Вопреки всем ожиданиям Курта, ученики школы не считали его странным, или, как однажды выразилась одна сероволосая выскочка,
поехавшим. Кто-то посмеивался, конечно, над тем, как он коверкает слова, но этим всё и ограничивалось, а смешки были безобидными, дружескими.
Друзей-ровесников у Курта, само собой, никогда не было — обстоятельства как-то не позволяли, а в цирке почти не выступали ни дети, ни подростки. Однако ему даже не пришлось никого искать, потому что его первым другом в Институте стал парень, подошедший к нему и с очень серьёзным лицом сказавший:
— Слушай, а на твоём хвосте можно шашлык делать? У нас шампуры отобрали в прошлый раз, вот, выкручиваемся. Приходи в комнату к Серхио сегодня в полночь. Я Сиро, кстати.
После тридцатисекундной тишины Сиро расхохотался, едва ли не согнувшись пополам. Курт смутился — он ненавидел, когда над ним смеялись. Но его новый знакомый злорадным не выглядел, скорее даже наоборот.
— Прости, — честно сказал он, хлопнув Курта по плечу. — У тебя был такой вид, будто ты мне поверил.
Курт, конечно, ему не сказал, что он и правда поверил.
— В любом случае приходи, а не то ты уже второй день ото всех прячешься, — с широкой улыбкой заключил Сиро, кивая на прощание.
Единственное, что Вагнер о нём знал — он был сиротой и родом из Японии. У Сиро было идеальное произношение без малейшего акцента, в отличие от него самого, потому что четверть его речи оставалась непонятной почти для всех, кроме преподавателей и некоторых учеников.
Удивительно, как кто-то вообще общается с ним,
долбаным святошей.
Вечер. Курт сидит, крутя между пальцев обгрызенный карандаш, гипнотизируя взглядом пустые страницы скетчбука. Выводимые линии раз за разом получаются кривыми, грифель бездумно скользит по бумаге, пока весь лист не становится грязно-серым. Змей переворачивает его и начинает с чистого, уже зная, что он сейчас нарисует. Не хочет, но нарисует, чтобы выбить из головы этот застрявший образ.
Курт вспоминает вчерашний вечер. Хельга сидела в своей уже излюбленной позе, закутавшись в огромное, наверняка снятое с кровати одеяло, из которого торчали только её голова и рука, сжимающая сигарету. Волосы, заплетенные в косу без резинки, спускались по её плечу, и в первые секунды Хельга почему-то напомнила ему нахохлившегося совёнка, сидящего на опасно покачивающейся ветке... А потом она, видимо, высказала ему всё, что она о нём думала. «Долбаный святоша». Выплюнула как приговор, нехорошо сощурив глаза и улыбаясь злой, издевательской усмешкой.
Хельга Максимофф была не первым человеком, посчитавшем его идиотом, но почему-то именно её мнение вдруг стало для Курта самым важным. Что подумает, как посмотрит, что скажет и так до бесконечности. О чём говорить, если её случайно брошенная фраза вдруг привела его в такую ярость?..
Он рисует машинально, мягкими толстыми линиями, не стирая лишние штрихи. Хельга на рисунке выглядит совсем по-домашнему: с растрёпанной косичкой, торчащим из-под одеяла вздёрнутым носом и полуприкрытыми глазами. Сам не зная зачем, Курт дорисовывает ей смешные шерстяные носки, долго и скрупулезно украшая их орнаментом из оленей и снежинок. И, уже собираясь идти к Сиро, на всю соседнюю страницу пишет огромное «
ES IST MIR EGAL». Готическим шрифтом, чтобы наверняка. «Мне всё равно».
Чтобы обойтись без лишнего шума, Курт телепортируется прямо к комнате Серхио, из-за которой слышны приглушённые разговоры и тихо играющая музыка. Открывает её Сиро и приглашает внутрь почти с заговорщицкой улыбкой:
— Рад, что ты пришёл.
Здесь собрался практически весь или даже весь мужской состав старших классов, то есть человек семь. В воздухе висел запах сигарет, а от распахнутого окна сквозило холодом, но Курт не чувствовал себя чужим. В конце концов, когда он вошёл, все заулыбались — хотелось верить, что искренне.
