой орде свой Чингисхан обязательно имеется, иначе бы они друг друга перегрызли давно.       Вот бы его опознать в этой круговерти, да и завалить категорически - тогда вся эта кодла наверняка рассосется. Но вот выглядеть лысого Наполеона - проблема. Да и выйти на него с пистолетом, пусть и конски убойным, совсем уж глупость. Нужно будет в самые щупальца отдаться, чтобы гарантированно препарировать его до состояния охотничьего трофея. А второго такого раза Серп, скорее всего, не переживет.       - Бродяга-а-а! - заорал он, надрывая связки.       А, действительно, кто, если не Бродяга? Он их Старший. Их локальный Монолит. Правая рука Господа, если уж по чести. Вот он-то точно должен все решить...       Из барака, куда очередной кровосос буквально вбил Сомика таранным ударом, вжарила длинная очередь. Сразу двух мутантов выбило из проема, будто их высоким вольтом прошибло - метра три летели, не меньше. Плюхнулись на землю - и прыснули в стороны. Ссыкуны! Но живучие, падлы.       На крыльцо выскочил Броня, нянькая в руках увесистый и откровенно страшный итальянский дробовик - перфорированная железяка, которая хрен знает, как работает. Техноуебище, но эффективное - этого не отнять.       - Пошли, заразы! Кыш! Кыш! - орал Броня срывая горло, и все шпарил и шпарил из своего лютого карамультука от бедра, даже не пытаясь прицелиться.       От его картечных выстрелов проявлялись очередные кровососы. Картечью он, словно ультрафиолетом, просвечивал невидимых тварей. На секунду мутанты становились вполне зримыми, от них отлетали какие-то неаппетитные ошметья. Но, хоть и раненые, а перли дуром, точно кто-то гнал их в самоубийственную атаку. Не хватало лишь криков «банзай!».       После восьми гулких выстрелов Броня ожидаемо остался без патронов и, перехватив свой адов мушкет за ствол, принялся охаживать им назойливых тварей, как Илья Муромец ослопом. Навалившиеся скопом гады теснили его внутрь барака, в темноту.       Серп, прихрамывая, заторопился на подмогу. Дистанция была еще великовата, чтобы стрелять наверняка, но если даже и не завалит ни одну тварь, так хоть отвлечет на себя. Даст возможность остальным выбраться из узкого коридора на оперативный простор, да и...       ...Вообще-то свои действия Серп объяснил самому себе задним числом. А на тот момент он и не думал ни о чем, просто делал. И делал не сам, а какой-то другой Серп, альтернативный такой, вроде личной шизофрении. Самому Серпу оставалось только придумывать на ходу хоть какие-то объяснения и наблюдать за происходящим...       Метров с тридцати он начал садить буквально-таки наудачу по стремительно мельтешащим силуэтам. Отдача непривычно подбрасывала неверную, вдруг ослабевшую руку, отдавалась в плечо тупой, тягучей болью. Серп с отстраненным удивлением подумал, что силенок в мышцах существенно поубавилось, да и с реакцией не так, чтобы все хорошо - словно его хорошенько чем-то накачали.       В кого-то он даже попал - выстрела с пятого или шестого. Кровосос, ярко сверкнув в зеленом свете крепко заряженной «газировки» лысиной и венчиком слюнявых щупалец, кинематографично взлетел в воздух, плюхнулся на землю и пару метров прокатился кубарем. Правда, быстро очухался, вскочил - и, даже не маскируясь, рванул со всех ног к Серпу. А следом за ним еще трое соплеменников.       Патроны закончились, «глок» встал на задержку, а Серп остался совсем без оружия. Нащупать запасной магазин сейчас было почти нереально.       Потому он отбросил раззявленный пистолет и схватился за рукоять ножа, напружинился, готовый к удару.       Так легко Серп этим уродам не дастся - пока жив, будет отчекрыживать им щупала и шаловливые пальцы.       Кровосос-подранок отстал от своих, и вперед вырвался здоровенный жлоб, который даже не пытался спрятаться. Серп встретил его, «отдав» левую руку, в которую он вцепился своим, ну, скажем, ртом, а заодно прихватил запястье когтистой лапищей. По ощущениям это было, как ладонь в духовку сунуть или в кастрюлю с кипятком. По ладони к плечу, а затем и к шее поползла волна разъедающего жара.       