some kind of crap

Юнги прислоняется лбом к холодному стеклу и всматривается в вид за окном. Густой туман, скрывающий за собой линию горизонта, устилает клубами поля, оставляя вместо мира лишь зеленые деревья, клочок грязного асфальта и машину его отца, омытую последним летним дождём. Юнги с лёгкостью признаёт, что спрятался бы в этом тумане, потерялся для всех и остался навсегда забытым. — Успел соскучиться по дому? Юнги переводит взгляд на отца и тщательно подбирает слова. — Не думаю. Тишина вновь заполняет салон и молочной пеленой покрывает каждый миллиметр, заползая в ноздри и оседая в лёгких вязкой субстанцией. Юнги выкуривает кислород с упорством голодной собаки: грудь поднимается часто, будто он задыхается. На самом деле Юнги испытает дичайшую неловкость. Он всегда хорошо относился к своему отцу, а с возрастом его уважение и вовсе укрепило корни в сознании. Но создать между ними взаимопонимание казалось попросту невозможным: слишком по-разному они думали. — Мать будет рада тебя увидеть. Последние несколько дней она только и говорит, что о твоём приезде. Кажется, на сегодня у неё запланирован целый пир. — Господи, — выдыхает Юнги, пряча глаза за ладонью. — Не стоило, ты же знаешь… — Это то, чего ей хочется, — мужчина не отрывает взгляда от дороги и качает головой. — Она так скучала. Мы все. Мы все скучали. Юнги не находит, что на это сказать. Он невольно сжимается всем телом, мысли путаются от лёгкой паники. Юнги и сам не понимает, чего боится, но осознание грядущего неизбежного повышенного внимания к его персоне спустя столько лет назойливо стучит по вискам. Эта странная нелюбовь к тому, чтобы люди о тебе беспокоились, в чём лежат её корни? Юнги не знает. И знать не хочет. — Слышал, что Хосок должен заглянуть вечером. Юнги почти подпрыгивает на месте, когда слышит об этом. С трудом сохраняя в себе последние крупицы самообладания, Юнги поворачивается к отцу и интересуется будто между прочим: — Хосок тоже вернулся в город? Мужчина либо притворяется, либо действительно не замечает смятения своего сына. — Да, кажется, у него небольшие каникулы после сессии? Он забегал к твоей матери пару дней назад, ну и, конечно же, она все уши ему прожужжала о том, что ты возвращаешься домой. Он обещал, что забежит ненадолго. По крайней мере, это именно то, что твоя мать рассказала мне. — Хорошо, — Юнги мелко кивает головой. — Да, хорошо. Нить разговора снова теряется. Они доезжают до их района, и отец Юнги больше не пытается разговорить сына, но того это устраивает. Что не сказать о беспокойном ворчании матери, которое начинается сразу же, стоит Юнги переступить порог родительского дома. — Нет, ну вы только посмотрите, — причитает она. — Почему ты так похудел? Это всё потому, что рядом нет меня, чтобы напоминать тебе о том, что нужно есть. Моё сердце так болит сейчас. И так без остановки. — Я пойду, выйду ненадолго, — шепчет Юнги отцу в одну из выдавшихся тихих секунд. — Можешь отвлечь маму ненадолго? Отец выразительно смотрит на Юнги, но всё же не задаёт лишних вопросов и лишь согласно кивает головой, уводя жену на кухню. Юнги понимает, что дальнейшего серьёзного разговора ему не избежать, но всё это будет потом. Он выходит на задний дворик, ныкается в угол, чтобы из дома его невозможно было заметить, и достаёт пачку сигарет. Чиркает зажигалкой и втягивается глубоко, пытаясь освободить голову от лишнего мусора, что впитался мозгом за этот день, и успевает выкурить примерно половину сигареты. — Оу, — слышит Юнги у себя за спиной и в спешке тушит сигарету о ближайшую доску деревянного забора, в панике выбрасывая окурок в жухлую траву. — Даже подумать не мог, что теперь ты куришь. Юнги поворачивается, неловко потирая ладонью заднюю часть шеи и шмыгая носом. — Такие вот дела. Хосок выглядит… не таким, каким он сохранился в памяти у Юнги. Взросление явно пошло ему на пользу. — Давно не виделись, хён, — улыбается Хосок своей непривычно-привычной улыбкой и переминается с ноги на ногу. — Да. И это неловкое молчание между ними. Не то, чтобы Юнги ожидал чего-то другого, но