— Лови! — с другого конца комнаты в Курта прилетела бутылка, и, поймав её хвостом, он удостоился шквала восторженных возгласов. — Это пиво, если ты не понял, и…
— Я
родиться в Германии! — возмутился он, не скрывая, правда, улыбки. Серхио расхохотался так, что свалился со стула, едва не придавив свои сломанные пальцы. Несколько дней назад он разнимал драку Сиро и Джона Праудстара, которые, казалось, готовы были глотки друг другу перегрызть. А сейчас все сидели как ни в чем не бывало и пили из одних бутылок, хотя лица у них были по-прежнему в синяках.
— Выговор у тебя неплохой, — Реми Лебо, сидевший на кровати рядом с Сиро, поджёг самокрутку и сделал глубокую затяжку. — Я когда сюда приехал, не понимал ни слова и общался чуть ли не жестами. Я из Франции, если что.
— Я это помню, — фыркнул кто-то из того же угла, из которого в Курта прилетела бутылка. — Ты там такие танцы исполнял… А ты из какого города?
Кем-то оказался Сэм Гатри, про которого рассказывали, что полгода назад он так испугался во сне, что вылетел через окно, разнеся по кирпичикам целую стену. Курт, быть может, и не поверил бы, происходи дело в другом месте, но с недавних пор он готов был верить во что угодно.
— Марселя…
— Да не тебя спрашивают, а Курта. Ау, ты там не уснул? — Сэм, уже опознанный, помахал ему левой рукой. Правая у него была сломана и болталась на перевязи. Сэм умел летать в сверхпрочном силовом поле… Вот только приземляться ещё не научился.
— Из Кведлинбурга. Потом жил в Мюнхене, а с цирком мы иногда
ездить по Германии, — Курт сбил плотную пивную крышку, подцепив её кончиком хвоста. Не шашлык, конечно, но тоже полезно.
— И ты впервые в Америке?
—
Ja. До этого как-то не…
Курт скользнул взглядом по распахнутому окну, за которым царила непроглядная тьма. Обычно в это время Хельга выходила на балкон, чтобы тайком от всего мира выкурить полпачки разом, восседая на холодных перилах. Этой ночью ей придётся сидеть одной, без его наставлений и надоедливого присутствия. И шут с ней, пусть сидит.
Мне всё равно, мне всё равно, мне всё равно…
— Понимаю, — Реми усмехнулся, явно задумавшись о чём-то своём. — Кто будет в карты?
Как выяснилось, в то, во что Курт привык играть в Германии, здесь не играли вообще. Половину названий он даже перевести бы не смог, поэтому смиренно согласился слегка переучиться и первые несколько партий стабильно проигрывал всем подряд. Лучшим игроком оказался Реми, что было неудивительно: практически всюду он носил с собой колоду старых карт, ловко, с видом профессионального шулера крутя их между пальцев.
— Сиро, ты там как? — негромко спросил Сэм, пихая задремавшего друга ногой. — Все ясно, мы его потеряли.
— Я бы тоже потерялся, выдуй я шесть бутылок разом, — цинично отозвался Серхио, который, впрочем, тоже выглядел неважно. Курт, который после пятой не чувствовал ни малейшего намёка на опьянение, почувствовал себя даже неловко.
И Серхио, и Сэм уснули уже через пятнадцать минут, причём последний даже не выпустил из рук карты. Кроме Реми и Курта в кругу остался только Джон, весь вечер больше слушавший, чем говоривший.
— Могу вам погадать, — Лебо собрал разложенную колоду одним изящным движением. — Сиро обычно говорит, что так только девчонки развлекаются, но раз уж Сиро спит…
— Я полжизни провёл среди гадалок, — Курт скептически улыбнулся, — и всё, что можно, мне уже
предсказывать.
— А я не гадалка.
— Э-э-э… Гадун? — Джон по-пьяному хихикнул, игнорируя дружеский тычок Реми.
— Просто играть надоело, — Реми развернул карты веером, а затем, резко собрав их в колоду, положил перед Куртом. — Сдвинь большую часть левым мизинцем.
За отсутствием мизинца Курт сдвинул колоду крайним пальцем, едва не сбив её целиком. Подобные развлечения явно были не рассчитаны на людей с недостатком конечностей.
