Once in a blue moon

Хэнк помнил тот тёплый летний день так же ярко, будто бы он был вчера. После череды экзаменов старшие дети имели право завершить обучение и уехать из Школы уже по собственной воле, и в этом году таких желающих оказалось неожиданно много. Уезжали постепенно, в течение недели, оставляя за собой только опустевшие комнаты и неожиданно тихие школьные коридоры. Мария и Кевин стали первыми, и, по злой иронии судьбы, первыми же и погибли, два месяца спустя после отъезда. Расставаться было тяжело. Мария жила в школе с начальных классов, Кевин с десяти лет, и оба они были и Чарльзу, и Хэнку как родные дети, но в «большом мире» у них было будущее и перспективы. Обнимая его на прощание, Мария плакала так сильно, что размазала по лицу всю тушь и помаду, и Кевин осторожно вытирал ей глаза носовым платком. Они были красивой парой и очень друг друга любили, а потом оба сгорели, когда на двоих им было всего-то тридцать восемь лет. От их коттеджа остался только обгоревший каркас, от них самих — горстка пепла… Чарльз говорил об этом лишь единожды и больше никогда не упоминал в разговорах ни Кевина, ни Марию. Если бы Хэнк не знал его столько лет, наверняка бы подумал, что это не от боли, а от равнодушия, вот только полученная рана была слишком глубокой для того, чтобы в ней ковыряться. Расследование проводить никто не стал, полиция заявила о неисправности в коттедже электропроводки… Кажется, только учителя школы им не поверили. Как вообще можно было поверить в то, что два сильных молодых мутанта не смогли выбраться из домика, пылающего долгие двадцать минут? В то, что никто не пришёл им на помощь, а пожарные приехали лишь тогда, когда коттедж уже догорал?! Профессор беспокоился, потому что знал, что это неспроста. Само существование мутантов для многих оставалось помехой, случай с берлинскими аренами был тому печальным подтверждением. В том, что за их созданием стояли ловцы, Хэнк даже не сомневался… как и в их причастности к смерти Марии и Кевина. Хотя бы потому что последний обладал суперсилой и мог без труда выбить любую заклинившую дверь. Утром Чарльз поговорил с Хельгой Максимофф по поводу её странного кошмара и освободил от занятий, а на большом перерыве сказал всем учителям собраться в его кабинете. Ничего хорошего это явно не предвещало, впрочем, в этой школе спокойных будней быть не могло. — Хэнк! — его обгоняет Эмилия Лидвелл, тоже торопящаяся на собрание. Она вела английскую словесность, литературу и французский язык как дополнительный. — Нервничаешь? Ты какой-то бледный. — Не выспался. Судя по непроглаженным складкам на её блузке, аккуратная до педантичности Эмилия нервничала ничуть не меньше, просто старалась выглядеть оптимистичной. Она тоже выглядела бледнее обычного, даже с её типично белой, присущей всем рыжеволосым кожей. Времена такие, что поделать. Когда на твоём попечении целая команда нестабильных подростков с суперсилами, расслабляться не приходится. Они приходят последними. Обстановка в кабинете царит наэлектризованная, словно случилось что-то страшное и непоправимое, но слишком неясное для того, чтобы бурно на это реагировать. Хэнк знает, что каждый из его коллег лишь чувствовал эту незримую угрозу как чувствуют приближение бури, но не хотел разводить панику на пустом — пока пустом — месте. В конце концов, всё могло ещё обойтись… правда, никто в это, судя по всему, не верил. Увидев его, Рэйвен рассеянно кивнула. Она сидела на подоконнике, вертя в руках непрозрачный термос и болтая ногами, вяло переговариваясь о чем-то с Летишей Дэвидсон, преподавательницей истории и обществознания. Обе они выглядели сосредоточенными, но не взволнованными, пусть Рэйвен никогда и не была особо эмоциональной. Недавний вечер был не в счёт. — Давайте сразу к делу, — Чарльз