Левой, «пожертвованной» рукой Серп все же умудрился ухватить тентакли мутанта в один пучок у самых их «корней» и, дернув вниз, вогнать нож ему под бороду по самую рукоять. Выдернул, снова ударил, потом перехватил на обратный хват и прободал твари череп.       Кровосос всей своей тушей завалился на Серпа. На ногах он, ясное дело, не удержался, плюхнулся наземь, а сверху, словно холодное скользкое одеяло, брякнулся слегка живой мутант. В глаза хлестала вонючая темная жижа - не то кровь, не то просто какая-то подкожная пакость. Как там у Лавкрафта? Ихор. Вот, лучше и не скажешь: зловонный и гадостный ихор. Кровь, блять, богов...       Серп попытался выбраться, даже сумел отвалить на сторону скользкий труп, но тут его снова повалили, потащили по земле, как мешок с требухой, собирая его задницей рыжую хвою, острые на извивах сосновые ветки, совершенно садистские шишки и прочее лесное говно, кто-то вырвал из руки нож.       И - присосались!       Серп пытался вырваться из цепких - ужасающе цепких, если честно; начнешь отрывать, так уж прямо с собственным мясом! - щупалец, из склизких лап; а эти лапы пусть мягко, но неоспоримо держали, точно санитары в дурке - вежливо, но ультимативно…       А потом он оказался где-то внутри своей головы, малый и беспомощный, и вся его жизнь беспорядочно замелькала перед глазами. Ему было плохо, стыдно, горько за последние минуты.       И - его не стало...

***

      Фома искал Бродягу. И был уверен, что найдет его где-то здесь, в доме - в том самом, на отшибе, где в прошлый раз разделали снорка. А еще знал, что остался последним: если он вернется в барак, последние два дня служивший им казармой, то никого там не найдет. И как раз чтобы остальные братья вернулись, ему и необходимо было отыскать Бродягу. Без него все они не существуют. Вот и Фоме недолго осталось - если не найдет в ближайшее время, тоже исчезнет, растает, как первый снег…       Вопреки всем страхам, Старший обнаружился довольно быстро - на втором этаже, в той самой комнате. С Тихим.       Тихий лежал перед Бродягой на шатком столе, закинув ноги ему на плечи, и в целом происходящее не вызывало сомнений и двойных трактовок.       Фома многое повидал в бытность свою монолитовцем - и пытки, и казни, и групповухи, часто тоже имевшие своей целью наказание или смерть. Да о чем тут говорить - он сам недавно побывал в роли жертвы. То есть, лично для Фомы в происходящем не было ничего дикого или непривычного. Но именно сейчас ему почему-то стало нестерпимо тошно от этого зрелища, а за грудиной запекло от злой ядовитой обиды.       Но хуже всего было то, что Фома ощущал гораздо больше, чем хотел: почти беззвучные, улавливаемые чем-то более тонким, чем слух, стоны Тихого, его неприкрытое удовольствие, тяжелый, омерзительно знакомый запах чужого желания, и самое страшное - начинающее потряхивать его самого возбуждение. Словно Бродяга был источником какого-то секс-вируса, при приближении к которому кровь стремительно оттекала от мозгов в трусы.       Старший медленно обернулся - ровно, неестественно, как машина. Лицо его было непроницаемо. Фоме стало страшно под его взглядом, но Бродяга просто махнул рукой - свали, мол, не мешай.       А Фома не мог уйти - от близости Старшего зависело само его существование.       Он вдруг поймал себя на желании обнять Бродягу, смять его губы поцелуем, прокусить натянувшиеся жилы на шее, или - еще лучше - опуститься перед ним на колени, чтобы в благоговении обхватить губами горячую вздыбленную плоть. Он все еще помнил вкус и тяжесть его члена на языке…       Именно эта мысль вызвала такой прилив крови к паху, что Фома аж споткнулся.       И пока он боролся с собственным здравым смыслом, Тихий вскрикнул и бесстыдно излился себе на живот, после чего с интересом уставился на незваного визитера.       - Ты в курсе, что он слышит наши мысли? - спросил он, кивнув на Бродягу.       - И о чем же я думаю? - тут же ощетинился Фома.       - О том, как было бы здорово мне отсосать, - равнодушно уронил Бродяга, - Я не врал тебе. Просто не сказал всего. Зря ты не послушался…       - А его ты оставил, как самого безответного? - рыкнул Фома, кивнув на Тихого и пытаясь снова накрутить себя до праведного гнева.       - Как самого разумного, - ответил Бродяга, - Я всего лишь кое-что ему объяснил. Так что на этот раз, - он обвел взглядом млеющего в посторгазменной лени Тихого, - все действительно добровольно. Впрочем, этого мало, так что ты вполне можешь присоединиться…       - Это правда? - спросил Фома брата.       Тот кивнул.       - Но почему? Неужели в клане не хватило?       - А что бы ты выбрал между болью и… ну, вот этим? - спросил Тихий, бесстыдно кивнув на собственные широко разведенные ноги и залитый спермой живот.       - Боль, - уверенно заявил Фома. Хотя на самом деле уверенности никакой не чувствовал. Мало того - от одной мысли о ржавых прутьях и паяльных лампах что-то в животе противно сжалось. К тому же очень отвлекал по-прежнему напряженный подрагивающий член Старшего: мешал думать, требовал какого-то действия.       Вот только гордость и стыд не давали поблажек…       - На колени, - неожиданно скомандовал Бродяга.       Фома даже не успел осознать смысл слов, а уже обнаружил себя стоящим на коленях. Теперь вожделенная плоть маячила на уровне лица, и ему больших трудов стоило сдержаться, не потянуться навстречу. Неожиданно рядом точно так же рухнул в грязь и сырую щепу мгновенно сползший со стола Тихий.       - Как видишь, я действительно могу вам просто приказать, - самодовольно заявил Бродяга, и тут же отошел на шаг, застегивая ширинку, - Но не хочу… Свободны, - бросил он, доставая сигарету и отходя к окну.       Он курит?! Как в дурацком анекдоте - Маша, ты куришь? Когда успел? В «Монолите» же…       Блядь, да какая разница?! Что за дурь лезет в башку?       С Фомы будто упала душная жаркая пелена. Его перестало трясти, голова прояснилась, но он все еще стоял на коленях, растерянный и оглушенный творящимся вокруг бредом.       - Что это вообще? - беспомощно спросил он, - Что происходит?       - Все хорошо, - успокаивающе сказал Тихий и, бросив короткий взгляд в сторону Старшего, положил ему руки на плечи, - Скоро все кончится. Осталось совсем чуть-чуть.       Фома сглотнул, чувствуя, как свернувшиеся было где-то в животе кольца возбуждения, снова раскручиваются, набирая обороты.       Тихий, не вставая с колен, переместился к нему одним плавным движением, и Фома вдруг подумал, что не видел ничего прекраснее этого жилистого выносливого тела, уместно украшенного контрастно-багровыми шрамами, этих скользких потеков на подтянутом торсе, этой удивительной мозаики налипших на голые ноги щепочек, рыжих еловых иголок и ниточек мха…       Фома попытался сбросить тяжкий груз наведенной похоти, но руки Тихого увлекли его за собой, не давая задуматься, поглаживая, надавливая в нужных местах, так что вскоре он с облегчением обнаружил, что можно легко сбросить и тяжелый броник-разгрузку, и даже комбез.       Он совершенно забыл о стоящем неподалеку Бродяге. Весь мир сосредоточился на Тихом - таком послушном, таком податливом, что это кружило голову. Фома опрокинул его на пол, навалился сверху, подхватывая под колени. Лишь в последний момент остановился, сплюнул в руку, размазывая скудную импровизированную смазку по собственной плоти. И вдруг ощутил садистскую радость от того, что слюна брату сильно жизнь не облегчит.       Он вогнал член короткими резкими рывками, преодолевая слабое сопротивление. Понял, что и самому некомфортно, вытащил. Собрал с живота и груди Тихого ставшую жидкой и почти прозрачной сперму, обхватил его член под головкой, силком выдаивая остатки, и пару раз грубо двинул пальцами в растянутую дырку, щедро заливая туда получившуюся смесь. Вытер скользкую руку о бедро Тихого, и попробовал снова вставить.       