— На что гадаем-то?
— Узнаём, когда выпадут карты, — туманно ответил Реми, убирая сдвинутую часть и вновь выкладывая веером ту, что осталась. Вытащив из неё каждую третью карту, он сложил всё обратно и, слегка нахмурившись, выложил первую:
— Трефовый валет. Это — ты, считай это символом принадлежности. Хороший знак.
— И что значит?
— Что карты не лгут, — Реми выложил вторую, рядом с валетом. — Девятка пик, символ ожидания. — Ещё одну. — Бубновый туз. Жди правды, открытия какого-то секрета.
Вопреки изначальному скептицизму, Курт вдруг почувствовал себя заинтересованным. Не исключено, что это было из-за хитрого лица Реми, уже увидевшего все остальные выпавшие карты.
— Забавно. Сразу две десятки: черви и пики, они нейтрализуют друг друга, что означает встречу духовно близкого тебе человека, — Реми выложил ещё три разом. — Четверка бубей, шестёрка червей и восьмерка треф. Тебя ждут непростые решения, исход которых многое изменит. — И, уже не скрывая лукавой усмешки, Лебо даже не положил, а просто протянул Курту последнюю из карт. — Дама пик.
На миг Курту показалось, что нарисованная дама держит в руках не тюльпан, а сигарету.
— А это к чему? — нетерпеливо спросил Праудстар, ждущий своей очереди.
— К любви. Своеобразной, — Реми будто бы выронил карту из рук, и она, несколько раз перевернувшись, упала прямиком на валета.
— Она похожа на Блэр. Пиковая дама, то есть.
Похожа? Да, действительно, общие черты есть. Вот только не с Элисон.
***
Долгие часы, проводимые Хельгой в лаборатории Хэнка, были пусть и не тяжелыми, но очень нудными. Ничего нового о себе она так и не узнала — казалось, что учёный от неё что-то старательно скрывает, но спросить в лоб Хельга всё же не решалась. Испуганным он не казался, а значит, признаний вида «в тебе сидит пятнадцать демонов с Люцифером во главе» может и не прозвучать. По крайней мере, в ближайшем будущем.
— Напряги пальцы, — вещал Хэнк откуда-то из-за её спины, — и попробуй что-нибудь сделать.
Хельга сидела на чём-то, подозрительно напоминающем стул времён инквизиции, увешанная проводами и датчиками как ёлка игрушками и мысленно проклинала всё на свете. Битый час она гоняла по комнате
балду искры и уже не знала, как извернуться, чтобы наконец-то отсюда ускользнуть. Но это всё для её же блага и бла-бла-бла, поэтому она создаёт ещё один пульсар и терпеливо удерживает его в ладони.
— Теперь расслабь их, но оставь искру горящей. Сможешь?
Подобные фокусы отнимают силы, и больше, чем хотелось бы. Едва Хельга опускает пальцы на холодный подлокотник, в голову ей будто что-то ввинчивается и начинает яростно сверлить, давя на черепную коробку — удерживать пульсар только силой мысли почему-то очень больно. Искра дрожит, меняя цвет с нежно-белого до неспокойно-серого, с каждой секундой становясь темнее и… опаснее, что ли.
— Закрой глаза.
— Я не смогу, — тихо выдыхает Хельга, не отрывая взгляда от дёргающегося огонька. Удерживать его всё труднее.
— Хотя бы попытайся. Когда не сможешь терпеть, просто погаси её, — успокаивающе сказал Хэнк. — Потом отдохнёшь.
Девушка неприязненно морщится и, выждав секунду, осторожно смыкает веки, под которыми тут же расплываются жёлто-оранжевые круги. Больно. Голова гудит, в висках стучит кровь, и Хельга почти физически чувствует, как эта проклятая искорка тянет из неё все силы.
— Хватит, — резко говорит она, открывая глаза. Пульсар немедленно гаснет, и из головы тут же исчезает тянущая боль, сидевшая в ней как раскалённый гвоздь. Могущественная ведьма, нечего сказать.
— Ты как? — Хэнк, выросший как из-под пола, осторожно сжал её плечо.
— Жива.
