Once in a blue moon

Хельга просыпается с трудом. Раздраженно трёт глаза рукой, щурится, садится на кровати, разминая затёкшую шею. Сейчас семь утра. Домой она пришла где-то к пяти. Что ж, два часа сна были всё же лучше, чем ничего. Подпирая подбородок кулаком, она уставляется в пол. От её пальцев несёт сигаретами. Вся комната ими воняет, если принюхаться. Поморщившись, девушка встаёт и, пошатываясь, доходит до окна и распахивает его. Воздух свежий, приятный. Хельга вдыхает его как откачанный утопленник — глубокими глотками, полной грудью. Максимофф стаскивает с себя измятую одежду, бросая её прямо на пол. Придя домой, она не озаботилась тем, чтобы переодеться, а просто завалилась на кровать и уснула лицом в подушку. Это уже вошло в привычку. Тётя Линда даже перестала на это ругаться. Хельга бредёт в ванную и залезает в душ, пуская почти ледяную воду. Она успокаивает, прогоняет хаос из мыслей. Девушка стоит, прислонившись лбом к запотевшему стеклу кабинки, и медленно смывает с головы шампунь. Просто перезагрузка мозга. И всего тела, чтобы от него больше не пахло дымом дешевых сигарет. Хельга отжимает волосы, наматывает их на кисть, рассматривает. Вот он, её дым, всегда с ней. Её часто спрашивают, в каком салоне она делает окрашивание. «Я делаю дома», — неизменно отвечает она. Всё равно никто не поверит, что цвет настоящий. Натягивая пижаму на мокрое ещё тело, Максимофф идёт на кухню. Тётя Линда спит, и Хельга, чтобы не будить её, делает всё тихо. Заваривает растворимый кофе, достаёт из холодильника черничный йогурт и кусок вчерашнего торта. Завтракает она у себя на кровати, уныло размазывая шоколадный крем по миске и, разумеется, проливая кофе на одеяло. Хельга ходит по комнате, кидая в рюкзак нужные учебники и тетради. Она не хочет идти в эту сраную школу, настолько не хочет, что едва удерживается от навязчивого желания распылить рюкзак на атомы. Наверное, стоит всё-таки ложиться пораньше. Или не шляться всю ночь по крышам. Одежды в шкафу немного, и вся она, со слов тёти, составляет типичный гардероб проститутки. Линда не имеет в виду ничего плохого — просто у неё своеобразное чувство юмора. Хельга выбирает себе клетчатое платье-рубашку, и, подумав, добавляет к нему сетчатые колготки. Когда она придёт домой, у тёти будет лишний повод пошутить. До выхода около десяти минут. Девушка подводит глаза, красит губы тёмно-красным, и, в сто тридцать пятый раз нарушая собственное обещание избавиться от всех вредных привычек, закуривает. И так каждый день. Хельга уходит, и, едва покидая стены квартиры, чувствует себя как мышь в лаборатории. Кажется, что каждый прохожий подозрительно пронзает её взглядом и высматривает, изучает, только что без лупы. Будто все живущие в этом городе — её заклятые враги. Словно все всё знают. Она на физическом уровне чувствует их взгляды. Они вспарывают её кожу, забираются вглубь трупными червями и сидят где-то там, сжирая её изнутри. Здесь у неё нет друзей. Хельга окружена врагами. Сраный рыцарь в засаде. Она старается не сталкиваться ни с кем глазами, не надевает наушников, чтобы не пропускать ни единого шороха. Ей не хочется выдавать своего самого главного секрета. Вот сейчас. Случайный проходимец в шутку схватит её за руку, и силы будет быстрее её мыслей. Она испугается и откинет его серебристым потоком энергии, и это увидят все, все… Хельга боится. Она не признаётся в этом никому, даже дурацкому блокноту, в которой она записывает спутанные обрывки своих мыслей. Ей страшно. Она прекрасно знает, на что способна, и не только ей стоит бояться. Что хуже — жить рядом с чудовищем или быть им? Хельга без раздумий выберет второе. От «соседнего» монстра можно убежать. От себя же не спрячешься. Хельга чувствует эту силу. Она внутри неё, бежит по венам, сосредотачивается в кончиках пальцев и каждую секунду рвётся наружу. Девушка живет