На этот раз получилось гораздо легче.       Хотя Тихому все равно было больно - он морщился, вздрагивал, но не сопротивлялся. Только раз умоляюще глянул куда-то в сторону.       Фома проследил за его взглядом и вздрогнул, обнаружив по-прежнему стоящего у окна Бродягу - полностью одетого, наблюдающего за ними с вялым интересом опытного энтомолога. На мгновение мелькнула паническая мысль: «что я творю?!». Мелькнула и погасла…       Старший Брат задумчиво кивнул. И Тихий как-то разом обмяк, подался навстречу, едва слышно застонал от разрешенного удовольствия.       А Фома вдруг отчаянно позвал:       - Иди к нам…       Бродяга понимающе ухмыльнулся и подошел - как раз, чтобы он мог дотянуться.       Одной рукой придерживая Тихого за бедро, и даже не сбиваясь с ритма, второй Фома на удивление ловко расстегнул Бродяге ширинку. Судорожно сдернул вниз штаны… Тяжелый налитой член едва не шлепнул его по носу. Он на пробу коснулся языком гладкой горячей головки, точно хотел убедиться, что это наконец-то и правда позволено. Бродяга не отстранился, даже ободряюще положил ему руку на макушку. И Фома, с облегченным стоном вобрал в рот вожделенную плоть.       Член Бродяги давил на язык, распирал щеки изнутри. Казалось, он медленно, но верно заполняет собой все доступное пространство. Головка уперлась в нёбо, скользнула в горло, без какого-либо протеста или неприятных ощущений, и дальше, глубже - куда-то вниз, в пищевод, в желудок, обжигая своим жаром внутренности и вызывая приятную щекотку во всем теле. Старший пронзал его насквозь, в конце концов, слившись с ним в поистине единое целое: Фома чувствовал, как чужой член входит изнутри в его собственный - словно меч в скроенные по размеру ножны - раздвигает ткани, заменяет их своими. Теперь они были едины в одном теле, и Бродяга не отнимал, но многократно умножал своим присутствием все ощущения. Это было почти как раньше - под сенью Монолита - и настолько прекрасно, что Фома не выдержал: в глазах запекло, и густое семя тяжко плеснуло внутри Тихого.       Он бы поблагодарил Бродягу, если бы мог. Но рот все еще был до предела растянут его плотью, и добровольно Фома от этого ни за что бы не отказался. Это дарило удивительное ощущение безопасности, защищенности, принадлежности кому-то большому и сильному. Возможно, такие же чувства вызывает у младенцев материнская грудь, насколько бы больным ни казалось это сравнение.       Но вот Старший отстранился, отошел на пару шагов, и все закончилось.       Фома протестующее мотнул головой.       - Нет, не уходи, - попросил он, - Останься…       Назойливый раздражающий шепот ввинтился в уши, оттаскивая все дальше от Бродяги. Фома тянулся к нему, пока не понял, что все это - сон, а разбудивший его шепот - его собственный.       Он с удивлением коснулся мокрой щеки. Стер слезы. Ощутил, что холодно и мокро еще и в районе паха. И вдруг, окончательно все осознав, рывком сел, в ужасе от мысли, что словами или движениями мог выдать окружающим содержание своего более чем сомнительного сна.       Вокруг было тихо. В оконном проеме маячила широкая спина Брони - была его вахта. Остальные спали, и кажется, никто ничего не заметил.       Кроме Бродяги.       Старший Брат сидел напротив, смотрел в упор - казалось, в самую душу.       Тихий вроде сказал, что он до сих пор, даже без Монолита, мысли читает. Или это он во сне говорил? Или то, что сказал Тихий во сне - тоже правда? Как бы узнать наверняка?..       «Бродяга? - как можно громче «подумал» Фома, - Ты можешь видеть чужие сны?»       Старший поморщился, потер переносицу, словно у него вдруг разболелась голова.       Фома уже было вздохнул с облегчением, когда в сознании прозвучал спокойный голос:       «Незачем так орать. Я и без того прекрасно слышу. Да, видел я твой сон… Занимательные, надо сказать, фантазии».       