— Сделать тебе чай? Тебе в любом случае ещё придётся задержаться минут на десять, пока я обрабатываю результаты, и…
— Не надо, — перебила она его, — я просто… Просто посижу. Я в норме.
Хэнк ей, кажется, не поверил, поэтому чуть ли не на руках отнёс в кресло помягче и приволок-таки кружку с чаем, в котором, видимо, было ложек пятнадцать сахара. Хельга обычно пила чай несладким, но этот выпила почти залпом, чтобы хоть как-то унять ходящую ходуном голову. Что-то подобное, но гораздо сильнее, она испытывала после мощных всплесков энергии, просто раньше она этому значения не придавала. А следовало бы.
— Готова слушать? — Маккой сел в соседнее кресло, и, дождавшись её кивка, продолжил. — Кажется, у нас есть подходящее название для твоих сил. Я, могу, конечно, и ошибаться, но это — визуализация, то есть воплощение твоих мыслей в таком, более материальном виде.
— Звучит красиво, конечно, однако я как-то слабо улавливаю связь между моим сознанием и моей магией, — Хельга многозначительно приподняла брови. — То есть если однажды меня парализует умственно, колдовать я уже не смогу, или как? И вообще, что это значит?
Хэнк на секунду задумался, будто подбирая слова. В отличие от неё он выглядел почти воодушевлённым — прикидывал, видимо, сколько ещё интересных открытий он сможет сделать в этой сфере. Главное чтоб не препарировал потом, как лягушку.
— У каждого человека есть свой эмоциональный фон, — он явно решил начать издалека, — или, говоря иначе, настроение, а также мысли и чувства. Твои силы это визуализируют, выступая в роли некоего экрана, отражающего поток сознания и преобразующего его в мощную плазматическую энергию, которую ты же и генерируешь. Улавливаешь ход мыслей?
Хельга покивала головой, хотя количество умных слов в этих рассуждениях и превышали её личную дозу в пять раз. Общая суть была ясна, по крайней мере.
— А происходит это, как я понимаю, из-за гена Х?
— В большей степени — да, но этот ген довольно нестабилен и может быть как доминантным, так и рецессивным. Мутанты часто рождаются у обычных людей, но из-за недостатка… нехватки добровольцев, так сказать, крупные исследования на эту тему провести сложно, — Хэнк с философским видом пожал плечами.
— А эта магия… Что она из себя представляет? Просто энергия и всё? Ну то есть, я могу менять цвета и форму предметов, волосы себе нарастить — как это всё происходит, если это просто мои мысли?
Хельга отвела глаза в сторону. Ей почему-то вспомнился старый дом в Мэриленде, разнесённый в щепки её истерикой. Что же за каша у неё в башке, если она способна на подобное?
— Во-первых, наращивание волос и эксперименты с цветами — это простые фокусы. Я более чем уверен, что истинный потенциал твоей магии откроется ещё нескоро.
— А во-вторых? — нетерпеливо спросила она, закусывая губу.
— Воздействие электромагнитных волн и импульсов, а вернее, управление ими.
На слове «электромагнитных» Хэнк почему-то запнулся. Хельга заметила, что его взгляд стал более пытливым, почти изучающим.
— На этом пока всё, — сказал он голосом вроде бы мягким, но в то же время не терпящим возражений. — У тебя и так вид слегка пришибленный.
— Нормальный у меня вид! — немедленно запротестовала она, вскочив, однако тут же чуть не рухнула обратно из-за поехавшей кругом головы. — Ты ведь явно ещё что-то хочешь сказать, да?
Осторожно взяв её под локти, Хэнк повёл её к выходу из лаборатории. Хельга упрямо сжала губы. Будь у неё побольше сил, она непременно вытянула бы из него остатки информации, но сейчас это всё равно было бесполезно.
— Я сама, — едва они вышли в коридор, Максимофф отпрянула от его рук. Не хочет говорить и не надо, всё равно потом придётся. Правда, по пути в комнату у неё были все шансы навернуться с лестницы, но идти рядом с ним в тягостном молчании было бы ещё хуже. — Спасибо.
Вот чего у Хэнка было не отнять, так это самообладания. Он даже и бровью не повёл. Просто сказал кому-то за ей спину:
— Курт, проводи, пожалуйста, Хельгу до комнаты. После сеанса исследований ей может стать нехорошо.
