Мортал Комбат в мексиканской забегаловке близ Стэнфорда

cigarettes after sex - apocalypse

Глава 3. – Да, вот так, это просто. Поняла? – Так? – Да, верно. Малия прижимает тесто к краям формы для выпекания, пока Крис выскребает туда лопаткой обжаренную в оливковом масле свинину – с хрустящим жареным луком и гвоздикой, отдающую копченым, коричным ароматом канадского барбекю и долгих летних вечеров на источенных солью утесах западного Вашингтона. – Выглядит вкусно. – Это в самом деле вкусно. Еще немного перца, - Крис нависает над ее плечом, наблюдает, как неспешно она прокручивает крышку перечницы, засыпает фирменный канадский пирог пряной смесью кайенских специй. – Вот так, хорошо. Размеренное потрескивание оцифрованного винила в пустом здании бывшей фабрики приводит к апокалиптичной интимности – с обесцвеченными липковатым желтым светом завитками муки в воздухе; блестящими, скользкими обертками от масла или выцветшими пленками – след движения на фотографии с большой выдержкой, образы минималистичной съемки, фермерских побережий Дании. Малия целует Криса так просто: притягивает к себе, принимает солоноватый, естественный запах пота под воротничком рубашки – черной рубашки в «огурцах». Она молодая и юркая, ей легко просунуть руку за пояс его джинсов или прервать поцелуй – прижаться к груди и простоять так, пока подходит в духовке мясной пирог и Крис обнимает ее в ответ. Тогда она думает, что сегодня скажет ему: «Слушай, а давай махнем в Исландию. Возьмем машину, погрузим палатки и проедемся по побережью. Будем путешествовать, смотреть на снег, на огромные ледники и все такое. Или в Нью-Йорк». И все так и будет. Никто не найдет их на черепашьих пляжах. В исландских пряничных домиках в горах. Или в маленькой, цвета пломбира, квартире-студии в Бушвике. Можно есть килограммами сальсу, брускетту или спагетти с помидорами. Вместе не спать ночью. Говорить про оптимальную концентрацию витамина D и восточные берега Австралии, где местные плавают с акулами. Возможно, где-то там – в доме на колесах; в джипе с открытым верхом, – на пленке его фотокамеры будут только их воспоминания: нарезанные летние кабачки с жареной кукурузой, ненавязчивая ретроспективная выставка греческого художника. Возможно, где-то там Крис заправит выбеленную тосканским солнцем прядь волос ей за ухо и наконец-то спросит: «Малия. Ты В Порядке?» \\ Кора размешивает трубочкой в стакане загустевший банановый коктейль, ноги в протертых на коленях джинсах складывает в черное кресло, из которого лезет набивка. Уже под вечер, ей бы на завтра покидать футболки и ее пособия по автомеханике в коробки для общежития и есть шоколадную пасту на скорость с Хави, но Коре паршиво от того, что она обещала мальчишке не оставлять его – да все равно сматывается при первой возможности. И пусть пока Хави в детском восторге от перспективы проводить выходные на побережье, строя замки из песка и объедаясь соленым пляжным фастфудом, Кора знает, что на утро после ее отъезда он будет плаксивым, не съест свои оладьи на завтрак и пропустит тренировку по бейсболу перед плей-офф. – Еще и этот урод из «Кузова и крыльев» лишил меня премиальных, - говорит Кора Эрике и не прицелившись попадает дротиком прямо в глаз президенту на обтрепанной мишени. Свешивается с кресла вниз головой, смотрит, как Эрика вылавливает ребрышки по-китайски из жидких остатков лапши. Отрывает скользкое мясо от кости руками и жует, закидывая ноги на тележку с тату машинками – дырявые колготки подсунуты тонким капроном под джинсовые шорты; пара «Мартинсов» - когда-то лакированных, теперь многослойно перекрытых ржавой пылью южных окраин. – А могла работать у меня, - пожимает плечами Эрика. – Хочешь честно? Вали отсюда, пока можешь. Не из Пало-Альто – из Америки, - она нагибается, чтобы подобрать банку