окинул друзей проницательным взглядом. — Я отследил всех наших выпускников, и пока что у них всё отлично. Это из хороших новостей. Плохая же новость в том, что никто из них не согласился вернуться в Школу хотя бы на время. — Мы не можем затащить их за шкирку, — Эмилия пожала плечами. — Так что тут мы бессильны. Они ведь уже взрослые, Чарльз… — …И от этого опасность грозит им не меньше, — перебил её профессор, — а только наоборот. Но ты права. Поэтому предлагаю сосредоточиться на том, что у нас есть. Эмилия решительно закусила губу, будто бы готовясь к перепалке. На неё, обычно неконфликтную, пусть и темпераментную, это было непохоже. Последний раз, когда Хэнк видел её такой, был месяц назад — они сидели в кабинете Майкла, учителя информатики, и за бутылкой вина яростно спорили о несправедливостях последней церемонии «Оскар». — У нас есть толпа напуганных детей, нераскрытое дело о поджоге и людская ненависть, — категорично сказала она, скрещивая руки на груди, — иными словами, ничего хорошего. Школа плохо защищена, и чуть что — нас застанут врасплох, а дети за себя постоять неспособны. — Я бы не был в этом так уверен, — осторожно встрял Хэнк, — постоять-то они могут, но без жертв не обойдётся. Он вспомнил, как пару недель назад Карла Хилл, мощный пирокинетик, слегка разозлилась на уроке и спалила половину мишеней. Если разозлятся все ученики разом, от школы останется одна дымящаяся воронка, и это в лучшем случае. — Половина из старших две мили пробежать не сможет, — послышался голос Рэйвен, — выпускать их против кого-то слишком рискованно. Я могу изменить состав тренировок, но… Не думаю, что это что-нибудь изменит. — Да, и тогда они будут покалечены не ловцами, а друг другом, — фыркнула Эмилия, смягчая слова добродушным кивком. — И так уже еле ходят. Рэйвен на этот выпад только по-виноватому улыбнулась, хотя на того же Чарльза она накинулась бы за подобные слова. Поверить в то, что они с Эмилией смогли найти общий язык, было тяжело, но в то, что Даркхолм перед ней заискивает — невозможно. Возможно, Хэнк всё ещё не привык к этой Рэйвен, потому что Рэйвен-двадцать-лет-назад предпочитала мужское общество женскому и подруг у неё не было. — Рэйвен, — Чарльз будто бы вырвался из секундного оцепенения, возвращаясь к общему разговору, — верно мыслишь. Попробуем добавить ещё один час рукопашного боя. Твоя задача — подготовить их к худшему исходу событий, но они, разумеется, об этом знать не должны. Но без кровопролитий и лишней жестокости. Нейтан, — он повернулся к учителю биологии и географии, по совместительству ведущего основы выживания, — то же самое. Увеличь количество практикумов. Колотые ранения, огнестрельные — всё, что необходимо. Начнём с этого. Эмилия приподняла брови, но промолчала, явно ожидая давнейших указаний. Не зная, куда деть руки, она принялась закручивать локоны в плотные жгутики и распускать их, натягивая до предела. — А закончим тем, что закроем выезд из школы. И это не обсуждается! — Чарльз повысил тон, увидев, как Лидвелл возмущённо вскидывает подбородок. — В городе слишком опасно, чтобы отпускать детей одних. А безопасно им сейчас не будет нигде. Возражений нет? Тогда собрание закончено, можете идти. Эмилия, — он бросил на неё колючий взгляд, — задержись. Учителя переглянулись. Практически на каждом лице читалось лёгкое замешательство, смешанное с любопытством — кроме, разумеется, лица Эмилии, которая явно настроилась вести войну до конца. Сжав губы, она развернулась на каблуках и вышла из кабинета, сопровождаемая всё тем же ледяным взглядом профессора. Едва дверь захлопнулась, повисла немая пауза. Хэнк внезапно почувствовал себя как человек, заставший чью-то любовную ссору и теперь пытающийся сделать вид, что ничего не увидел, то есть максимально