mamma mia

      — А ты ему что?       — Ну, я так и сказал: «Пол, иди нахрен», — Фредди смеётся и пожимает плечами. Только смеяться не хочется. Смеяться больно, потому что Роджера хочется целовать до боли в губах, а не смотреть с нею же в эти огромные глаза цвета ранних незабудок.       — Ты не мог так сказать, — он смеётся, тыкая локтем в бок, пока одной рукой держит и бутылку пива, и сигарету. — Ты же король драмы, ты что-нибудь громкое ему ляпнул, сто процентов, я тебя знаю. Меркьюри улыбается. Конечно, Роджер его знает, только Роджер его и знает, даже не Мэри, не Джим, никто — только Роджер и знает.       — Ну, конечно, — Фредди не хочется дурачиться, но что ему остаётся? — Я сказал ему, что он уволен, что сожрал меня со своими тусовками, что с меня хватит. Ещё много чего сказал, в общем-то, но если переводить на твой хамский язык, — только дурачиться и остаётся, тыкая локтем в ответ, — то так и получилось: «Пол, иди нахрен». Роджер смеётся, тряся лохматыми состриженными волосами. Фредди смотрит на них с прикрытой тоской и догадывается, не желая верить, что Тэйлор состриг их не потому, что мода ушла.       — Ничего я не хамло, — Роджер пьян и смешлив, — это ты просто весь из себя, — корчит смешную рожицу, изображая максимум манерности и показухи, — даже с твоими этими усами, — и проводит большим пальцем по дурацкой щётке под точеным носом. Фредди улыбается в ответ. Сжимает в руке бутылку пива, чтобы не сжать руку на чужом теле, потому что это невыносимо: терпеть каждое неосторожное движение Роджера, сдерживая самого себя и свои чувства.       — Чего пристал к моим усам, а? — Только дурачиться и остаётся, в ответ запуская целую пятерню в лохматые обкромсанные волосы. — Ты вот вообще даже стриженный на девушку похож не меньше обычного, дорогуша. Мне до твоего уровня, как до Солнца, — Фредди не нравится сравнивать ударника с Луной, потому что он абсолютно точно является человеческим Солнцем, и Фредди не понимает, как этого не видят другие. Роджер тут же осекается. Он все ещё пьяный и все ещё улыбается, но все ведь знают о его пунктике по поводу женственности. Но то ли алкоголь становится громоотводом маленького апокалипсиса, то ли барабанщик просто не в настроении рвать и метать — в любом случае Роджер делает то, от чего у Меркьюри по коже бегут мурашки.       — Мистер Меркьюри, — Фредди узнает эти нотки игры в женщину в чужом голосе, спасибо недавним затянувшимся съёмкам клипа «I Want To Break Free», успел приноровиться к распознаванию на любой стадии алкогольного опьянения, — вы мне льстите, льстите, — Роджер не уходит от чужой руки в своих волосах, даже не обращает внимания, что его даже не треплют теперь, а просто держат. Фредди бы все отдал, чтобы иметь право начинать каждый свой день с поглаживания Тэйлора по волосам, по любым — обстриженным так небрежно или отращенным так неровно.       — Нет, мадмуазель, — Фредди знает, что опасно присаживаться поближе к Роджеру: они пьяны, вокруг никого, рука его уже в светлых волосах, и все это добром может не кончиться, но по всем тем же причинам Фредди делает именно это. — Вы красивее всех, — смотреть прямо в глаза тоже опасно, но Фредди делает именно это и совсем не улыбается, потому что говорит всерьёз. А Роджер улыбается. Не может больше сдерживать смеха, смеётся, ударяя себя по коленке, смеётся в своей ребячьей манере, заражая улыбкой и Фредди. Только улыбка скрывает тоску, руку приходится вытащить из безобразных светлых клочков.       — Ко мне ещё никто так не подкатывал, знаешь, Фред, — ударник все ещё смеётся, но Фредди будто расцветает от надежды на то, что его намерения действительно поняли верно, хотя изначально он совсем не хотел раскрывать ни себя, ни своих чувств.       — Так изящно или так отвратительно, дорогуша? — Закидывает руку на спинку дивана в порыве приобнять за плечи, но в последний момент двигает локтем назад и кладёт руку на красный дорогой кожзам. Роджер оставляет бутылку на столике перед диваном, откидывается назад, ощущая у самой шеи тёплую руку, все ещё улыбается и закидывает одну ногу на вторую, касаясь ею ноги Фредди. Тот и сам часто так делал, часто наблюдал, как так делали рядом с ним, флиртуя, но сейчас едва не терял связь с реальностью.       — Изящно, мистер Меркьюри, — Роджер снова играет, возвращая голосу кокетливый манер.       — Тогда что вы на это скажете? Мистер Меркьюри целует руку, бережно обхватывая тонкие пальцы. Фредди обычный хотел бы бесстрашно целовать губы или, скажем, шею, хотел бы быть на месте мистера Меркьюри, но все это — очередная шутка, мини-спектакль для пьяных друзей, как бы тошно ни было признавать это.       — А что мистер Меркьюри хотел бы услышать? — Роджер даже хихикает в этот момент, как игривая мадмуазель, но никто ведь не знает, чего хочется Роджеру: быть на месте мадмуазель или уснуть, потому что он пьяный слишком долго и слишком сильно.       — Я бы хотел, чтобы ты сказал, что происходит у тебя в голове, — Фредди не против притворяться и шутить, пускай это и больновато для души, но он даже не замечает, как в действительности проявляется на месте мистера Меркьюри. Роджер чувствует это и в ответ становится на место мадмуазель, и теперь его руку держит Фредди, не ожидавший от себя и капли откровенности, а Роджер волнуется, не убирая своей руки.       — Я не могу сказать, — он жмёт плечами, отводя осоловелый, но, кажется, меланхоличный взгляд. Фредди насилу улыбается, смеётся и отсаживается на своё место подальше. Шутка продолжается, дружеская посиделка остаётся дружеской, но ведь он все-таки чего-то ждал.       — Какой ты дурак, Роджер! Они оба смеются, но оба не знают, что каждый из них смеяться совсем не хочет.