Once in a blue moon

В подвале темно, душно и нестерпимо воняет. Никогда ещё Курт так не мечтал о глотке свежего воздуха, как сейчас. От этого запаха, от жары и духоты, как тисками стискивающих глотку, голова болит и кружится как бешеная юла, запущенная чьей-то властной рукой. Из-за этого сил к сопротивлению не остаётся. Мысль одна — лишь бы выжить. Курт сидит, вжавшись спиной в прутья клетки. С недавних пор он на ногах едва держится, что говорить о попытках сбежать. Если бы только он не был таким измученным и уставшим после долгих голодных дней, проведённых в заброшенной церкви, он бы решился… Но сейчас он ранен и не может нормально соображать. А ещё у клетки стоят два охранника с автоматами и электрошокерами, и на беседы они не настроены. Они караулят его, караулят как бешеного пса, и не чураются никаких методов «воспитания». Бешеных псов или бьют, или отстреливают, так?.. Вагнер касается руки и отчаянно шипит. Рана, казавшаяся неглубокой, воспалилась и начала гноиться. Из-за неё Курт не мог пользоваться левой рукой. Калека. Сидит в клетке, жалкое, побитое животное, и ровным счётом ничего не может с этим сделать. Только молиться. Бог — всё, что при нём осталось. Один из охранников, посмотрев на Курта, смеётся и тыкает в него дулом автомата. Второй подхватывает. Змей делает вид, что не замечает. В первый день, когда он зарычал на них, они долго носились вокруг клетки, ударяя его током до тех пор, пока он просто не упал от изнеможения. Курт учится на своих ошибках и не повторяет их. Из клетки его никуда не выпускают. Он не знал, что это за место, кто его здесь держит и зачем. Последним воспоминанием Курта было то, как в церковь ворвалась толпа людей, и он, раненый и ослабленный, не смог телепортироваться. Кажется, ему что-то вкололи, а может, просто ударили по голове. Очнулся он уже тут и сидит здесь второй день. Он почти не спал — время от времени провалился в тяжелое, дремучее полузабытье, надеясь хоть ненадолго отстраниться от вони, боли и голода. Не помогало. Во сне Курт ворочается, бьется о прутья, иногда просыпается от собственных криков. Душный воздух создавал ночные кошмары, но и реальность была ничем не лучше. Змей свернулся, прижав колени к груди и обернув хвост вокруг тела — эта поза всегда создавала для него иллюзию защиты. Здоровой рукой он нащупывает под изодранной рубашкой свой крестик, сжимает его, случайно царапая грудь когтем. — Vater unser, der du bist im Himmel… — тихо шепчет Курт так, чтобы охранники не услышали. Молитвы успокаивают. Вагнер вспоминает те времена, когда он, скрываясь ото всех, жил в горной церкви, всеми забытой и давно разрушенной. Да, он был ранен, умирал от голода, но проводил каждый день наедине с Господом, в месте, где в тебя не тыкают пальцем, не презирают, не боятся. Просыпаясь, он видел перед глазами чудом уцелевший, пусть и местами разбитый, витраж, изображающий милосердную Пресвятую Деву с младенцем на руках. Люди могут быть жестоки, люди бывают хуже зверей… а милость Всевышней Матери не знает границ. И всё же, несмотря ни на что, Курт знал, что никогда не сможет пожелать им зла. Дело даже не в простой вере в то, что добро всегда побеждает, а в нём самом. Мир велик, и он не ограничивается лишь ненавистью и страхом. И Курт, за свою недолгую жизнь постоянно сталкивающийся и с тем, и с тем, продолжал глупо в это верить, надеяться, что не каждый человек способен на плохое дело. Не раз эта его слепая вера играла с ним злую шутку… — Amen, — заканчивает Вагнер, крестясь. Его религиозность в сочетании со внешностью всегда производила на людей своеобразное впечатление. Многих возмущало то, что порождение Ада бесовское отродье нечестивый демон смеет оскорблять их Бога своей «верой». Какое-то время Курта это расстраивало, потом начало смешить, сейчас же только раздражало… и обижало. Но он про это никому не говорил, хотя, впрочем, было и некому. Закрыв глаза и выровняв дыхание, Курт снова постарался заснуть, ведь сон экономит силы. Он не знает, где