Будь Фома чуть более нервным - хлопнулся бы в обморок от смущения.       «Я так больше не могу, - признался он вдруг, - Меня это преследует с самого начала. Сделай что-нибудь, а?»       Бродяга удивленно вскинул бровь.       «Просто прекрати, ебучий ты контролер! - мысленно прорычал он, и тут же одернул себя - Ну пожалуйста, я тебя умоляю - хватит лезть мне в голову…».       Бровь поднялась чуть выше - и только.       «Или… Если ты этого так хочешь - прикажи. Сам же прекрасно знаешь - никто из нас не может ослушаться прямого приказа…».       - Ничего я не хочу, - ответил Бродяга вслух. И это немного отрезвило, - Не путай свои желания с моими.       - Я просто… просто тебя…       Фома не мог сказать этого даже мысленно, а уж тем более - голосом.       - Неужели настолько плохо? - спросил Старший, - Ты пойми, мне не жалко: кто ж в здравом уме откажется от хорошего минета? Но мой тебе совет - перетерпи. Подрочи там, или к Сомику, вон, загляни. Ибо все это - не более, чем последствия Его влияния.       - Да причем здесь Монолит?! - шепотом вскричал Фома, - Мы ушли от Него. Мы же ушли?       Он требовательно вгляделся в лицо Бродяги. Тот на мгновение задумался, и это секундное сомнение вызвало такую панику, что мочевой пузырь вдруг потяжелел, а тело мелко затряслось в желании бежать-бежать-бежать - не важно, куда.       Но тут Старший едва заметно улыбнулся, подался вперед и погладил Фому по голове.       И страх начал таять, как сахарная вата - горячо, стремительно, почти неуловимо. А следом навалился сон - теплое, безопасное беспамятство, в кои-то веки без выматывающих порно-кошмаров.       Фома не сумел проснуться даже когда напали кровососы - он слышал стрельбу и крики как сквозь толщу воды, но так и не смог открыть глаза, не то что подняться. А стоило звукам утихнуть, как он снова уплыл в подаренный Бродягой благословенный покой.       Но даже сквозь сон он откуда-то знал, что мутантов перебили - не всех, но многих. Уцелевшие сбежали в лес. Он видел их поблескивающие в свете аномалий спины, будто кто-то транслировал картинку прямиком в его сон. Знал Фома и о том, что в этой стычке Серпу здорово досталось. И снова стоп-кадры: Броня с Бродягой вносят его в барак, рядом суетится Сомик с аптечкой…       Разбудил Фому крик. Он спросонья не сразу сообразил, кто именно и где орет, но с места подорвался, на рефлексах подхватив оружие.       Бродяги рядом предсказуемо не оказалось.       Мутное, похмельное какое-то забытье сползало неохотно, но Фома уже понял, что орал Серп - из комнаты напротив, где его сгрузили на стоящий практически по центру диван, предварительно перевязав и накачав препаратами. Орал он плохо - в том плане, что не от боли или ярости, а от ужаса. Поэтому и крик выходил придушенным, скорее - панический стон, когда от страха вдохнуть толком не можешь, не то, что заорать во всю глотку. Даже странно, что Фома его услышал.       Он рванул туда, попутно зацепив взглядом сжавшегося на пороге Сомика, во все глаза смотревшего вглубь комнаты.       Картина открывалась и вправду шизовая: Серп по-прежнему лежал на диване, а над ним, покачиваясь, висели прямо в воздухе его автомат, пистолет и пара ножей. И все это угрожающе целилось в грудь и лицо хозяину.       Бродяга был уже тут и медленно, осторожно, как к ядовитой змее, приближался к Серпу. Поначалу Фома решил, что это именно он каким-то телекинетическим чудом удерживает в воздухе всю эту груду смертельного металла.       Но нет. Серп, белый, как полотно, смотрел не на Старшего - кажется, он его вообще не замечал, - а куда-то поверх стволов и при этом умоляюще качал головой.       