mamma mia

За окном моросит самый противный дождь, хотя и дождем его назвать язык не поворачивается – так, дождичек. Мелкий, но холодный, нудный, тягучий и слишком слабый, чтобы действительно назвать его обыкновенным дождем, но слишком сильный, чтобы успешно игнорировать его и двигаться по городу пешком. Поэтому Роджер трясётся в намокшем пиджаке лилового цвета, еле держится на ультрамодных ботинках с вызывающей платформой и матерится так, как не может материться человек с такой платформой на ботинках.       — Я, сука, ненавижу Лондон, Великобританию и эту ебучую тучу! Навес над автобусной остановкой едва ли спасает от дурацких капель, пропуская через раз, что уж говорить о не менее раздражающем ветерке, который не дотягивает до звания нормального порыва, но все ещё слишком ощутим, чтобы не мерзнуть. Дурацкий Лондон и дурацкий климат. Все как-то средне. Непонятно, невнятно, а потому и отвратно. Брайан смеётся рядом. Долговязый выглядит не менее вызывающе, спасибо моде, но наблюдать напыжившегося Тэйлора, будучи на голову выше даже с учётом его дурацких "не-каблуков" слишком забавно. Мэй тоже успел продрогнуть от надоедливого ветерка и ненавязчивого дождичка, но вид пыхтящего Роджера с лохматыми мокрыми волосами и дрожащими плечами под странным пиджаком прогревает изнутри, пробивает на улыбку и заставляет любоваться. «Был бы фотоаппарат под рукой, сфотографировал бы,» — думается гитаристу, но он не успевает даже прикрыть свой веселый, зачарованный взгляд, потому что ударник, разозленный и красный от холода, хмуро стреляет взглядами и буквально выкрякивает:       — Чего уставился, Брайан?! Зачем тебе вообще нужно было возвращаться в студию?! Брайан улыбается шире, Роджер злится сильнее. Он замёрз, он не любит дождь, он не любит, когда над ним смеются, он не любит непредвиденных обстоятельств. И как же здорово, что все это здесь сегодня так удачно друг друга дополняло.       — Ты похож на воробья, — и Роджер совсем не понимает, какого черта этот ботаник-гитарист смеётся, когда его пышная шевелюра с каждым дуновением ветерка становится все мокрее и мокрее, — и какая вообще студия? Так, гараж, — но, впрочем, Роджер знает, что Брайану улыбка идёт больше всех на свете.       — А ты на пуделя, а ещё на лося и на жирафа, — испорченным настроением всегда хочется непременно поделиться. Но Брайан только смеётся и подходит ближе.       — А ты на маленькую злую бабушкину собачку, — Мэй никогда не дразнил Роджера, но ведь сегодня все так удачно сложилось: и дождь, и ветер, и слякоть, и дурацкая репетиция — и все это такое раздражающее, что даже Тэйлор, имеющий дар от рождения выводить из себя, сейчас, чисто из вредности прыскающий бранными словечками и глупыми сравнениями, кажется умильнее всего на свете.       — Я?! На бабкину собаку?! — А ведь Роджер действительно злится.       — Теперь на щенка, которому не кинули палку, — а ведь Брайан действительно давно чувствует что-то — кое-что — между ними.       — Так я тебе только собак и напоминаю, а? — Роджер не знает, почему пихает локтем знакомые тощие рёбра не так сильно, как обычно, и растягивает соприкосновение, специально делая его смазанным.       — Иногда красивую девочку, — Брайан смеётся сильнее, чувствуя более сильный укол чужим локтем, но цепляется за локоть быстрее, чем его убирают, — и это был комплимент. Даже когда ты такой лохматый, прям как собака, ты все равно очень красивая девочка. Брайан действительно никогда раньше не дразнил Роджера. Но ведь и Роджер раньше никогда не чувствовал ничего радостного, когда его сравнивали или принимали за девушку.       — И как ты позволил такой красивой девочке промокнуть под дождём? — Барабанщик даже не замечает, как злость стекает из его груди, словно капля, падающая с кончика носа на землю, и как её сменяет тягучее ожидание чего-то особенного, и Роджер знает, чего именно, потому что он тоже чувствует что-то между собой и Брайаном.       — Прости, детка, — видеть неудачно притворяющегося дерзким Мэя так же смешно, как комментировать его волосы, — ты замёрзла? Но совсем не смешно ощущать тепло чужого пиджака на своих дрожащих плечах и спине. Не очень смешно ощущать, как тёплые руки разворачивают корпус к себе, и сложно не засмотреться в чужие глаза странного не то синего, не то зеленого, не то серого цвета, когда они все приближаются и приближаются. Прямо как пресловутая погода в Лондоне: ни то, ни другое, непонятно что, но оно есть и у него есть шарм. Точно глаза напротив.       — Да, твоя детка замёрзла, Брайан! — Роджер знает, что его щеки красные не совсем от холода, а голос дрогнул не совсем от шутки. Брайан это знает тоже. А ещё оба прекрасно знают, что целоваться под дождём — идея не самая лучшая. Но Роджер держится ледяными пальцами за чужое лицо, склонившееся к нему, а Брайан гладит плечи и бока под своим пиджаком, чтобы согреть эту капризную «детку». Странно только то, что дождь прекращается сразу, а первый поцелуй длится чертовски долго.