всё равно становится обидно, что полтора десятка лет их дружбы так легко были перечёркнуты несколькими годами, в которые они не виделись. — Пойдём в дом, — предлагает Юнги и даже не оборачивается, чтобы проверить, идёт ли Хосок следом. Семейный ужин с Хосоком проходит как в былые времена, но оттого кажется до безумия нелепым. Потому что Юнги уже не тот, что раньше, да и Хосок знатно изменился, как оказывается, не только внешне. Это проявляется во всём. От некоторых повадок, до нынешних интересов. И новых друзей. Друзей, которые заменили Юнги. Но это хорошо. Было бы весьма неловко, если бы Хосока ждало то же самое, что случилось с самим Юнги. — Дорогая, — мягко произносит отец Юнги, но после замечает, что жена продолжает что-то увлечённо рассказывать Хосоку, не слыша ничего вокруг. — Дорогая! Женщина оборачивается с достаточно удивлённым лицом и вопросительно смотрит на мужа. — Мальчики так давно не виделись, давай оставим их наедине. Уверен, ты ещё успеешь рассказать Хосоку эту потрясающую историю. — Ну конечно! Почему вы меня раньше не остановили, — женщина с улыбкой оглядывает парней. — Знаете ведь, что мне только дай возможность рассказать что-нибудь. И я так давно не видела вас двоих! Ох, но что же. Думаю вы можете пойти наверх в комнату Юнги и поговорить без лишних ушей надоедливых взрослых, а мы здесь пока что приберёмся. Как-то так и происходит смена локации. Они поднимаются вдвоём по лестнице, и Юнги не может побороть в себе ощущение неловкости. В его голове судорожно генерируются сотни тем для возможного разговора, но все идеи кажутся слишком жалкими. Поэтому Юнги лишь молча открывает дверь в свою комнату и неуверенно улыбается, кивком головы пропуская Хосока вперёд. Комната Юнги сохранилась в том виде, что и четыре года назад, когда он в спешке собирал вещи и уезжал из города. Видимо, его мать не переставала надеяться, что её сын может вернуться домой в любую секунду. Юнги не знает, считать это милым или больше наивным. Хосок садится на кровать и натянуто улыбается, благодаря чему Юнги чувствует себя неодиноким в своём дискомфорте. Юнги садится напротив друга на компьютерный стул и что-то спрашивает. Он даже не запоминает толком что, лишь бы поддержать видимость беседы достаточное время, а затем выпроводить Хосока из своей жизни навсегда. — Нам нужно обменяться номерами, — бойко предлагает Хосок. — Потом созвонимся и посидим где-нибудь. Когда оба будем снова в Сеуле, я имею ввиду. — Да, точно, — соглашается Юнги, но даже не тянется за телефоном, что лежит в кармане толстовки. Всё это лишнее, лишь формальность. Юнги это знает, и сейчас им просто необходимо продраться через эту гряду бессмысленных вежливостей. Они сидят так ещё какое-то время. Говорят о пустом. Юнги не рассказывает о своей работе, не рассказывает о том, как бросил университет, потому что у него абсолютно не было мотивации к учёбе или какому-либо развитию. Хосок больше не рассказывает о своих друзьях, больше не упоминает планы на будущее после учёбы. Они ведут себя так, словно последних лет не было вообще, но этот зияющий пробел давит на их плечи неприподъёмным грузом. — Ну я пойду, — говорит Хосок и хлопает ладонями по бёдрам в неловком жесте. — Да, конечно. Юнги делит облегчение от окончания этой пытки любезностями пополам с разочарованием от того, что им так и не удалось найти общий язык, как в прошлом. Он поднимается со стула, готовый проводить Хосока до выхода. Хосок встаёт с кровати и уже идёт по направлению к двери, но вдруг останавливается и разворачивается на месте. — Хотя нет. Знаешь, на самом деле я хотел у тебя кое-что спросить. Думаю, я всё же сначала должен попробовать, прежде чем уходить. — Что? — сипит Юнги, уже боясь услышать вопрос, при этом понимая, о чём может пойти речь. Не то, чтобы у них оставалось много тем для обсуждения в настоящем. — На счёт того раза, — Юнги невольно сжимается на этих словах и делает вид, что очень заинтересован в тёмных узорах на деревянной столешнице стоящего рядом стола. — У нас так и не было возможности обсудить то, что произошло, потому