mamma mia

Роджер бежал впереди их всех, сбивая босые ноги о жестокую к ребячьей коже гальку. Лохматые волосы светились ярче летнего солнца, голубые глаза горели озорнее синего пламени, сердце билось слишком быстро, чтобы останавливаться. Он смеялся громко, убегая все дальше и дальше. Брайан не бежал. Он шёл ровно, любуясь холодными волнами, облизывающими жесткий берег, он шёл неспешно, спрятав ручонки в широких карманах старой отцовской вязаной кофты, которая на десятилетке сидела, словно мешок картошки. Дети отдалялись от него все стремительнее, но какое ему было дело — макушку грело июльское солнце, шею — первая жара в этом году, каникулы не спешили заканчиваться, и все было слишком хорошо. Он и не думал ни о ком и ни о чем. Но Роджер прибежал назад, за ним, такой весь грязный, запыхавшийся и разгоряченный мальчишка на полторы головы ниже и в сто раз наглее, остановился прямо перед носом и подпрыгнул точно к лицу.       — Побежали! И Брайан побежал. Он вообще всегда бежал за ним, при любом раскладе, куда бы тот ни потащил. Роджер вообще всегда вёл их компанию, их типичную мальчиковую шайку беспризорников, вожаком которых был, непосредственно, он сам, а самым вменяемым, по мнению «дурацких взрослых» — Брайан. Их было человек семь, порой некоторые загорелые и не очень лица менялись, но костяк оставался неизменным. Им было по шестнадцать, а в компании все так же оставались Тэйлор и Мэй, бессменно пиная друг друга под зад и злясь на тех, кто смел думать, что имеет право на то же самое в отношении одного из них.       — Маршем. За пивом, — смеётся Брайан, идя сбоку от Роджера и каких-то новых разноименных лиц их возраста. — Нам же не по десять лет.       — Остановки только у пивных! — Празднично воет блондин, не позволяя никому, кроме Брайана, не идти в такт самому себе. — И мне десять и плюс шесть!       — Оно и видно, десять-плюс-шесть-Тэйлор, — вякает кто-то из новичков.       — Заткнись, Буч, — раздраженно тянут десять-плюс-шесть-Тэйлор и Брайан. Брайан не был фанатом алкоголя, тусовок, кипишей. Ему было абсолютно плевать, кто там перепил на прошлых выходных, кто с кем успел переспать, кто с кем подрался — ему было неинтересно. Но Роджер тащил его за собой на каждую вечеринку, тащил за руку, словно им все ещё было по десять лет, а Брайан шагал за ним, отучившись бегать — с годами Тэйлору разонравилось передвигаться со скоростью не менее 12 километров в час, а шаг Брайана стал шире и размашистее. Бежать было не нужно: Роджер всегда был рядом.       — Ей богу, Роджер, нам не шестнадцать лет, чтобы ты так визжал от каждой тусовки, — ворчит Мэй, когда в тесной толпе какой-то квартирки возле него скачет его белобрысый друг.       — Какая разница? Мне шестнадцать плюс шесть, Брай! — Смеётся тот, случайным образом проливая пиво на футболку. Мэй смеётся. Им по двадцать два, но ничего не меняется: они рядом, они не позволяют ни себе, ни друг другу отдалиться даже на мизерное расстояние, они держатся друг за друга — ничего не меняется, и Брайан смотрит на матерящегося Роджера. Он всегда будет ходить за ним, потому что того хочет он сам, того хочет Роджер, а бегать им обоим разонравилось ещё лет в четырнадцать. Брайан смотрит на Роджера, курящего на выходе у какого-то бара, и смеётся. Время идёт, время бежит, в отличие от них, время не останавливается и меняется, все так же в отличие от них. Все вокруг меняется. Абсолютно.       — Чего ржешь? — Улыбается тот в ответ.       — Да просто, — дальше посмеивается Мэй. — Только подумай, сколько прошло времени. А мы всё вместе. Даже звезды за такое время гаснут и умирают, ты только подумай. Роджер смотрит на звёздное небо, не глядя выкидывает сигарету и хмыкает. Действительно смешно.       — Я бы сходил за пивом маршем, — проговаривает он.       — Я бы просто сходил с тобой за пивом, — слышится улыбающийся голос Брайана. Роджер опускает на него взгляд: кучерявый смотрит в небо, запрокинув голову, такой длинный, такой тонкий, что Роджер не совсем понимает, почему же он все ещё не вырос до них, до этих звёзд, почему его голова ещё не в таком любимом космосе, почему он все ещё здесь, на Земле, стоит рядом у вонючего бара и не уходит. Брайан ведь так любит космос.       — Ну, нам же не по шестнадцать, — смеётся Мэй, все ещё любуясь небом.       — Зато мы все ещё вместе, — говорит Роджер, все ещё любуясь Брайаном. Он не знает, почему Брайан все ещё с ним. Почему они до сих пор держатся друг за друга, почему они вдвоём, почему меняется все вокруг, кроме них. Почему не меняется Брайан и почему не меняется он сам; хотя, конечно, любовь к бегу исчезла.       — Так здорово.       — Ага.       — Я про звёзды. Брайан смотрит на него.       — А я про нас, — жмёт плечами Тэйлор. Роджер всегда вёл их, Роджер всегда вёл его за собой. Но Брайан смело делает шаг вперёд, зубами вгрызаясь в инициативу, обнимает и целует. И Роджер не понимает, почему меняется все вокруг, кроме них. Но не понимать не значит не радоваться.