mamma mia

Окна в номере Джона самые широкие и высокие. До панорамных, впрочем, «Queen» ещё не доросли, но и эти — просто эстетика интерьерного искусства. Лакированные ровные неглубокие подоконники, на которых стояли не такие уж выразительные маленькие кактусы размером буквально с мизинец. Вид открывается на какой-то лесок неподалёку от этого неплохого отеля, и, вот забава: до приличного отеля «Queen» доросли, а до шикарнейшего – пока нет. Впрочем, если долго любоваться видом из таких огромных окон, можно и загипнотизироваться случайным образом. Но зачем смотреть в окно, если в него можно кинуть телевизор?       — Сука! Тэйлор рвал и метал. Было непонятно, что именно его разозлило и какого черта в одиннадцать с копейками вечера он делает не у себя в номере, но все это становится вторичным, когда за телевизором из окна вот-вот может вылететь ещё и очень милая табуретка.       — Стой! Какого черта?! — Шикает Джон, хотя и непонятно, зачем он старается говорить как можно тише, когда весь чертов отель гудит от возмущения: «какой идиот выкинул в окно телек?».       — Отъебись! Отойди! Иначе тоже с окна полетишь! Джон закрывает рот, проглатывает обиду. «Ничего, не принимай близко к сердцу, Роджер просто злится, но злится не на тебя, лучше аккуратно выяснить в чем дело и не лезть в драку; гордые сдались только своему отражению, ты не гордый, потому что ты адекватный, вменяемый человек, Джон». И перехватывает ножку едва не улетевшей табуретки, быстро отбрасывает на пол и едва заметно поджимает плечи, когда предмет с шумом падает, и плевать, что Тэйлор до этого шумел в миллионы раз сильнее. Роджер выглядит возмущённым до глубины души, когда не ощущает в своих руках ничего, что можно было бы, скажем, пустить в окно или в ближайшую черепушку. Молчит с пару секунд и звереет снова, подлетая к Дикону.       — Ты! Какого... — И не успевает даже поорать как следует. Джон обхватывает его, не обращая внимания на чужие руки, опасно сжимающие воротник рубашки, обнимает и прижимает как можно сильнее, стискивает, чтобы не оставить сил на дыхание и, уж тем более, на сопротивление.       — Стоп! Стоп, — по мере уменьшения ударов по своим плечам Джон уменьшает и напор в голосе. — Стоп.       — Сука! — Ворчит, словно разозленный второклассник, Роджер. — Пусти! Я тебе щас по яйцам дам! Дикон! Нахуй! Отпустил! Думаешь, я тебя не смогу с окна пустить?! Быстро! Я считаю до трёх! Раз! Тэйлор рычит ещё с минуту, и все это время матерная артиллерия с завидной частотой пресекается спокойным, холодным диконовским «стоп». А когда цель достигается — заставить ударника закрыть рот дольше, чем на десять секунд, — Джон говорит абсолютно ласково и снисходительно:       — Стоп. Вот так, молодец, Роджер, — испещрённые мозолями пальцы бас-гитариста поглаживают лохматый осветлённый затылок на голове, уткнутой в худощавое, но сильное плечо. — Супер. Роджер не спешит показывать лица: послушно утыкается в тёплое плечо Джона, напряжно обхватывая шею и все ещё трясясь от злости. Каким бы холериком Роджер ни был, Джон умел успокаивать его так мастерски, что порой никто даже вокруг не мог понять: это Роджер под кайфом и оттого отходчив или это Джон все время хочет покончить жизнь смертельно опасным самопожертвованием — попыткой достучаться до гневающегося барабанщика?       — Что случилось? Роджер буквально вскидывает голову, вцепившись во все такие же тёплые плечи басиста. Глаза красные, едва ли не как у быка на корриде, желваки отплясывают под натянутой бледной кожей, брови тренируют морщинку.       — Этот мудак! — Роджер просто кричит, но Дикки ли привыкать? — Этот ублюдский козел! Он снова! Джон, блять, он снова! Он снова притащил ко мне какого-то, блять, мужика! Эта козлина! Дикки делает глубокий вдох, мастерски проглатывая ещё и собственную улыбку и подавляя где-то в груди опасное желание рассмеяться. Опасное потому, что при Роджере в таком его состоянии даже мало-мальски улыбнуться — уже угроза для жизни.       — Опять Фред? — Голос предательски подрагивает, и Джон молится, чтобы за своим ором Роджер этого не заметил.       — Да! Кто, блять, ещё может так поднасрать?! — Роджер ничего не замечает, только мелко трясёт чужие плечи, но не выбивается из тёплых объятий. — Он подходит ко мне, такой, понимаешь, в своих сраных стразах, даже без халата, босиком, блять, ну просто гей-бездомный, а за ним хуярит этот, сука, хряк! Размером с ебучего Кинг-Конга, Джон! А Джон сдерживается из последних сил, слишком сильно хмурясь и слишком сильно поджимая губы, слишком активно кивая и слишком внимательно вглядываясь в гневные глаза. Роджер злится, хочет взорвать что-нибудь больше одноэтажного дома, забыл смыть после концерта макияж глаз и так смешно матерится, что даже уши в трубочку не сворачиваются, потому что все силы уходят на самоконтроль. Этот чертов самоконтроль.       — Эта тварь подходит, такой, говорит мне: «Роджи, дорогуша, — дорогуша, блять, Джон! — дорогуша, это мой добрый друг Зак, Зак очень хотел с тобой познакомиться, Роджи, дорогуша, — ага, блять, познакомиться он хотел, конечно, со мной же только знакомиться-то мужики левые и ходят, я же, блять, такая разносторонняя личность, особенно это видно, когда я, как дебил, сижу за барабанами, ну куда ж деваться-то?! — я сказал Заку, что ты тоже очень хочешь познакомиться! Ты же хочешь! Подруга!» Вот сука! — Роджер орет едва ли не одними матами, но сам вообще не замечает, как отпускает чужой воротник. Джон мужественно выдерживает все это. И плевать, что ещё чуть-чуть и он побежит давать Фредди смачную «пять», потому что эта фишка вокалиста водить к Роджеру заядлых извращенцев просто потому, что хочется поржать — это действительно едва не самое весёлое, что его творческий разум вообще мог придумать.       — Джон, я же, блять, понимаю, что это просто приколы, — но голос барабанщика слишком не гневный, чтобы все это продолжало казаться смешным, — но... Знаешь... Теперь Дикки действительно хмурится и вглядывается повнимательнее: Роджер выглядит таким ранимым, и для Джона это в новинку.       — Это, понятное дело, что ржака и все дела... — Роджер не то, что успокоился — он едва ли не плачет. — Но он таких кадров приводит! Это же, блять, страшно! Дикки наблюдает эти слезящиеся, обидчивые и хмурые глаза, дрожащую губу и не может не улыбнуться. Правда, улыбнуться не так, как хотелось буквально секунду назад — не смешливо, не победно, нет. Дикки улыбается тепло, как и обнимает, улыбается нежно, и Роджеру даже не хочется предъявлять за эту улыбку.       — Тебя никто не тронет, ты же знаешь? — И голос у Дикки тоже очень тёплый.       — Да знаю я! Но все равно... — Тэйлор прижимается ближе, утыкаясь лицом в то же самое плечо гитариста. — Этот, блять, Зак... Я как будто уже голый перед ним стоял... Он так смотрел... Даже я так не смотрю... Дикки очень осторожно и почти невесомо целует лохматую макушку.       — Спокойно. Никакие Заки до тебя не доберутся, — снисходительно произносит Джон, улыбаясь в потолок. — Я обещаю. Роджер поднимает голову и заглядывает в улыбчивое лицо. Такое тёплое. И улыбается в ответ. И даже смеётся, потому что, конечно, тепло — очень заразительная вещь.       — И Фред больше не придёт к тебе со своими... извращенцами, — проговаривает весьма проникновенно Джон, прижимаясь губами к бледному лбу. — Это я тоже обещаю. Роджер улыбается и хихикает всю ночь, нарочно дразнясь и ласкаясь, на утро отказывается идти на завтрак и дарит Джону хороший шанс поболтать с Фредди.       — Больше не лезь к Роджеру, — Дикки улыбается размеренно и говорит спокойно. Фредди удивленно выгибает брови.       — В смысле?       — Ну, после концертов не приводи к нему всяких там... Ты понял.       — Но это же весело! — Фредди капризно хлопает своим коленям.       — Не надо, — Дикки улыбается так же размеренно и говорит так же спокойно. — А то следующего я выкину из окна. Меркьюри с догадливым прищуром переспрашивает:       — Что-что?       — Не надо, а то следующего он выкинет из окна, — Джон улыбается так же размеренно и говорит так же спокойно, а ещё очень тепло. Фредди только страдальчески закатывает глаза, а Джон улыбается... впрочем, все так же. Только теперь Джон знает, что Роджер сломает чуть меньше чужого имущества, чем мог бы.