с ощущением постоянного покалывания, и она про себя называет это линькой дикобраза. Она пытается скрыть всё шутками и фальшивыми улыбками, и с тётей Линдой это иногда прокатывает. Наверное, хорошо жить в неведении. Хаос. Её магия — сила разрушения. Она красива как яркий, но ядовитый цветок, в каждой мерцающей искорке чувствуется угроза. Хельге ничего не стоит поднять грузовик или снести дом. Если она захочет, она без особых усилий вырвет кому-нибудь сердце. Чёрт, она ведь и сама не знает предела своих возможностей. Сейчас эта энергия, постоянно сдерживаемая, кажется бесконечной. Максимофф сжимает кулаки, и ногти больно впиваются в ладонь. Ни за что. Никто и никогда об этом не узнает. Она будет скрываться столько, сколько потребуется. Лишь бы всё не повторилось. Потому что тот день до сих пор снится ей в кошмарах. Без жертв обошлось лишь чудом. Второго «чуда» может и не случиться. Каждый школьный день для неё был пыткой. Любая вспышка гнева обернётся катастрофой для целого города. Поэтому постоянно надо сдерживать себя, одёргивать, думать над каждым словом. Хельге кажется, что когда она находится среди людей, кто-то невидимый затягивает на её шее петлю и душит, душит не переставая, точно в ожидании того, как однажды она не выдержит. С тётей проще. Она ведь и сама мутант, пусть способности у неё совсем другие и никак не мешают ей жить, а наоборот, помогают. У неё усилена регенерация и органы чувств. Тётя Линда говорит, что понимает Хельгу, но обе они знают, что это ложь. Это ощущение вечной скованности и приевшегося, почти хронического страха поймёт лишь тот, кто не понаслышке знает, что такое жить в вечном бою с самим собой. Хельга привыкла к страху, но не к одиночеству. После переезда в Грейтаун это стало главным её наказанием. Одна, везде одна, и от этого душу рвёт на части. От тоски по дому, по Питеру и маме хочется выть и лезть на стены. Но нельзя. Надо держать себя в руках, молчать, кусать губы и, конечно, выкуривать сигарету за сигаретой, пытаясь найти хоть какое-то успокоение. Весь год, проведённые в Грейтауне, в памяти Хельги выглядит как нелепая череда одинаковых дней и событий. Словно и не год прошёл, а так, пару недель. Хочется схватить рюкзак, выскочить из окна и бежать, бежать без остановки до самого дома, повиснуть на Питере, прижаться к маме… «Нет у тебя больше дома», — одёргивает себя Хельга, думая об этом. И ничего у неё нет. Тот день она помнит отлично. Момент, который можно было бы назвать контрольной точкой, когда её магия пусть ненадолго, но взяла над ней полный верх. Слепая ярость, накопившаяся боль, усталость от жизни как в клетке — всё это вдруг явилось наружу… И, наверное, не вмешайся Питер, «это» смело бы целый город. Первым, что Хельга вспоминает, думая об этом — её крик. Кажется, будто всё отчаяние, вся та боль, пережитая за годы изоляции и отчуждения, воплотилась в страшном вопле, пронёсшимся по округе и выбившим всё оконные и машинные стекла в радиусе двух миль. Крик был началом. К этому моменту Хельга себя уже не контролировала. Её силы, словно почувствовав свободу, вырвались как остервенелые фурии, сметая всё на своём пути. Разрушительная волна серебристо-серой энергии снесла дом Максимофф как ветер щепку. Ослабевая, она прокатилась по соседним улицам, но за ней тут же последовала вторая… Точнее, могла бы последовать. Хельгу — а заодно и весь штат — спас Питер, моментально среагировавший и сумевший подобраться к обезумевшей сестре. Не видя другого выхода, он вырубил её ударом по голове, и потоки силы, лишившись источника, потеряли свою ударную мощь. Всей семье немедленно пришлось переезжать. Но если мама, Питер и младшая сестра Лира уехали в штат Нью-Йорк, Хельгу отправили сюда, к тёте Линде. Вспышка магии, прозванная СМИ «Мэрилендским инцидентом», была признана раскрытием силы какого-то нового и неизвестного мутанта, но