газировки с пола; прихлебывает. – Да я бы давно купалась голышом где-нибудь в Норвежском море, жарила зубаток. – И что мешает? – спрашивает Кора, покачивая коленом. – Эпически заебатые припадки, подруга. У меня под запретом любой транспорт, кроме папашиного «крайслера». Старый добрый джанк. Хорошо, что он больше не может заставить меня вернуться в Орегон, ведь мне уже не шестнадцать и я не обязана есть с ним «Лаки Чармс» на завтрак. – Ты до Калифорнии доехала автостопом, - напоминает Кора. – В шестнадцать. – Вот смотрю я на тебя и думаю, что тебе бы податься в Make-a-Wish. Возить умирающих от рака смотреть на симфонические оркестры и растущие ананасы. – Заткнись, - говорит Кора и бросает еще один дротик. – Продолжаю надеяться, что ты хоть когда-нибудь, хотя бы ради разнообразия найдешь себе мужика, - хмыкает Эрика. – В мои планы не вписывается ЗППП или что-то вроде того. Дай лучше пива. – Папаша мой на тебя бы молился, - говорит Эрика и перекидывает Коре банку. Пиво теплое: один-единственный голубой вентилятор, и тот сипит от натуги, проигрывая бой с духотой и влажностью тату-салона в обоях с выцветшими рощицами тусклых пальм и номерных знаках – от Аляски до Алабамы. Где-то на перекрестке, где ходят «смит энд вессоны» и затрепанный Бен Франклин, а парикмахерши с пересушенными супермаркетной краской волосами стригут под афро всего за пять долларов. Кора любит этот район. Он напоминает ей родной Южный Централ. – Ты скажешь ему о ребенке? – наконец спрашивает она. – Папаше? – Бойду. Эрика накручивает ломкие волосы на палец – ей бы витамины пить, а не бесплатные антидепрессанты с чужого плеча. Потом говорит: – Ребенок не от него. Кора садится, обхватывает руками колени. Ей в принципе как-то не особо представляется Эрика с младенцем под мышкой. Эрика, которая каждую пятницу готовит на ужин запеканку из тунца с рисом и пережевывает для ребенка банан. А Бойд представляется. Он мог бы стать хорошим отцом – они обе это знают. Эрика тянется к потрепанной, влажной пачке синего «Мальборо», но Кора бьет ее по рукам: – Ребенок не виноват. Не веди себя так, словно тебе шестнадцать и у тебя нет мозгов, - Кора вытряхивает сигарету, загоняет ее в растрескавшийся на сухом ветру уголок рта. Вот спичка: выскальзывает из сведенных пальцев, ныряет в пивную банку. – Карма, - хмыкает Эрика и отвечает прежде, чем Кора спрашивает: – Ему двадцать пять. Мы трахались на скрипучем матрасе в подвале дома у какого-то его кореша-латиноса, с которым он тогда жил, потому что в его квартире морили тараканов или типа того. Под утро пришла мама этого кореша – она медсестра, работает в окружном госпитале, короче, хорошая – и как ни в чем не бывало сварила нам кофе. Нормальный такой кофе – то, что надо после дешевой водки со спрайтом. В итоге он потом подвез меня до Чемекета Парк – там у него кончился бензин, но у него не было денег, чтобы заправиться, и мне пришлось дать ему свою хренову арендную двадцатку, – Эрика сцепляет волосы резинкой на затылке, похрустывает шеей. Делает вид, что ей на все наплевать. – Этот херов член с яйцами прыгнул в свой маслкар и съебал из города, пока я торчала на кассе в мини-маркете и выясняла расписание междугородок. Оставил свою куртку на холодильнике для льда – не какую-то, блин, а «Томми Хилфигер», – благородный. Буря же была. \\ Свет выбелил мраморную плиту раковины сахарной дорожкой, протянувшейся от луны в небе, как от мигающих киосков со сладостями в луна-парках; засветил кольца – по одному на палец, – ряды тонких блестящих кругов на обеих руках, скручивающих истертую сотню, чтобы втянуть фен – натурально звездную пыль; или песок, там, на пляжах Майорки, – прямо с раковины. Дальше Малия стаскивает джинсы с тощих бедер, разводит голые ляжки на расстояние зависших на щиколотках трусов. Ворошит