Ну и сука.
Кажется, в повисшем на мгновение молчании был отчётливо слышан скрип её зубов, когда она медленно обернулась назад, испытывая невероятный соблазн выбить дыру в полу и провалиться туда. Что ж за день-то сегодня такой…
—
Ja, конечно, — Курт перевёл на Хельгу немигающий взгляд, словно надеялся дыру ей во лбу прожечь. Вылитый демон, с него впору гравюры писать.
— Спасибо. До встречи, Хельга, — Маккой улыбнулся своей фирменной лукавой улыбкой, почти отработанным движением исчезая за дверью кабинета — точно так же он ушёл, когда привёл её к профессору в первый раз. Ни хрена не смешно, шутник недоделанный.
Курт с места не сдвинулся, его, судя по всему, роль элитной эскортницы тоже не привлекала. «Идите вы все в задницу», — с мрачной решимостью подумала Хельга, разворачиваясь к лестнице. В конце концов, если она с неё таки-свалится, это будет на чужой совести и Курт сможет до конца своих дней носить на могилу цветочки. Или плевать на неё, что куда вероятнее.
Грозные размышления были прерваны негромким «warte», раздавшимся прямо под ухом. Хельга успела сообразить, что этот чёрт взял её за руку — небрежно, почти грубо обхватив запястье — и мир исчез, погаснув в темно-синей дымке. А в следующую секунду она уже стояла перед дверью своей комнаты, напуганная и возмущённая донельзя.
— Что за херня?! — взорвалась она, несмотря на новый приступ головокружения. — О таких вещах надо предупреждать!
Хельга ожидала, что он опять начнёт извиняться, и даже мысленно приготовила целую гневную тираду… Вот только Курт и бровью не повёл. Плотно сжав губы, он смотрел на неё снизу вверх так, как смотрят на назойливую муху, посмевшей стать причиной твоего беспокойства — холодно, равнодушно и с каким-то раздражением. Он молчал, и лицо у него было абсолютно непроницаемым, не выражавшим ничего.
Матерь Божья, это ж кем надо быть, чтобы такого, как Курт, довести до ненависти?
— Да пошёл ты, — процедила она сквозь зубы, и, торопливо нащупав дверную ручку, почти ввалилась в комнату. Щёки пылали — неужели от стыда? Приложив к ним холодные пальцы, Хельга сползает по двери, тщетно стараясь унять нежданную дрожь в руках.
Кажется, рано было клеймить Курта Мефистофелем. Из них двоих дьяволом был уж точно не он.
***
Дым. Всё, что есть вокруг — это дым, тяжёлый и насыщенный пеплом, запивающийся в лёгкие и режущий глаза. Хельга зажимает рот ладонью и хрипло, надрывно кашляет, наощупь пытаясь найти выход из замкнутой дымящейся ловушки.
Огонь, дым. Дым, огонь. Тлеющие, будто гниющие заживо стены.
Язык пламени обжигает протянутую ладонь, и сквозь забивший нос запах гари вдруг отчетливо пробирается омерзительный запах палёного мяса. Крик стынет в воспалённом горле, застревая, прилипая к его стенкам, а кашель рвёт грудь как бешеный кот когтями…
— Помогите, — Хельга срывается с места именно в тот момент, когда с потолка летит тяжелая люстра, охваченная огнём. Снова кашляет, оседая на пол. Из последних сил заставляет себя подняться и бежит куда-то вперёд, где ей мерещатся голоса и крики о помощи…
Быть может, она уже умерла и попала в Ад? Здесь ей и место…
— Мария!
Хельга оборачивается, слепо переставляя ноги к прозвучавшему из ниоткуда голосу. Сквозь клубящуюся дымную завесу ей мерещится чей-то силуэт, и она тянет к нему обожжённые руки, врезается в очередную полусгоревшую стену… И видит кого-то рядом с собой, пусть и он отчего-то не может видеть её. Светловолосый парень, держащий на руках девушку, такую же молодую как и он. Хельга видит, что они оба в пижамах, видит, что девушка, скорее всего, уже мертва, но стоит ей приблизиться к ним — они отдаляются, а пол плывёт под ногами.