всё же была забыта. Всеми, кроме семьи Максимофф. Хельга привыкла. Ей пришлось. Она сама обрубила все канаты и свела общение с мамой и Питером на минимум. Брат пытался её навещать, но Хельга пресекала эти попытки: не хотелось лишний раз растравливать душу. И так болит. Питер это понял, решил дать Хельге шанс разобраться с этим самостоятельно. А мама… Что ж, пришлось смириться и с тем, что для мамы и сестры Хельга теперь кто-то вроде страшной ведьмы. И, наверное, они были правы. Питер всегда говорил, что она ведьма, но в хорошем смысле. Они как-то раз придумали друг другу прозвища (как выразился Питер, выкликивая их, нужно гордо вставать с плащом и начать надирать задницы всем подряд). Он стал Ртутью, а Хельга превратилась в Сумеречную Ведьму. Хельга тогда пошутила, что так надо называть шлюх, но на самом деле ей понравилось. А теперь она и не Ведьма, и не Хельга, да и, быть может, никто. Максимофф мотает головой, отгоняя от себя ненужные мысли. Хватит себя жалеть, устраивать сеансы весёлого самокопания и, конечно же, ныть. Уже поздно что-либо менять. Её способности росли с каждым днём. Не так давно она узнала, что способна изменять реальность: создавать предметы, иллюзии, искажать пространство. Психосоматическому манипулированию она научилась ещё в детстве, пусть почти никогда не использовала этого на практике. Иногда, смотря на пульсирующие искры на ладони, Хельге казалось, что потенциал этой магии безграничен. И как же вышло, что такая энергия живёт в теле шестнадцатилетней девчонки? — Уймись, — раздраженно шипит Максимофф сама себе, поднимаясь в школу по ступенькам. Нервно, на автомате она одёргивает платье-рубашку, вдруг кажущееся очень коротким. Хельга чувствует себя как никогда беззащитной. В школе Хельга ни с кем не общалась и старалась всячески оградить себя от общественной жизни. В любом учебном заведении хватает таких одиночек, но она, наверное, выделялась из их общей массы. Люди ведь тоже могут чувствовать магию на интуитивном уровне. Вот и ученики старшей школы Грейтауна понимали, что с «этой Максимофф» что-то не так. Популярностью Хельга, само собой, не пользовалась. В начале прошлого учебного года её пытались донимать навязчивой дружбой типичные девочки-из-студсовета и столь же типичные мальчики-из-баскетбольной-команды, но и те, и те были проигнорированы. Максимофф не подыгрывала сложившемуся образу загадочной героини, поэтому её довольно быстро оставили в покое. Тем было лучше для всех. На уроках Хельга отмалчивалась, сидя и рисуя в блокноте невнятные каракули. Иногда она что-то записывала. Почерк у неё красивый, каллиграфический почти, с кучей финтифлюшек и завитушек. На такой даже смотреть приятно. Когда она одна дома, то создаёт рисунки с помощью магии. Водит рукой над бумагой, вырисовывая причудливые сверкающие узоры. Если подуть на такой лист, с него полетят искры, поджечь — он загорится серым пламенем. Максимофф чувствует на себе чей-то пристальный взгляд. Она поднимает голову и встречается глазами с парнем, сидящем через ряд от неё. Дин. Его зовут Дин Уэстон, у него проколотая бровь, дурацкая укладка и неприятная улыбка. И он, чёрт бы его побрал, смотрит на неё как волк на ягнёнка. Блять, как же мерзко. Всё в нём мерзко. Включая им же придуманное амплуа главного красавца школы. И это не может не бесить, не раздражать, и, кажется, парта уже начинает трястись. Хельга торопливо отводит взгляд, размеренно дышит, стараясь подавить в себе зачатки гнева. — Хватит, — шепчет она себе под нос, чирикая ручкой в блокноте. — Это пустяки. «Пустяк, глупость, глупость, не-бесись-по-пустякам(глупостям)» — торопливо записывает Хельга как мантру. Становится легче. Максимофф задумчиво кусает губу. В последнее время она бесится буквально не из-за чего. Надо бы пару дней посидеть дома, отлежаться, перевести дух. Иначе… Об этом и думать не