находится, но они ему в любом случае пригодятся. Когда он просыпается, не может понять, где он. Это не клетка — он едва может повернуться, руки упираются во что-то при попытке их вытянуть. Змей не сразу осознаёт, что находится в ящике, плотном, узком и похожим на гроб. — Эй! — сипит он, и, прокашлявшись, кричит громче. — Выпустите меня! Эй! Курт чувствует, что ящик везут. Он ещё раз бьет по предполагаемой крышке правой, здоровой рукой и хвостом. Ничего. Он только ещё раз отмечает для себя, насколько ослаб. Любое движение даётся с трудом, через силу, тело кажется совсем чужим. Попытки телепортироваться оборачиваются холостым звуком и резкой болью в висках. …Слабое, немощное животное… Когда люди, везущие его, останавливаются, Курт что-то слышит. Крики, смех, громкая музыка, голос в микрофоне… Расслышать этот голос Вагнер не успевает: ящик внезапно переворачивают, и он буквально выпадает из него, как назло приземляясь именно на больную руку. Яркий свет режет глаза, и Курт рефлекторно жмурится. С трудом, опираясь на хвост, поднимается. Вот оно что. Арена. Он стоит на арене, которая со всех сторон окружена людьми, кричащими и смеющимися, скандирующими чьё-то имя. Их вопли перебивает орущая со всех сторон музыка и тот голос в микрофоне, оказавшимся ведущим на импровизированной кривой сцене. Вагнер быстро осматривается. Арена небольшая, может, попробовать перенестись отсюда куда-нибудь? Курт напрягается, сразу же чувствуя, как противно ноют все мышцы. Сцепив клыки, он исчезает в клубе темно-синего дыма и… Врезается в сетку, окружающую арену, и с криком отскакивает. Ничего не выйдет. К сетке проведено электропитание. Всё правильно — бешеного пса только в клетку, и можно выставлять на обозрение. — Эй, урод! Курт пригибается, и кто-то, выкрикнувший это, тоже впечатывается в сетку. Она — этот кто-то оказывается молодой девушкой — с отборной руганью вскакивает и принимает боевую стойку. Вагнер видит, что у неё огромные, полностью красные глаза и длинные заострённые когти. Девушка скалится, ходит, пригибаясь и прищёлкивая белыми клыками, выступающими из зашитого по краям рта. Её непомерно длинные руки покрыты уродливой сетью кровоподтёков и следов от кнута, одно ухо наполовину отрезано — скорее даже отгрызено — а волосы слиплись от крови. Она была точно воплощение ярости, чудовищное создание, сотворённое злыми и жестокими людьми. — Дерись! — выкрикивает девушка, вновь набрасываясь на него. Змей телепортируется на другой край арены, рыча от ярости и боли. Голова звенела как церковный колокол. Ещё одна телепортация — и он точно потеряет сознание. Она, оскалившись, двинулась по кругу. Курт быстро оценил ситуацию. Она резко и молниеносно двигается, у неё острые когти и зубы, и, судя по всему, напрочь отсутствует страх. Это был явно не первый её поединок, тоже раненая, обезумевшая от этих ран, сочившихся сквозь драную тунику, его соперница явно не была настроена на мирные переговоры. Против этого Курт мог поставить… клыки и хвост. И полную неспособность не то что драться, но и ходить. Девушка оказалась гораздо быстрее, чем рассчитывал Вагнер. Прыгнув, она целится когтями ему в лицо, но, отброшенная, полоснула по плечу. Хвостом Курт резко обвивает её и изо всех сил швыряет прямо в сетку. Животное. Его хотят видеть зверем, бойцовской собакой, его посадили в клетку и, пригрозив палками, заставили на радость людям драться с другими псами. Они смеются, видя, как у него хлещет кровь из разодранной руки… И никого из них, наверное, не бьют током за неповиновение. Курт старается абстрагироваться от этих мыслей и сосредоточиться на сопернице, вот только это бесполезно. Она сильнее, быстрее и ловчее, а он лишён главного своего преимущества. Ноги словно перестают его слушаться, и девушка быстро валит Змея на пол с утробным рычанием. Он не может её сбросить, просто чувствует, как она вонзает когти ему в рёбра. Последнее, что видит Курт перед тем, как потерять сознание — её наполненные яростью ярко-красные глаза.