«Я умру, я умру, я сейчас умру…».
Последнее, что видит Хельга перед тем, как горящая громада потолка обрушивается вниз — это две пары чужих безумных глаз, вперившихся в неё взглядом…
Она распахивает глаза и просыпается.
Перед глазами расходятся цветастые круги, феерично яркие и вызывающе безумные. Горло сцеплено по-прежнему, будто сдавлено сильной невидимой рукой, и в попытке скинуть с себя эту руку Хельга скатывается с кровати, падая на пол. Сипит, не в силах закричать, слепо шарит руками вокруг себя, в безумном оцепенении пытаясь найти на руках вздувшиеся ожоги и натыкаясь на свежие ещё волдыри…
Господи.
Она плачет. Глаза, наполненные резью,
почему-то болящие от несуществующей гари, порождают неконтролируемый поток слёз, бегущих по щекам, слёз, с которыми Хельга не может справиться. Тыльной стороной обожжённой руки она пытается отвести со лба налипшие волосы и понимает, что её ночная футболка промокла насквозь, а в комнате душно до головокружения. На губах вкус крови, язык и щеки изнутри ноют так, будто во сне она беспрерывно клацала зубами.
Кожа ноет, стягивается, Хельга чувствует, как она стонет от невыносимой боли… И когда она подносит ладонь ближе к глазам, то не верит им, потому что она абсолютно чистая. Ни одного волдыря, ни даже следа от него. Просто рука и медленно отступающее покалывание, оказавшееся миражом.
Блять, она и подумать не могла, что так скоропостижно свихнётся ещё до наступления старости… Чокнулась. Поехала крышей, последние мозги себе выкурила. Напрочь.
По полу стелется сизый мерцающий туман, волнами исходящий от её пальцев, а Хельга с трудом встаёт на ноги, и, делая несколько шагов, падает вновь.
Дым, огонь, дым, огонь. Западня. Кошмар запер её в вакууме, в котором она снова была одна, снова в ловушке, беспомощная и как никогда слабая, не в силах помочь не то что гибнущим рядом с ней людям, но и самой себе…
Дым дым дым дым
Хельга сворачивается в комок, подтягивая колени к груди, и обмякает на полу.
Помогите, — кричит она неосознанно, кричит кому-то, кого нет рядом. Плачет сильнее, вспоминая, что времена, когда мама приходила ночью и успокаивала после приснившихся кошмаров, давно прошли. Мамы здесь нет и никогда уже не будет, мама далеко, маме не нравятся непослушные ведьмы, мама…
—
Helga?
Кто-то крепко сдавливает её плечи и резко поднимает на ноги, дрожащие и негнущиеся, и Хельга безвольно падает почти на руки этого кто-то, который даже не шелохнулся. Сквозь плотную, но уже рассеивающуюся пепельную пелену она чувствует едва уловимый запах перечной мяты — или это ей тоже мерещится...
— Хельга! — её ощутимо встряхивают, и только сейчас Хельга соображает, что эти странные тусклые огоньки — это не морок, а мерцающие желтоватые глаза. Курт. Это и правда он? Или он и во сне к ней пришёл — добить, придушить, раз дым этого сделать не смог?.. — Что за
чертавщина тут творится?! Что с тобой? Ты меня
слышать вообще?!
Хельга кладёт дрожащую руку ему на шею. Курт умолкает на полуслове, а она как слепая ищет на ней пульсирующую жилку, и едва находит, вдруг опять разражается слезами. Они просто капают сами по себе, по очереди, будто подстраиваясь под ритм
их с ним сбивчивого дыхания, пока Хельга наконец не осознаёт, что всё происходящее — не сон. Это был кошмар. Сейчас всё наяву.
— Что… что это с тобой? — тихо спрашивает он, видя, что ей уже легче. — Подожди, я
позвать профессора…
Хельга мотает головой, только сейчас понимая, что Курт держит руку у неё на затылке. Даже не держит, а скорее осторожно придерживает, будто она у неё шарнирная и может отвалиться, и… Господи, это так успокаивает. Потому что что бы там у него ни было — хоть клешни, хоть щупальца — они тёплые и от них совершенно точно пахнет перечной мятой, такой ненормально-вкусной после отвратительного тяжелого дыма.