хочется. Школьный день идёт долго и мучительно. Немного спасает обеденный перерыв: сидеть можно и на улице, и вместе со своим обедом Хельга садится за самый дальний стол. Ощущение слежки никуда не исчезает, но вне замкнутого пространства всё же спокойнее. Тётя Линда всегда говорила, что свежий воздух рождает свежие мысли. Хельга давно убедилась в этом. Последний звонок с урока можно приравнять к звону небесных колоколов. Максимофф дожидается, пока освободится проход и торопливо поднимается из-за парты. — Хельга! Девушка резко — слишком резко, наверное — оборачивается. На Дина Уэстона это явно производит впечатление. Он широко улыбается и, с грохотом отодвигая стулья, подходит к Хельге. Нахер. От. Меня. Ушёл. Дин скорее смазливый, чем просто симпатичный. Он высокий, даже слишком, и Хельге приходится почти запрокидывать голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Они у него большие и широко распахнутые, и цвет необычный — тёмно-зелёный. Это могли быть красивые глаза, если бы не то, что в них скрывалось. — Да? — подчёркнуто вежливо спрашивает Максимофф, нервно сжимая ткань платья. — Что-то случилось? Странную гримасу, перекосившую лицо парня, не хотелось называть улыбкой. Хельга окрестила её «похотливой ухмылочкой». Удивительно, как может такая мелочь преобразить лицо человека. — Давай сходим сегодня куда-нибудь? Хельга давит в себе желание прямо сейчас сбежать через окно. После секундных размышлений она решает играть по тактике «актриса-без-Оскара»: — Я занята сегодня… И всю неделю тоже, — говорит она, думая, что для полноты картины не хватает только драматично прижать руку ко лбу и с криком осесть на пол. — Извини, Дин. Тактика оказалась неправильной. Хельга несвоевременно забыла о том, что легче уговорить камень, чем отвадить от себя навязчивого Дина Уэстона. — Можем на следующей. — Э-э-э… В общем… — Хельга очень хочет просто обматерить парня, но сдерживается. В конце концов, он не сделал ничего плохого. — Нет. И мне надо идти. Пока, — последнее слово она произносит с нажимом и быстрым шагом направляется к двери. Разумеется, случилось худшее, что только может в ситуации вроде этой. Дин схватил Хельгу за плечо, и, несильно сжав, развернул её к себе. Всё как в романтических драмах, которые смотрит тётя Линда. Хочется — нет, очень хочется — со всей долбануть Дина об стенку. Покалывание в пальцах слегка усиливается. Картинка перед глазами предательски плывет. Хельга знает, что последует за этим. Поэтому, сделав очень глубокий вдох, она мило (внутри неё все клокочет) говорит: — Дин, — размытость зрения исчезает, — мне надо идти. — Не отпущу, пока не согласишься, — парень снова улыбается. Блять, я тебе сейчас что-нибудь оторву. — Да пошёл ты нахер, мудила, — Хельга-таки вышла из себя, и, вырвавшись, бегом помчалась к двери. Дин так и остался стоять с открытым ртом. Услышать что-то подобное от вечно сдержанной и тихой Максимофф было, мягко говоря, неожиданно. Хельга забежала в туалет, дрожа от злости. Встала, оперевшись на раковину и прерывисто дыша. Плохо дело. От минутного приступа гнева она чувствует невероятный прилив сил. Казалось, ещё чуть-чуть, и от Дина осталась бы кучка пепла. Надо, нет, необходимо посидеть дома. Или завтра на какую-нибудь поставленную «С» она устроит Армагеддон. Придя домой, Максимофф успокаивается. Стирает помаду, швыряет сетчатые колготки в угол и заваливается на кровать. Наконец-то. Приятно снова ощущать иллюзию безопасности и защищённости. Наедине с собой Хельга не так боится своих сил, напротив, она наслаждается ими. Отдохнув, она решает потренироваться. Достаёт два небольших зеркала, ставит их друг напротив друга. Это её ежедневное упражнение, что-то вроде игрушки-антистресса. Девушка создаёт маленький пульсар и осторожно направляет его в сторону одного зеркала. Эта тренировка — хороший способ научиться чувствовать