что ты уехал. — Какая теперь разница? — ухмыляется Юнги, с трудом разжимая зубы. — Уже столько лет прошло. Это больше не важно, не стоит об этом вспоминать. — И всё же, — в голосе Хосока проскальзывает сталь, которой Юнги в своём друге раньше никогда не замечал. — Мне бы хотелось наконец услышать твои объяснения по этому поводу. — Хосок, — злится. — Нахуя тебе… — Напоминаю, что ты без какого-либо контекста поцеловал меня, — переходит на повышенный тон младший, — а потом молча уехал на следующий же день. И никто вообще не знал, куда ты делся! Я по-твоему, что? Не заслуживаю знать хотя бы ту часть, почему ты поступил, как последний мудак? Юнги оборачивается, встряхивая чёлкой, и смотрит на друга в упор. — Потому что я влюбился в тебя, — Хосок теряет дыхание от ответа Юнги. — А ты сбежал. И не надо винить меня за то, что я не захотел оставаться и играть дальше в лучших друзей. Я сделал так, как посчитал нужным. И кто ты такой, чтобы осуждать меня за это? Хосок морщит переносицу и давит своим взглядом. Юнги ёжится от накалившейся атмосферы и кривит рот. Он моментально замечает зародившееся в Хосоке движение, поэтому прикрывает глаза, не защищаясь, готовый к грядущему удару. В конце концов, Хосок ведь заслужил выплеснуть свою злость. А Юнги заслужил получить по лицу. Земля после этого не остановится. Но удара не следует. Вместо этого Юнги ощущает прикосновение чужих губ к своим, и не может сдержать удивлённого вздоха. Юнги вскидывает вверх руку, собираясь Хосока оттолкнуть, но что-то резко меняется, и жест, планируемый изначально как защитный, меняет своё назначение. Ладонь Юнги, уже не упирающаяся в хосоковскую грудь, мягко скользит вверх, осторожно касается ключиц и затем проводит по разгорячённой шее. В итоге пальцы зарываются в волосы на затылке, и Юнги притягивает Хосока к себе ещё ближе, чем тот моментально пользуется. Хосок кладёт одну руку на шею Юнги, а вторую на его талию, жмётся, жмётся, жмётся… Они немного заваливаются назад, из-за чего Юнги впечатывается поясницей в стол. Вещи, стоящие на столешнице, тихо шумят от встряски, но парни даже не обращают на это внимания. Хосок углубляет поцелуй, и Юнги безвольно ему это позволяет. В крови разгорается самый настоящий пожар, что сжигает все мысли и оставляет только ощущение чужих губ на своих. Ощущение горячего языка и обжигающих кожу пальцев, что сжимаются чуть выше пояса джинсов. Кажется Юнги скулит что-то еле слышно, когда их языки сталкиваются в этой буре безумия, на что Хосок незамедлительно реагирует дрожью тела и усилившейся напористостью. В отместку Юнги сжимает зубы на хосоковской нижней губе и слегка её оттягивает, приоткрывая глаза и вглядываясь в лицо Хосока. О Боги, этот вид: раскрасневшиеся глаза, припухшие губы и томно прикрытые веки. Юнги не может поверить, что всё это, здесь и сейчас, всё это для него. На нижнем этаже дома что-то грохочет и раздаётся звук разбившегося стекла. От неожиданности парни моментально отскакивают друг от друга и смотрят раскрывшимися глазами с толикой испуга, пока где-то за стенами этой комнаты, за гранями этого мира, кто-то обеспокоенно лепечет о том, что следует быть осторожным. Юнги с несвойственными ему жадностью и самодовольством подмечает, как сильно расширен зрачок в глазах напротив. Хосок нервно прокашливается, и магия момента моментально рушится. Возвращается былая неловкость, но, всё равно, теперь она ощущается иначе. — Так вот, — сипит Хосок, прерывая слова на шумное дыхание. — Думаю, нам действительно стоит встретиться в Сеуле, когда мы оба туда вернёмся. Юнги не знает, откуда в нём находится столько наглости, чтобы сказать следующие слова вслух: — Только, если ты сейчас зовёшь меня на свидание. И сердце грохочет от паники. Юнги глупый-глупый мальчик, и чего он только ждал, когда… — Отлично, — на лице Хосока расцветает самая широкая за весь вечер улыбка. — Тогда я буду просто идиотом, если не запишу твой номер прямо сейчас. Это, конечно, весьма относительный вердикт, но Юнги уверен, что он ещё никогда так в жизни не краснел, как в этот самый момент.