mamma mia

      — Фредди? А я Роджер.       — Приятно.       — Взаимно. Шли дни, а Фредди все так же смотрел на него. В голове играла назойливая мелодия, которую он никогда не выпустит дальше своей головы, в голове Роджер так ненавязчиво и неуклюже танцевал под неё, напевая себе вместо слов «дадада», а Фредди залипал в пустоту, устремив взгляд в собственное воображение.       — Как тебе та вон, с сережками?       — Нихрена у тебя вкус, конечно, дорогой.       — Ясно все с тобой, слепошарый. Шли дни, шли недели, а ничего не менялось. Роджер все ещё вытанцовывал в его голове дискотечными танцами, перенимая все мастерство в этом деле Джона, тихо подпевал мелодии, которую никогда бы не услышал, а Фредди улыбался и пил с ним пиво. Так, чисто по-дружески.       — Как тебе тот вон, с длинными волосами?       — Здесь у всех длинные волосы, дорогой, и это девушка.       — Ты слепой! Это парень! — Фредди в ответ щурится и приглядывается.       — Тогда с каких пор ты заглядываешься на мальчиков?       — Не заглядываюсь я на них, я же просто спросил, он просто на тебя похож.       — Как же достало слушать эти оправдания, — шутка, но в каждой шутке что-то есть. Шли недели, шли месяцы, а из головы все не уходил лишний человек, который «вон тот, с длинными волосами». Фредди хмуро и задумчиво воображает Роджера, танцующего возле этого паренька, напевающего его, Фредди, мелодию, а этот непонятный человек портит настроение изо дня в день. Не имеет значения, что Роджер и сам Фредди так и не увидели его лица — он лишний и он не уходит из головы.       — Ты чего такой надутый?       — О чем ты?       — Думал набить тебе морду, ты же на меня злишься.       — Ты идиот, дорогой?       — Ну злишься-то ты на меня, хрен знает за что, — Фредди в ответ колеблется с ответом.       — Ничего я не злюсь.       — Тогда, может, начнёшь со мной разговаривать? Или ты слепонемой?       — Сейчас-то я почему слепой? — Роджер в ответ колеблется с ответом.       — Ты не понимаешь?       — Нет, — Роджер в ответ садится рядом и хмуро, очень хмуро, смотрит в пол.       — Ты же должен понять.       — Я мысли не читаю, дорогой.       — Я не могу сказать.       — Ты идиот, дорогой? Прошёл день, и что-то сдвинулось с места. Фредди смотрел на Роджера, пустив взор в собственную голову: тот больше не танцевал, просто стоял и смотрел в ответ, мелодия не исчезла, но в чем-то изменилась. Фредди знал её наизусть, как если бы она была хитом и продержалась в чартах дольше, чем держится в его голове. Роджер в воображении пристально и нервно смотрит в ответ, а в реальной жизни избегает прямых взглядов и боится лишний раз присесть рядом.       — Как тебе вон тот, в прикольной куртке, дорогой?       — Фу, он прям точно педик.       — Интересно.       — А ты с каких пор засматриваешься на мальчиков, слышишь? — Фредди в ответ хмыкает и думает, какая из всех шуток в его голове смешнее и правдивее всех.       — С тех пор, как твою задницу в коже заценил.       — Так и смотрел бы на неё, чего тебе надо от этого педика? — Фредди удивленно смотрит в ответ, сжимая воображаемыми руками идиотское сердце, потому что нельзя так быстро биться; Роджер сияет красным светом сквозь темноту бара и стыдливо покусывает губу. Шли дни, а Фредди все так же смотрел на него: непонимающе, оценивающе и пытливо. Роджер в его голове совсем не танцует, потому что стесняется, теперь в глаза не смотрит совершенно, но остаётся на месте. Фредди знает, почему ему нравится все это, но Роджер не может вести себя так, как ему мечтается. Поэтому Фредди не понимает, почему наяву он ведёт себя именно так.       — Хватит так, блять, делать!       — Что я делаю?       — Бесишь меня!       — Я вообще ничего не делаю, дорогой.       — Нет, делаешь! Как ты не понимаешь?!       — Что я вообще должен понимать?       — Хоть что-то же должен!       — Ты идиот, дорогой.       — Нет, это ты идиот!       — Я не умею читать мысли, я тебе говорил уже, никто вообще не умеет читать твои мысли!       — Какие нахрен мысли?! Я похож на мысли?!       — Я должен читать тебя или что?       — Да хоть как называй это! — Фредди смотрит совершенно обескураженно, потому что не верит, что Роджер может иметь в виду то, что ему хочется. Шли дни, а Фредди продолжал убеждать себя в том, что все это не может быть тем, чем ему кажется. Роджер не может смотреть на него так же, как он смотрит на Роджера: это не в его стиле. И Фредди чаще хмурится, потому что чаще задумывается, и ему это все и нравится, и не нравится.       — Постой, дорогой.       — Чего тебе? Я устал.       — Я быстро. Что это все значит? — Роджер в ответ теряется и краснеет, как рак.       — Ты же все уже понял.       — Я мог понять неправильно. Объясни.       — Ты правильно понял.       — Я могу сделать кое-что?       — Сделай уже хоть что-нибудь. Прошло несколько секунд, но что-то сдвинулось с места. Возможно, это был Фредди, потому что сдвинулся с места и решительно поцеловал вздрогнувшего, очень тревожного Роджера. Возможно, это был сам Роджер, потому что что-то наконец-то объяснил, пусть и невнятно, скомкано и непонятно. Возможно, это было что-то, что касалось их двоих. Или все вместе. Но теперь в воображении Фредди Роджер танцевал не один — они танцевали вдвоём, перенимая все мастерство в этом деле Джона.       — Можно же было все по-нормальному объяснить.       — Можно было намёки хавать.       — Грязный язык, дорогой, очень грязный.       — Ну, отрицать мне нечего.       — Нарываешься, дорогой.       — Отрицать мне все ещё нечего. Шли дни, шли недели, шли месяцы, и Фредди смотрел совсем по-другому. Так, как хотел смотреть не только наедине с собой и мыслями, так, как всегда хотел смотреть. Роджер смотрел в ответ точно так же.       — Знаешь, у меня постоянно в голове какая-то дурацкая песня. Она никогда хитом у нас не станет, но, блять, она такая навязчивая.       — Напой, дорогой. Шли секунды, а Фредди все осознавал. И с первого мотива подпевал.       — Это называется «соулмейт»?       — Чего? Типа, эта песня уже есть, а я её забыл и выдал за свою?       — Я не про песню, дорогой.       — А про что?       — Про все это, — Роджер в ответ по-глупому задумывается с открытым ртом.       — А, я понял: мы с тобой «соулмейты»? Я где-то слышал об этом.       — Да.       — Это плохо?       — Не знаю. Но мы всегда будем нужны друг другу. Лучше друг друга никогда больше не найдём.       — Как в сказках, что ли?       — Типа того.       — Ого. Странно. Шли месяцы, шли годы. Мелодия жила в двух головах сразу, никогда их не покидала, не позволяла забыть о себе и себя, не давала покоя и цвела с каждым годом все ярче.       — У меня болит от неё голова, я не могу больше.       — Сколько лет она в твоей голове?       — Не знаю. В каком году ты мне сказал, что заценил мою жопу в кожаных брюках?       — В начале семьдесят четвёртого.       — О, ты помнишь? Ну, в общем, с семьдесят четвёртого.       — А у меня с конца шестидесятых.       — Ого. Ты типа любишь меня с конца шестидесятых?       — Да. А ты, засранец, только с семьдесят четвёртого.       — Так эта херня — это что-то вроде любви?       — Вроде того.       — Болит адски, конечно. Сразу видно, от кого.       — Какой ты романтичный, дорогой.