Честно сказать, Фома растерялся. Вроде как над братом нависла вполне реальная угроза, но в кого за это целиться? Бродяге в спину? Не вариант: даже если Старший решил таким оригинальным способом казнить Серпа - он в своем праве. Ну и чувствовал Фома, что не Бродяга виной происходящему. Тогда кто? Призрак неупокоенного дровосека? Некая блуждающая аномалия? Бюреры? Но они предпочитают подземелья, а не лесные поселки. Да и живи тут мутанты - проявили бы себя гораздо раньше...       Пока Фома решал, кто виноват и что с этим делать, Бродяга подобрался почти вплотную - очень вовремя: один из ножей качнулся и устремился вниз. Серп пискнул, но даже руки вскинуть не попытался. Бродяга же, в прыжке преодолев оставшееся расстояние, поймал нож в полете - в считанных сантиметрах от правого глаза Серпа. Успел схватить за лезвие, благо был в перчатках.       Нож не сдавался - дрожал и бился в руке, как пойманная рыба. Но Бродяга держал крепко, а чуть продавив сопротивление - не глядя отшвырнул его в коридор, едва не попав в Сомика. Оставшиеся стволы он небрежно отвел в сторону и присел на краешек дивана.       После чего попытался мягко развернуть Серпа лицом к себе. Но тот был просто не способен отвести взгляд от дула вернувшегося на позицию автомата. Бродяга не настаивал, хотя и не отставал - тормошил, что-то тихо и ласково приговаривая.       Окоченевший от ужаса Серп мало-помалу расслаблялся, гулко сглатывал, но по-прежнему не отводил глаз от зависшего в воздухе оружия. Фоме казалось, что пугала его не столько необъяснимость происходящего и даже не возможная смерть, а что-то иное - что видел только он. Возможно, это что-то - или кто-то - в него и целилось.       Наконец, у Бродяги, видимо, кончилось терпение и он, рывком подняв вскрикнувшего Серпа, втиснул его в себя, полностью закрывая от угрозы.       Тот застыл на какое-то время, а потом вдруг задрожал, намертво вцепившись в разгрузку Старшего и сжавшись так, будто хотел уменьшиться и заползти ему на колени, а еще лучше - спрятаться за пазуху и никогда оттуда не вылезать.       В это время оставшиеся за спиной Бродяги стволы и нож медленно, плавно и как-то растерянно опустились на диван. Фома больше не ощущал в них никакой злой воли - это были просто железки - смертоносные, но совершенно неживые.       - Что это было? - осторожно спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь, и опасаясь, что Бродяга просто рявкнет или отмахнется.       Но тот, все также баюкая Серпа в объятиях, ответил:       - Совесть.       Серп на его слова внимания не обратил, и кажется даже не услышал, тихо скуля куда-то ему в подмышку.       - Все, успокойся, - обратился к нему Бродяга, - Все кончилось…       - Нет, - Серп еще сильнее вцепился в Старшего, - Они все еще здесь. Я чую их вонь. Они вернутся, как только ты уйдешь. Не уходи…       Фома вздрогнул от его последней фразы - он и сам недавно умолял Бродягу о том же самом, пусть и во сне…       Подумать только - еще пару дней назад были взрослые мужики, профессиональные бойцы, да что там - хладнокровные убийцы со стальными яйцами. Но стоило сорваться с привязи, и оказалось, что все они - нервные, пугливые плаксы, алчущие сильной руки, что снова возьмет за ошейник и поведет за собой - не важно куда, лишь бы был хозяин.       А сон-то вещим оказался: грош им всем цена без Монолита, а без Бродяги их и вовсе не существует.       Фома вздохнул, подходя ближе, усаживаясь с другой стороны от Серпа и кладя ему ладонь меж лопаток. Тот вздрогнул, но не отстранился, даже вроде как стал меньше дрожать. Так они и сидели, пока он окончательно не успокоился.       Потом Бродяга долго смотрел ему в глаза, и в конце концов Серп заснул - спокойно и безмятежно. Точно так же, как недавно сам Фома.       Они уложили его обратно, осмелевший Сомик клятвенно пообещал присмотреть. И все вроде разрешилось благополучно, но выходя из комнаты вслед за Старшим, Фома вдруг заметил, как дрожат у него руки. На пороге Бродяга пошатнулся, но тут же выпрямился, и ничего больше не выдало его слабости. Но Фому не покидало ощущение предельной усталости, что их Старший пытался скрыть из последних сил.