неловко. С каких это пор внеурочные собрания превратились в выяснения отношений? — Мне надо идти, — нарушил тишину Нейтан, решительно вставая с кресла. — Ученики ждут. Ученики его, само собой, не ждали, потому что перемена началась пять минут назад. Однако оставаться здесь и наблюдать за закипающим — редкое явление — Чарльзом совсем не хотелось, поэтому Хэнк, как и остальные, просто вышел. — Это было… почти жарко, — тихо сказала Рэйвен, едва они отошли от остальных. На её губах вдруг заиграла озорная, несвойственная ей улыбка. — Что за чёрт на неё нашёл? — Ты думаешь, у них что-то есть? — Хэнк скептически хмыкнул. — А как иначе это объяснить? Я раньше не замечала за Эми анархических приступов. Как их вообще можно ждать от человека, который носит блузки с запахом? Кажется, именно Рэйвен однажды заявила, что ни за что не наденет блузку, которая при любом возможности может устроить неожиданную топлесс-сессию. Ей бы такие пошли, но с недавних пор она не носила ничего откровеннее длинных мужских рубашек. — Значит, любовная ссора, — Маккой заметил, как в глазах Рэйвен зажглись лукавые огоньки. — Совет им да любовь. — Тебя это вообще не волнует? — Со своим бы разобраться. И, в любом случае, у нас есть проблемы посерьёзнее романтических драм. Рэйвен умолкает, пытливо смотря на него снизу вверх и забавно хлопая ресницами. Хэнк видит, что у неё подведены глаза — совсем чуть-чуть, но подведены — а на веках блестят светло-серебристые тени. Ему кажется, что она сейчас сделает шаг вперёд, позволив себя обнять… Но она отходит, безвозвратно сминая тот незаметный волшебный миг, когда между ними вновь что-то промелькнуло. — Да… Уроки, например, — она натянуто улыбается. — Я пойду, мне ещё размяться надо. — Конечно… Да, мне тоже. До встречи. Хэнк пытается сообразить, где его кабинет, и, чтобы не спускаться вслед за Рэйвен, решает сделать крюк через коридор. Не день, а один сплошной гормональный взрыв, совсем как в школе весной. Только если в марте сходят с ума ученики, в октября так решили сделать учителя. — Дурдом, — усмехнувшись, сказал Хэнк себе под нос и отправился к классу. В конце концов, любовь, в отличие от геометрии, могла и подождать… До вечера, по крайней мере.

***

Хельга меряет комнату шагами в приступе апатичной тревоги, слоняется из угла в угол, поднимая пыль. Ночной кошмар не прошёл даром, и пусть при свете дня уже не казался столь пугающим, оставил на память головную боль и синюшные мешки под глазами. Приятным бонусом пришло освобождение от занятий и совет профессора «отлежаться и отдохнуть», звучавший, правда, как очень недвусмысленный приказ. Ни лежать, ни отдыхать Хельге не хотелось, как впрочем и выходить из комнаты на свет божий — не исключено, что из-за нежелания нарушать этот странный совет. Чарльз постучался к ней с утра, минут через пять после официального подъема. Джин подскочила как ошпаренная, завернулась в валяющееся на полу покрывало, чтобы скрыть бесстыдно просвечивающую майку, и поспешила ретироваться, оставив Хельгу готовиться к допросу в гордом одиночестве. — Доброе утро, — сказал Чарльз, когда Максимофф за рекордно короткий срок в полторы минуты привела себя в относительно приемлимый вид. — Прости, что так врываюсь, но я должен узнать все подробности случившегося и по возможности тебе помочь. В голосе профессора не было слышно присущих ему ироничных ноток. Неужели всё было настолько серьезно? — Всё в порядке, — неуверенно ответила Хельга, одёргивая спальную футболку. Она почему-то чувствовала себя блудноватой дочкой, которую отец застукал с любовником и теперь пришёл на воспитательную беседу. Кажется, именно это Джин и имела в виду, врываясь в спальню ночью… — Ты напугана, — заметил Чарльз. — Не ходи сегодня на занятия, попробуй отлежаться и отдохнуть… — Что