***

Это был первый бой Курта, но, как выяснилось, не последний. Второй состоялся через три дня, а после этого его выпускали на Арену почти каждый вечер. После первой драки Вагнер приходил в себя почти сутки. Все раны, включая старую, ему обработали и перевязали, но от этого они болели не меньше. Правда, теперь еду давали регулярно — видимо, людям не хотелось смотреть на полумёртвых бойцов. Курт поправлялся быстро. Раньше его ускоренной регенерации недоставало энергии, теперь же ему ничего не мешало беречь силы для будущего побега. Из разговоров охранников Курт выяснил, с кем он дрался в первый вечер. Девушку звали Паучихой — громкое, пусть и не самое подходящее прозвище. Она была звездой этого заведения и любимицей публики. А уж от того, как красноглазая прыгунья уделала «синего уродца», все, должно быть, визжали от восторга. Для Курта теперь каждый вечер был как последний, и дело было не в меняющихся соперниках. Он не любил, ненавидел причинять кому-либо боль. А сейчас ему надо было делать это постоянно, и не ради благого дела, а для чужого развлечения. Люди не видят его целиком, не смотрят дальше носа. Они видят его желтоватые глаза, мерцающие в темноте, острые клыки, трёхпалые лапы и длинный хвост. Его будто расчленяют по кускам, и за этим не остаётся того, что принято называть человеком. Да, он и не человек, в общем-то, а может, уже и никто. В первых двух боях Курта побеждали. В третьем же, вновь столкнувшись с Паучихой, он впервые выиграл, и с тех пор у него началась «счастливая» полоса. Вместе с силами восстановились и его способности к телепортации, и одолеть его не мог уже никто. Иногда Курту казалось, что он был чуть ли не единственным заключённым, которому эти победы были только в тягость. Медаль за шоу, приз зрительских симпатий. Отвратительно. — Я уйду отсюда, — шептал Вагнер, касаясь крестика, и повторял это после каждого боя. Больно, противно, обидно. И это того не стоит. Он выдержит, это временно. А потом… Может, вернётся в церковь. Или поищет работу в каком-нибудь цирке, что маловероятно. После всего этого он ещё долго не сможет появляться на арене. Сейчас Курт просто хочет раствориться, исчезнуть, стать никем без лица и без имени, человеком из многотысячной толпы, на кого никто не показывает пальцем. Пока он такой, ему нигде не будет места. Разве что в очередной клетке… Тот вечер был почти пятидесятым по счёту. Все раны почти полностью затянулись, и Змей понимал, что его час уже близок. Надо лишь дождаться выгодного момента. Когда Курт выпал из ящика, он рассчитывал на кого-то из старых соперников. Однако на арене оказалась ещё одна прославленная звезда этой арены — парень с огромными белоснежными крыльями. Вагнер знал, что здесь его называют Архангелом. Ведущий же, надрывающийся в микрофон, назвал это битвой ангела и демона. Демонам место в Аду, ангелам — в Раю. Забавно, в каком месте им пришлось столкнуться. Если и верить в ангелов, то не в таких. Он хохочет, и смех у него грубый, резкий и неприятный. Он машет толпе, которая отвечает ему воплями и улюлюканьем. Он, видимо, по местным традициям, зовёт Курта его новой кличкой. — Эй, уродец! — кричит он, взлетая на деревянную балку. — Неужели испугался? И Курт, всегда считавший себя пацифистом, ненавидевший себя за то, что ему приходится делать, звереет. Сцепляет зубы в утробном, злом рыке, дрожит от ярости. Урод урод демон урод отродье Сатаны Его хотят видеть монстром. Значит, он станет монстром. Вагнер телепортируется, и, оказавшись рядом с Архангелом, обхватывает его хвостом. Он слышит своё рычание, чувствует, как злость слепит глаза и клокочет в груди. Ничего. Он же демон. Ему это позволено. Курт переносит Архангела к сетке, и крики раненого соперника на миг становятся даже громче музыки и толпы. Они оба падают, со всей силы приложившись о жёсткий деревянный пол — проклятый дьявол и ангел с обожжённым крылом и подпаленными перьями, ангел, который больше никогда не сможет летать. И чем Курт теперь лучше их всех? Поддался на уловки. Собака, побежавшая на поводу у того, кто держит цепь. Вот оно, то животное, которым все его хотели видеть. Прямо здесь. Курт вскакивает. Злится, сам не понимая на кого. Ему бесконечно жаль травмированного Архангела, и он знает, что ничем не сможет ему помочь. Он даже себе помочь не может. Никто и нигде, никто и нигде… …Бешено воющая сирена звучит так неожиданно, что Вагнер даже подпрыгивает, озираясь, словно в поиске новых соперников. Электрическая сетка дрожит, щёлкает как монстр пастью, и в глазах идут круги от искрящейся проводки. Курт нерешительно касается её рукой и едва не кричит от радости — отключена! Наконец-то. Что это, если не Божья помощь? Курт, словно не веря самому себе, переносится за пределы клетки. Всё. Всё закончилось. — Хэй! — Вагнер резко оборачивается, чувствуя прикосновение к плечу. Перед ним стоит молодая женщина, ярко накрашенными и очень красивая. — Я помогу тебе. Идём. Женщина хватает его за руку и тащит к выходу. Едва оказавшись на улице, Курт переносит себя и незнакомку на другую сторону улицы, в тёмный угол. — Кто ты? — выдохнув, спрашивает он. Женщина пристально смотрит на него. В её глазах Курту мерещится что-то знакомое. — Никто, — она странно улыбается. — Унеси нас отсюда. Вагнер бросает взгляд на беззвёздное ночное небо. Он даже и не думал, что будет когда-нибудь так по нему скучать. Свершилось. Он свободен. С наслаждением вдохнув свежего, пахнущего дождем ночного воздуха, Курт взял незнакомку за руку и они растворились в темно-синей дымке.