уровни своей магии. Один вид пульсара разобьёт зеркало, другой отскочит от него. Этот отскочил, и серебристый комок энергии весело заметался меж двух зеркал. Если приглядеться, то боевой пульсар отличается от обычного. Его свечение такое же яркое, но более плотное, а ядро кажется маленьким и твёрдым. Слегка изменяя комок энергии, Хельга с полуулыбкой наблюдает, как он, усиливаясь, пробил стекло первого зеркала, и, разогнавшись, вдребезги разнёс второе. Светящаяся дымка собирает осколки обратно в зеркало и «залечивает» трещину на другом. Максимофф задумчиво обхватывает колени руками, приваливается спиной к кровати. Ей мало этой минутной разрядки. Она вскакивает, и, взяв с собой только ключи, уходит из квартиры. Грейтаун с юга и запада окружён лесом. Дойти до него не составляет труда — около получаса быстрым шагом и вот она, свобода. Хельга с наслаждением вдыхает чистый осенний воздух, ногами вскидывает целые кучи уже опавшей листвы. Здесь, в полном одиночестве, она может перестать дрожать от каждого шороха. Шабаш начинается. Ни о чем не думая, Хельга бросается бежать. Сейчас она чувствует себя Питером, ей кажется, что она мчится быстрее ветра. Выбежав к обрыву, она стоит, закрыв глаза и позволяя ветру свободно играть с её волосами. Он по-летнему тёплый, его прикосновения похожи на поцелуи. Девушка с улыбкой раскидывает руки. Она давно уже не летала, почти успела забыть, каково это. Опасливо оглядевшись, Хельга делает шаг… Нет, не Хельга. В эти короткие бесстрашные мгновения она превращается в Сумеречную Ведьму. Она несётся вниз и за секунду до падения в реку выставляет вперёд руки. Магия взрезает воду как штопор. Ведьма делает в воздухе сальто, скользит по воде на носочках, оставляя за собой следы из сверкающих искр. Она — комета, за ней стелется Млечный Путь. Она делает пируэт, и за её рукой несётся серебристый дым, который она в ярком фейерверке взрывает над собой. Это даже не магия — это колдовство. Хаос красив. Он не похож ни на что, его ни с чем не спутать. Он похож на туман, на волны, на искры, но никакие слова не могут описать его на самом деле. Это как страшная, древняя и прекрасная сила, перед которой испытываешь необъяснимый трепет и от которого душа застывает, покорённая и поражённая… Управлять хаосом ещё никто не мог. Она должна стать первой, сделать то, что не смогли другие. Ведьма застывает, позволяет дымке поднять её волосы вверх, воспаряет над водой, окутанная слабым волшебным мерцанием… И вдруг ей словно отвешивают пощёчину, и Ведьма снова становится Хельгой. Что она творит? Её же кто-то может увидеть! В ту же секунду Хельга падает в ледяную реку. Отлично. Этот день точно не сможет стать хуже. Течение здесь было довольно сильным, и Максимофф долго сражалась со стихией прежде чем выбраться на берег. Злая как чёрт она упала на прибрежную гальку, дрожа от холода. Проклиная весь мир, Хельга кок-как села, отлепляя от лица волосы и пытаясь отдышаться. — Сука! — заорала она, и её крик эхом разлетелся по лесу. Хельга, едва не воя от обиды на весь мир и, прежде всего, на себя, с какой-то обречённостью «швырнула» в реку пульсар, словно он был виноват во всех её бедах. Результат был ошеломляющим. Место, куда угодила искра, взорвалось гигантским фонтаном, и берег окатило невероятно высокой для такой реки волной. Хельга ошарашено посмотрела на свои руки. Кажется, ей просто необходима была такая разрядка. Сейчас, по крайней мере, она чувствовала себя обессиленной. Домой девушка пришла с явным настроением кого-нибудь прикончить. Достало. Всё её достало до такой степени, что хочется прямо сейчас залезть в ванную и вскрыться, разрезать руки до локтей. Это желание Хельга кое-как перебарывает, а вот желание покурить — нет. От злости она уничтожает всю оставшуюся пачку. Минус ещё одна попытка выполнить своё «с-этого-дня-я-завязываю». Кто бы мог подумать.