это было? Вы не знаете? — Хельга, забыв о приличиях, перебивает его, нетерпеливо заёрзав на стуле. — Мне приснились Кевин и Мария, я знаю, о них мне Джин рассказывала. И про пожар, в котором они погибли, тоже. Это было как будто по-настоящему, и дым, и огонь и… ну всё, в общем, — девушка покосилась на «обожжённую» руку. Ощущение фантомной боли не покидало её даже сейчас. По выражению лица Чарльза Хельга поняла, что он что-то знает, но правду говорить не хочет. Точно такое же лицо было и у Хэнка тогда в лаборатории. Видимо, у преподавателей теперь была своя тема — утаивать от неё что-то очень важное. Легче заставить рыбу плясать танго, чем выведать у Чарльза что-то запретное. — Возможно, послание, — профессор сощурил глаза, будто прикидывая, поверит ему Хельга или нет. — Если всё то, что я вижу в твоей голове — правда, то это не просто сон. Кто-то очень постарался ради того, чтобы тебе такое приснилось, именно тебе, а не кому-то другому. Я засёк телепатическое воздействие только когда ты уже проснулась, значит, до этого его или маскировали, или направляли в конкретную… точку. В твоё сознание, другими словами. — Вы не знаете, кто это? — Хельга предсказывает ответ заранее. Наверное, о таком Чарльз молчать бы не стал, хотя чёрт его разберёт. Он лишь покачал головой, и, сосредоточив на ней внимательный взгляд, сказал: — Не буду мучить тебя сейчас, тем более что я ещё не обсуждал произошедшее с коллегами. Сегодня у тебя выходной, поэтому ложись обратно. Если снова приснятся кошмары… — Я закричу и повыбиваю всё стекла, — невесело усмехнулась она. Спать совсем не хотелось, как впрочем и спорить с профессором. — Что ж, я давно хотел их поменять. Поставим огромные витражи, как в церкви, — Чарльз позволил себе улыбку, но какую-то безрадостную и неискреннюю. — Заеду к тебе попозже. Чуть что — сообщай. Ты знаешь, как. С момента этого визита прошло уже два часа, а Хельгу всё не покидало чувство смутной тревоги, как тисками сдавливающее голову. Жить без проблем у неё никак не получалось и, судя по всему, в ближайшие дни не получится. Впервые за долгое время время ей захотелось связаться с мамой, чтобы попросить у неё помощи или просто поговорить так, как они это было много лет назад. Но Хельга этого, конечно же, не сделает. Чтобы не свихнуться от скуки, она садится за уроки и битый час сражается с унылыми задачками по геометрии. На самих занятиях, которые вёл Хэнк, всё было просто и понятно, а вот как дело доходило до самостоятельной работы, то начинался Ад. Надо будет попросить у кого-нибудь помощи, кто разбирается… Сиро там, Джона например, Реми, Курта… — Ага, сейчас, — хмыкает Хельга себе под нос. — Тыщу раз. Воображение живо нарисовало ей, как Курт с порога даёт ей хорошего пинка, ну или великодушно ограничивается захлопнутой дверью. Мысли о нём становились совсем уж навязчивыми, и Хельге никак не удавалось раз и навсегда выбросить из головы тот злосчастный вечер. После него она курила, не выходя на балкон — делала несколько затяжек через приоткрытое окно, панически боясь, что столкнётся с Куртом хотя бы взглядом, потому что… Чёрт, потому что ей было очень, невыносимо стыдно. А ещё стыднее было это понимать. «Да-он-просто-мудак», — повторяла она как мантру, не желая признаваться самой себе в том, что повела себя как последняя сука. Пусть Курт был хоть трижды святошей, он не сделал ей ничего плохого, а она только говорила ему гадости и… Блять, да почему она вообще должна оправдываться?! Было и было. Ну и подумаешь. Он ведь ей никто. Одногруппник и сосед, всего-то. И что с того, что память услужливо подсовывает воспоминания о прошедшей ночи, когда вопреки всему случившемуся Курт оказался здесь и успокаивал её, и… Нет, он не имел права сюда врываться и… Да твою ж мать! — Ладно, хрен с