содержимое бархатной сумочки от «шанель»: там клубничные «Свишер Свитс», засохшие пластинки жвачки; нашаривает упаковку тампонов – напоминание о том, что хоть что-то в ее жизни остается стабильным. На выходе кто-то сует ей в руки красный пластиковый стаканчик. Вокруг – потные, разгоряченные тела девочек в шортах – тяжелые камни в ушах, запахи их кокосовых шампуней в воздухе. Это первогодки: они еще не знают, что не стоит отсасывать привилегированным мальчикам на родительских машинах – членам «Циклона», – и стараться доказать, что это не ты дрочишь под кайфом в ванной на том видео, которое кто-то запостил на «Фочан». – Думаешь, стоит мешать это с тем, что ты принимаешь? – Тео подходит сзади, говорит про мешанину из водки с клюквой и кодеина в стакане. У него в руках такой же, но с водой – завтра игра, он же не идиот. – Ты за меня беспокоишься? Это мило. – Не увлекайся этим. Не улыбается везти тебя к твоей мамаше и объяснять, что у тебя передоз. – Если об этом не знает никто во Вселенной, я доволен. Если знают все до одного, я доволен. Это Уитмен. Выпускной класс, – Малия отдает Тео свой стаканчик, заводит золотую цепочку сумочки за плечо. – Я еду на афтепати одного продюсера. 1053, Блоссом-драйв. Заезжай. Это в районе Парк Стив Карли. – Тебе не ебаться надо, по-хорошему, а проспаться. Малия улыбается: – Ты такой забавный. Слушай, не дай моему брату напиться и называть всех «сладкими зайками». Это гадость и сексизм, а не крутое ретро, - она хлопает Тео по плечу и поправляет браслеты на запястьях. – Приезжай завтра. Если хочешь. Вест-Парк, это в Сан-Хосе, - Малия зажимает сумку под мышкой. Подходят девочки, просят прикурить. У них чистые волосы, хорошо отглаженные дорогие тенниски выпускниц пансионов, и пахнет от них по-детски – косметическим кремом – ходячие свидетельства того, сколько усилий вложили в них отсутствующие тут матери. – Вам лет-то хоть сколько? – спрашивает Тео. – Восемнадцать, – отвечают девочки. Потом одна из них поворачивается к Малии – у нее серьги в виде золотых рыб. Малия знает, как быстро все происходит, – когда ты принимаешь наркотики, прошлое всегда наготове, в один момент оборачивается оптической иллюзией. Тональность дня оседает на каком-то отдельном предмете – на влажной поверхности разрезанной тыквы, на травяных холмах, которые в июне становятся белесыми. Ее столько всего возвращает обратно. Резковатый привкус сои, каникулы в Испании или серьги-рыбы. Пейзаж из сосен с валунами, вид на балкон снятой квартиры – Крис на ощупь находит ее на постели, обвивает рукой. – Я тебя знаю, – продолжает девочка. – Ты четыре года подряд выигрывала конкурс фотографий с 35-миллиметровой пленки. Блин. Я твои фотки в «Кинфолк» видела, - девочка теребит тенниску с детским нетерпением, поднимает на Малию кукольные хлопающие глаза. – А правда, что ты была моделью Криса Арджента для закрытой инсталляции в Бушвике два года назад? Ее потом власти запретили. Девочка верит, что чужое восхищение кое-чего требует. Ждет, что Малия будет лепить себя под него. Расскажет ей про сахарный белый особняк в Палм-Спрингс или о том, каково это – позировать голой сорокатрехлетнему канадскому фотографу, когда тебе двадцать один, или пить с ним ледяной дорогущий ликер под утро цвета кожуры апельсина прямо на крыше Уильямсбурга. – Блин, – снова говорит девочка. Серьги-рыбы в ее ушах вяло машут плавниками. – Кайфово. А я тоже на кафедре искусств. На выпускной папа подарил мне камеру «Виктор Хассельблад» – привез из Швеции. Таких на всю Калифорнию штук пять. Девочке еще хочется внимания, хочется, чтобы на нее смотрели так же, как она смотрит на Малию; чтобы жадно слушали рассказы о Бронксе и доме – прямо под надписью «Голливуд». Мгновенная оценка стоимости, привлекательности – хорошо, наверное, когда тебе восемнадцать.