***

Следующий же день был призван для того, чтобы Хельгу добить. Потому что всё шло наперекосяк с самого утра. Сначала она поскользнулась в душе и разбила лоб о дверцу. Потом перевернула на себя кружку с кофе. По дороге в школу она поскользнулась ещё раз и разодрала локти. А в довершение всему на биологии к ней подсел Дин Уэстон. Как назло, в кабинете биологии парты были не одиночными, а парными. Хельга почти всегда сидела одна на любых предметах, но именно сегодня Дину приспичило закончить начатое. Очень вовремя. «Блять, только бы он был не слишком навязчивым», — с тоской подумала Хельга, когда Уэстон (после звонка уже, тварь такая) плюхнулся на место рядом с ней. Со вчерашнего вечера её мутило, совладать с магией было невероятно трудно. Дин со своими бьющими в башку гормонами был совсем ни к месту. — Привет, — шепнул он ей, придвигаясь поближе. — Вчера мы не закончили… — Я и не собираюсь. Отвали от меня, — Хельга осторожно отодвинулась от него. В висках стучало. — Хельга, — Дин с какой-то снисходительностью улыбнулся, и Максимофф едва ли не задрожала от желания ему хорошенько врезать. К ней и раньше приставали парни из школы, но Дин отличился особенной навязчивостью. — Зачем ты так со мной? Я ведь знаю, что у тебя никого нет… — И это не значит, что этим «кем-то» будешь ты, — прошипела она. — Пошёл. Нахрен. Дин решил играть по тактике Великого Соблазнителя до конца. Он сказал самую заигранную фразу: — А ты красивая, когда злишься. И снова, снова это блядская улыбочка. Хельга понимает, что её начинает трясти. Не только Дин, конечно, в этом виноват, но у него есть все шансы стать катализатором надвигающегося взрыва. Нельзя это допустить. — Уэстон, — девушка пытается говорить спокойно, — серьезно. Просто отстань. И давай заниматься биологией, — Хельга открывает тетрадь и поворачивается к доске. И тут происходит то, что принято называть «за секунду до». Хельга не раз потом будет вспоминать тот момент, в который её жизнь снова встала с ног на голову. Чёрт бы её побрал. Дин хихикает, поправляет чёлку. А затем кладёт ладонь Хельге на бедро и больно сжимает его. — Ты одеваешься как шлюха, а потом удивляешься тому что… Эти слова Хельга уже не слышит. Она поворачивается к беспечно болтающему Дину и, кажется, прожигает его взглядом. Она понимает, что чувствует Питер при использовании своих сил, потому что сейчас всё как будто замедленно. И она снова превращается в Ведьму. Кэрри Смитс, беспечно подкрашивающая губы на соседней парте, вдруг почувствовала что-то неладное. Потом она будет взахлёб рассказывать всем подряд, какое лицо было у Хельги Максимофф в тот день, когда все узнали, что она мутант. «Страшное такое, как будто перекошенное. Губы дрожали, а глаза покраснели… Ну, глазные яблоки. А зрачки — серьезно! — начали светиться!..». Хельга делает вдох. На выдохе случается взрыв. Ей всё равно, потому что её чувства скомканы в большой клубок ярости и обиды. Это вырывается из неё, проходит насквозь и несётся навстречу миру вокруг, точно вырвавшееся из заточения чудовище. И оно, этот бесконечный, дикий хаос, на миг становится частью её самой — несчастной шестнадцатилетней девочки. Серой искрящейся волной Дина, Кэрри Смитс и ещё двадцать человек сметает к стене как бумажные фигурки. Вторая ударная волна разрушит стену и проломит пол. От крика же Хельги выбьет все окна на первом школьном этаже, а все находящиеся в классе едва не оглохнут навсегда. И лишь после этого Сумеречная Ведьма откроет ещё светящиеся глаза и увидит, что произошло. — Твою мать, — одними губами шепчет она, вновь становясь Хельгой. Свет в глазах медленно угасает, а летающие по классу искры оседают на пол. Хельга встаёт, пошатываясь, и тут же падает, не в силах стоять от шока. Свершилось. Хельга торопливо оглядывает лежащих друг на друге подростков, которые смотрят на неё… Вот так, значит, смотрят на ведьм. В глазах у каждого непередаваемый ужас, страх перед чем-то диким и неизведанным. И когда Максимофф делает шаг в сторону, не потерявшие сознание с криком жмутся к стене. Потому что теперь Хельгу снова всё боятся. Чудовище. Она — чудовище. Кто-то встаёт, продвигается к двери и выбегает. Лежащих навзничь нет. Она хотя бы не убийца, кто бы мог подумать. Беги. — шепчет ей что-то в голове. — Пока не поздно. И Хельга знает, что это правда. Надо уходить. Немедленно. Бежать со всех ног из этого чертового города, подальше от людей, от мира, бежать, пока но ведь от себя не убежишь не поздно. Она попытается. Она разворачивается к проломленной стене, кусая губы, а по щекам у неё бегут слёзы. Ведьм надо держать под контролем, так ведь? Она сможет. У неё получится. Если надо, от Ведьмы она избавится. Но сейчас ей надо исчезнуть отсюда. Раз и навсегда. Хельга хватает школьный рюкзак, в последний раз сталкивается с полными ненависти и ужаса взглядами и убегает, оставив после себя лишь след светло-серебристых искорок.