тобой, — почти рычит Хельга, с грохотом отъезжая на стуле. Сейчас она просто «отдумает» это, а потом спокойно продолжит делать уроки, иначе она с ними до вечера провозится. Итак, эта ночь. Жуткий сон, паника, психоз и дикие танцы по всей комнате с деструктивными репрессиями по отношению к мебели. Хельга скрупулезно восстанавливает хронологию событий, едва удерживаясь от того, чтобы по линеечке нарисовать схему — какой бы херней не тешиться, лишь бы не геометрией. Она вспоминает, как грохнулась на пол, рыдая и дрожа, и нервно начала обкусывать ногти и кожу вокруг них. А вот потом начинается то, о чём вспоминать вот ни капельки не хочется… В те секунды, когда странный некто резко поставил Хельгу на ноги, ей было всё равно, но сейчас нет, потому что она знала, кем был этот некто. У Курта были удивительно сильные руки, потому что он поднял её с пола одним рывком, держа только за предплечья, а назвать себя худой она не могла при всём желании. Хельга не отдаёт себе отчета в том, что вздрагивает, думая о том, как он держал её над полом и пытался успокоить… Боже. Курт ведь её просто обнимал. Максимофф упрямо заставляет себя думать о том, как он осторожно гладил её волосы, без труда придерживая на весу так, что она едва касалась пола пальцами ног. Хельга бы никогда не подумала, что в нём есть столько силы, а ещё она будто не осознавала раньше их разницу в росте — Курт был выше её больше чем на голову. А ещё она не хотела замечать не замечала, что он пахнет терпкой перечной мятой и уж тем более не думала о том, что ей нравится этот запах. — Всё! — категорично заявляет Хельга, придвигая стул обратно. Она всё обдумала, всё вспомнила, хорошенько обмусолила и пришла к выводу, что это просто помешательство и глупость. Было и было. Прошло. Она испугалась, её успокоили. Это ерунда. Можно дальше делать уроки, потому что её это больше не волнует. Какие там задачи, по сферам или конусам?.. Или может, по векторам? Что-то совсем из головы вылетело… Тяжёлые размышления прерывает дверной стук. Это не Джин, которая колотится как ненормальная или просто врывается без спроса, и уж тем более не Чарльз с его негромким «можно?», а больше Хельге ждать некого. Хмурясь и одновременно радуясь предлогу отложить мучения на попозже, она без лишних слов бежит к двери и распахивает её, тут же едва не подпрыгнув от удивления: — Курт?! Верно Джин говорила, денёк становится всё веселее и веселее… Хельга нервно перетаптывается с ноги на ногу, давя в себе желание резко захлопнуть дверь и сделать вид, что ничего не было. Чтобы смотреть на Курта не исподлобья, она почти задирает голову, что, наверное, смотрится очень смешно. И всё же почему раньше она никогда об этом не думала?.. — Привет, — говорит он, слегка кивая. Злым или раздражённым он не выглядит. — Я зайду? — Э-э-э… Да, конечно… — Хельга в прострации делает шаг в сторону, отчаянным взглядом окидывая полный бедлам в комнате, которую она так и не удосужилась как следует прибрать после ночных попрыгушек. Особенно колоритно выглядела кровать со съехавшей простыней и скомканным в огромную кучу одеялом, на вершине которого гордо восседал плюшевый медведь. — Как себя чувствуешь? — почти будничным тоном спрашивает Курт, будто он был соседом, заглянувшим попросить сахар. — Нормально. Сижу вот, химию делаю, — бездумно ляпает она, стараясь придать голосу уверенности. Вагнер кидает взгляд на открытый учебник геометрии на подставке и вопросительно переводит его на Хельгу, машинальным жестом скрещивающую руки на груди, но никак это, слава Богу, не комментирует. Кажется, ей уже нечем его удивлять. Хельга молчит, не зная, куда себя деть. Когда она открывала дверь, то меньше Курта она ожидала увидеть за ней разве что двенадцать апостолов с мечами наперевес, и как-то совсем не