Она рехнулась, чокнулась и распрощалась с крышей, потому что грёбаный Курт, невесть как оказавшийся в её комнате среди ночи, прижимает её к себе, и она даже не пытается его оттолкнуть. Просто потому что не хочет. Не. Хочет. Охренеть.
— Кошмар приснился, — выдыхает она в пустоту, такую же, как у неё в голове. — Я в порядке.
Наверное, Курт ей не верит, потому что голос у неё дрожит по-прежнему, а взгляд совсем неподвижный и какой-то замёрзший, что видно даже в кромешной тьме. Но он всё же ослабляет хватку, позволяя Хельге стоять уже самой, и ему совсем не хочется думать о том, что всё это время он просто держал её над полом как тряпичную куклу и уж тем более о том, что отпускать её совсем не хотелось.
— Я услышал крик и грохот. Мне показалось, что где-то что-то
шарахнуться, — Курт оглянулся вокруг и остановил взгляд на перевёрнутом комоде. — Как это случилось?
Хельга не успела ничего ответить: дверь затряслась от мощного стука и в тот же момент распахнулась. Девушка едва успела отскочить от Курта, когда поняла, что вломившимся человеком оказалась слегка заспанная, но очень встревоженная Джин.
— Что за… Какого хера тут творится?! — беспокойство в её голосе за долю секунды сменилось возмущением. — Тут кого-то насиловали, резали или что?! Твою ж мать, Курт, что ты здесь забыл в три часа ночи?! Кто орал как резаный?! Блять, Хельга! — от её крика оконные рамы слегка затряслись. — Ты объяснишь мне хоть что-нибудь или мне самой предположения выдвинуть?
— Джин! — поняв, что такими темпами они сейчас всю школу перебудят, Хельга понизила голос. — Успокойся. Всё хорошо, и…
— Хорошо? — зловеще прошипела Джин, делая несколько шагов навстречу. С растрёпанными волосами и в длинной белой футболке она походила на самую настоящую разъяренную фурию. — Я просыпаюсь от телепатической атаки, соображаю, что с тобой что-то не так, бегу сюда и застаю картину из серии «Джанчотто и любовники», потому что выглядит всё так, — девушка махнула рукой на опрокинутый комод, отчего он, едва не взлетев, встал на место, — будто у вас тут был адский секс-марафон, а я вам немного мешаю! Или как?!
Максимофф застыла на месте и вдруг расхохоталась ненормальным, истерическим смехом, смешанным со слезами. Курт и Джин смотрели на неё как на полоумную, пока она тщетно пыталась справиться с собой. Джанчотто и любовники, умереть можно.
— Боже, — Хельга утёрла глаза правой рукой, — не неси чушь, Джин. Мне приснился кошмар, и…
Кошмар. Двое в огне, горящий дом, пламя, от которого не спастись и окна, которые почему-то не разбить. Юноша и девушка, мечущиеся по задымлённым комнатам в тщетных попытках выбраться из этой жуткой ловушки…
Джин слышит её мысли и мрачно хмурится. На Курта она даже не смотрит, лишь подходит к Хельге и, погладив её по волосам, говорит:
— Я посижу с тобой до рассвета. Наутро поговоришь с Чарльзом, а пока я ему передам всё случившееся, он всё равно уже ехал сюда… Курт, — говорит она, резко разворачиваясь к нему, — спасибо за помощь, но тебе лучше уйти. Дальше я сама.
Вагнер окидывает Хельгу взглядом, будто размышляя, можно ли оставить её с Джин, но вслух ничего не говорит — кивает и растворяется в воздухе с негромким хлопком. Максимофф ведёт носом по воздуху, отчетливо слыша ещё не растворившийся запах мяты. Он почему-то успокаивает её, действует почти как снотворное.
— Давай, — подруга легко подталкивает её к кровати, чуть ли не вывернутой наизнанку. — Ложись. Постарайся уснуть, а если нет — просто отдыхай. День впереди будет весёлый...
Хельге кажется, что она нипочём не уснёт, но она проваливается в дрёму едва коснувшись подушки головой. Почему-то ей мерещится, что рука Джин, успокаивающе касающаяся её волос, покрыта странными темно-синими узорами.
