mamma mia

На него больно смотреть. И не потому, что он сводит с ума, хотя и поэтому тоже, но в большей степени всё-таки потому, что так на него смотреть ему нельзя. Но Фредди смотрит через боль, терпя и её, и медленно покидающую его крышу.       — Залипаешь, Фред, — щёлкает по носу Роджер, заставляет болезненно проморгаться и принять беспалевный вид — «я смотрел не на тебя, я задумался, но какая разница о чём — о тебе или о чём-нибудь другом?». Фредди хочется протянуть руку к чужим пшеничным лохматым волосам и просто потрогать их. Прикоснуться, резковато провести вниз, грубо расчёсывая пальцами, дотронуться до макушки и ласково погладить по затылку, медленно намотать на кулак и потянуть со спины на себя. Хочется много чего, Фредди с собой честен, но всё, что ему позволено — это смеяться и болтать, не засматриваясь и не выдавая себя. Хоть Роджер и дурак и не заметит, но заметят другие. Другие замечают.       — Фредди, — горько шепчет Мэри, взглядом брошенной собаки выжигая остатки души и совести, которые Фредди должен был истратить именно на неё, на свою любовь, на эту девушку, на часть себя и часть своего мира, от которого оставалось только отказаться в пользу миражей перед снами с мутными огромными глазами Роджера, — что не так, Фредди? Скажи мне, просто скажи.       — Я не могу, — он мнётся, зачем-то изображает адские мучения души за грудной клеткой, хотя и знает, что ничего такого нет, ему хочется быстрее закончить это, отдав должное своей Мэри, чтобы просто почувствовать мизерный шанс получить нечто отдалённо подобное от Роджера.       — Это из-за него, да? — Она плачет, она дрожит, всхлипывает, как делают это все обыкновенные девушки, Фредди не чувствует желания успокоить её или извиниться перед ней — она всё понимает, пускай и плачет от этого.       — Да, — честно сознаётся Фредди. Ей понадобится время, много времени на то, чтобы отойти от всего этого. Фредди уже отошёл, отошёл настолько, что даже не отошёл, а отбежал, отлетел, так быстро и так неожиданно для себя самого, что не успел понять, когда он успел сделать это. Он просто смотрел на Роджера, на смеющегося Роджера, на курящего Роджера, на играющего Роджера, на пьющего Роджера, на целующегося с кем-то другим Роджера, на балующегося Роджера и терялся. Терялся, чтобы потом найтись, собраться, дать себе хлёсткую, хоть и выдуманную пощёчину и отвернуться, пока не поздно. Но поздно уже было.       — Ты такой странный в последнее время, ты знаешь, чувак? — Беззаботно интересуется курящий Роджер, наверное, совсем ничего не подозревая о том, что таится за чёрным взглядом, блуждающим по его губам.       — Да? — Фредди даже не старается притвориться хотя бы немножко удивлённым — он в последнее время настолько странный, что даже отвратительный и не свой. — Так сильно видно? Удивлённый, но не шокированный Роджер тоже красивый. На него тоже больно смотреть, на ошеломлённую и плачущую Мэри смотреть было гораздо легче, хотя и смотрел Фредди сквозь, через неё, видя за её спиной беззаботного и курящего Роджера. Глаза болели и слезились, но не чтобы заплакать, а чтобы выпросить у обладателя моргания — Фредди засматривался часто и надолго, и глаза правда болели.       — Что видно? — Переспрашивает он, забывая даже затянуться.       — Мои странности, — бубнит Фредди, пока ведёт внутреннюю борьбу с порывами прикоснуться к осветлённым волосам. Роджер смеётся и называет его ещё более странным, чем он думал, Фредди для виду хмыкает в ответ и отводит взгляд. Роджер — дурак, он не поймёт. Но назад пути уже нет, потому что боль в высыхающих глазах Фредди терпеть не намерен. И это не эгоизм, это — оправдание. Фредди не храбрый, Фредди трусливый, безнадёжный, хотя уповает лишь на надежды. И надеется на то, что его не оттолкнут, когда вслед за прикосновением своих губ к чужим он сунет язык в чужой рот.       — Ты чего, Фред? — Роджер пугается. Фредди лишь смотрит в ответ. Ему всё ещё больно смотреть, но, когда Роджер не бежит и не даёт по морде, становится немного легче.       — Не знаю, что на меня нашло, прости, — для виду лепечет Фредди, не утруждаясь даже сменить размеренное выражение лица на хоть немного обеспокоенное и раскаивающееся. Просто он не раскаивается, а хочет ещё. Роджер смотрит хмуро и испуганно, походит на девчонку больше обычного, но никуда не уходит. Фредди даже интересно, почему.       — Ты не уйдёшь? — Спрашивает он.       — Ты бы видел своё лицо, — теперь Роджер вспоминает о сигарете и затягивается, не двигаясь с места, — ты давно хотел это сделать?       — Да, — честно сознаётся Фредди, потому что его уже раскрыли, — но я ожидал удара по яйцам или чего-нибудь типа того. Роджер смеётся.       — Тебе это не поможет, Фред. Фредди смеётся в ответ. Он не понимает, почему Роджер не бежит от него, не понимает, что происходит и почему всё идёт не тем чередом, который он себе представил, и представил довольно реалистично. Но второй поцелуй превращается в третий, а Роджер смеётся всё тише и тише. На него до сих пор больно смотреть.       — Ты такой солнечный, — Фредди щурится, глядя на светлые волосы и без стеснения запуская в них длинные смуглые пальцы.       — Тебе нужны очки? — Роджер смеётся. Фредди нужны очки. Но все ведь знают, что солнцезащитные очки — то ещё фуфло. Да и от смеха они не спасут.