подумала о том, что на ней даже штанов нет — только старое домашнее платье, длиной доходящее до середины бедра. В присутствии Вагнера это ощущается особенно остро, возможно потому что такого кроя платья довольно далеки от понятия приличной одежды. И если б только в длине дело, так к ней вдобавок шёл ворот, растянутый настолько, что едва держался на линии ключиц и честном слове… — Я ненадолго, — Курт обхватывает себя руками точно так же, как и она. Волнуется, что ли? — Зашёл проведать и… извиниться. Хельга вскидывает брови так стремительно, что даже чувствует лёгкое напряжение во лбу. Она что, спит до сих пор? Или галюны словила с перезаваренного чая? — …за то, ну… На балконе. Я был неправ, что обозвал тебя, и… Извини, в общем. Мне за это стыдно. Как бы выразилась Джин, «ахуеть и не встать». Хельга уже стояла, но если бы сидела, так бы и сделала. Боже. Так, ей не мерещится. К ней только что пришёл грёбаный Курт Вагнер, который вроде как уже несколько дней её люто ненавидел, предыдущей ночью спас от намечающейся шизы, которого она обозвала и перед которым она была виновата и искренне, от чистого сердца извинился?! — Ты… шутишь? — спрашивает Хельга, закусывая губу. — Если шутишь, то несмешно. — Нет, я понимаю, что это правда было очень грубо, но… — Господи, Курт! — она всплёскивает руками, запоздало понимая, что любое подобное движение опасно поднимает и без того короткий подол платья. — Ты вообще не должен передо мной извиняться, потому что… был прав, и мне не стоило того говорить. Правда не стоило. — Должен был, — почти упрямо говорит он, сжимая губы. В первые дни их знакомства он определённо был немного другим, менее… менее настойчивым, что ли. Прошло не так уж много времени с тех пор, а такое чувство, что целая вечность. — Почему же? — Я просто так воспитан, — он пожимает плечами. — Думал, ты это понимаешь и ждёшь извинений. Хельга даже не знает, как на это реагировать. Она-то считала себя исчадием Ада, выведшим из себя кроткого ангелочка, а тут выясняется, что она просто оскорбленная кавалером дама, трепетно ждущая, когда к ней придут с повинной просить прощения! И что на это ответить, веером взмахнуть? Джентельмен хренов… — Нет, я об этом даже и не задумывалась, но… — поборов себя, она-таки смотрит прямо ему в глаза, — …спасибо. И за то, что сейчас пришёл, и за эту ночь. Ты мне очень помог. Максимофф невозмутимо пытается игнорировать тот факт, как странно прозвучало это «за эту ночь». На ум невольно пришли слова Джин о Джанчотто и любовниках, чёрт бы подрал все эти басни…. — Я принёс шоколатку, — вдруг говорит Курт. — Сахар помогает после стресса, так что держи. Он достаёт из кармана джинс батончик в шуршащей обёртке и протягивает ей, сосредоточенно гипнотизирующей его ошарашенным взглядом. Хельга нерешительно делает шаг вперёд, чувствуя, как к щекам стремительно приливает кровь. — С-спасибо, — выдыхает она. — Это точно не розыгрыш? — А ты привыкла, что тебя только к чёрту посылают? — скорее утвердительно, чем вопросительно говорит Курт и отдаёт батончик, подойдя ближе. На долю секунды их пальцы соприкасаются, а затем Вагнер слегка кивает на прощание и разворачивается, явно пользуясь её замешательством. Уже повернув дверную ручку, Курт вполоборота бросает, смотря куда-то в пол: — Всё в порядке. Я тоже. Хельга даже не знает, возмутиться ей или продолжать молча охреневать, но, оставшись в одиночестве, она только взволнованно кусает губы, раз за разом прокручивая в голове произошедшее. От крепко сжатых тёплых пальцев батончик начинает подтаивать, и Хельга кладёт его на стол. Боже. Кто бы мог подумать, что какая-то шоколадка настолько выведет её из строя. — Твою мать, — устало говорит Хельга, прижимая руку ко лбу. Кажется, только что она запуталась бесповоротно и окончательно…