***
Хэллоуинская ночь, ко всеобщему восторгу, обещала быть лунной — так, по крайней мере, заявила Элисон Блэр, сопоставившая фазы по какому-то специальному календарю. Уже двадцать девятого октября Институт был погружён в необычайный ажиотаж, и даже обычно сосредоточенные и внимательные ученики были охвачены мыслями о празднике, костюмах и танцах. После уроков школа превратилась в настоящий полигон цветной бумаги, нитей, блёсток и тыкв, от которых и вовсе не было прохода. Правда, младшим ученикам Чарльз запретил вырезать тыквенные рожи, и они ограничивались тем, что носились по коридорам и всем мешали. Административную сторону организации решительно взяла на себя Джин — отняла, если быть точным. За эту должность яростно и с кулаками спорили Сиро с Серхио, но когда явившаяся Грей расшвыряла их по углам, вопрос решился как-то сам собой. Она же немедленно подрядила Курта на развеску декораций (жаль, что сбрую с удилами не выдала) и едва ли не пинком выпихнула на улицу со словами: «через пять минут помогу». Туда же она отправила и Сиро под лозунгом «уйди с глаз долой». — Гитлер в чулках, — злобно буркнул Ёсида, перетаскивая через крыльцо огромную коробку с гирляндами. — Она меня чуть живьём не сожрала, ты видел?! — Ja, — отвечает Курт с неприкрытой иронией. Сиро был выше Джин на полголовы, однако очевидно побаивался её неумеренного гнева. Это не мешало ему периодически сходить по ней с ума, о чём Курту ненароком рассказал Реми за партией в китайского дурака. — Но ты не особо сопротивлялся. — А как сопротивляться такой красотке? — Сиро тут же заулыбался, с воистину христианским смирением выуживая из коробки длинную гирлянду. Перепады его настроения были столь внезапными, что уследить за его состоянием было совершенно невозможно. — Как думаешь, мне удастся пригласить её на танец? Учитывая то, какими словами «такая красотка» сейчас его крыла, в лучшем случае он получит вежливый отказ, в худшем — нецензурную эпиграмму вслед. Однако из вежливости Курт отвечает, что всё возможно, главное подобрать нужные слова, и Сиро с ещё большим энтузиазмом начинает распутывать гирлянду в виде злобно ухмыляющихся тыкв, едва не разрывая тонкие провода. — Мы должны развесить это по ближайшим деревьям, — сообщает он, и радость в его голосе стремительно сменяется унынием. Значительная часть вечеринки должна была проходить в полудиком сквере, существующим специально для этого и окружённым плотным рядом огромных деревьев. Ничего не поделаешь, придётся немного попрыгать... Курт телепортируется на самую верхушку ещё не до конца облетевшего клёна и обвивает хвост вокруг ветки попрочнее. Ледяной октябрьский ветер безжалостно продувает почти насквозь, но открывающийся отсюда вид того стоит. С земли клён не кажется очень высоким, а здесь, наверху, всё совсем иначе. Институт выглядит как очень большая детская игрушка, а Сиро кажется не больше иголки, одетой в яркую жёлтую куртку и громко кричащую что-то нечленораздельное. Вагнер особо не вслушивается, в хаотично разматывая провод как клубок с нитками, и, обмотав всё дерево, спускается вниз. — Вроде нормально, — Сиро забавно щурится, всерьёз надеясь разглядеть что-то среди чёрных ветвей. — Тебе не тяжело там кочевряжиться? — Ко-че-в… В общем, нет, не тяжело. Я ведь акробат, и… — Ну как тут у вас? Справляетесь? Джин явилась из ниоткуда в своей излюбленной манере, скрестив руки на груди и готовая метать молнии из глаз, потому что всё шло не так, как надо. Курт не раз задавался вопросом, как именно ей удаётся провернуть этот фокус с невидимой телепортацией и возникать буквально из-под земли когда надо и не надо. Сейчас, например,***
Утром тридцать первого октября отпущенные с уроков старшеклассники перевоплотились в кулинарных гениев, без сомнений променявших предрассветные сны на фартуки и колпаки. Воздух в Институте потяжелел от терпкого запаха смешавшихся друг с другом специй и пряностей, и то, что в процессе готовки ничего не было съедено, можно было считать настоящим чудом. Временно забыв о разногласиях, Хельга и Элисон почти полчаса сосредоточенно нанизывали на палочки огромные красные яблоки и макали их в густую карамель, которую сами же и сварили. Уложенные на противень яблоки они обсыпали кокосовой стружкой, а после этого отправили в холодильник - во избежание трагедии Хельга перенесла их магией. — Вы закончили? — спросил Реми Лебо, едва только последний противень исчез со стола. — Надо украсить капкейки, а то про них все забудут. Сам Реми химичил над формами для запекания, выливая на утрамбованный слой печенья взбитое нечто. По его словам, после нескольких таких слоев из этого получится сырный торт. Реми делал всё с такой легкой непринужденностью, что оставалось лишь завидовать — Хельга ещё никогда не видела, чтобы готовка приносила кому-то столько удовольствия. Хотя и не исключено, что дело было в атмосфере всеобщего предпраздничного возбуждения и пьянящего винного запаха, пропитавшего каждый уголок жаркой кухни. Крем для капкейков был смешан совсем недавно и терпеливо дожидался своего часа. Его создание доверили Карле Хилл, которая решила опираться на осеннюю тематику и сделала его с двумя красителями: тёмно-красным (на поверку розоватым) и оранжевым, а также оставила один, шоколадный, без красителя. Распределив это по трём кондитерским мешкам, девушки принялись за дело. — Хельга, чёрт тебя дери, — крикнул Реми, на секунду оторвав глаза от торта, — приведи волосы в порядок, они сейчас на каждом кексе будут! — Мне их чем, стесняюсь спросить, заплести?! — огрызнулась Хельга, раздраженно вскинув голову. Некрепкий пучок продолжал разваливаться, и на лицо упали ещё несколько прядей, моментально прилипших к блеску на губах. — Кто-нибудь, побрейте её наголо, — пробурчал парень, с неохотой возвращаясь к работе. Произведя ещё две неудачные попытки убрать волосы без использования пальцев, Хельга, проклиная всё на свете и одновременно украшая ещё один капкейк, решила отойти. Она уже положила мешочек на стол, как вдруг услышала из-за спины негромкое: — Подожди, я помогу. — Э-э-э… Курт? Перепутать его голос с чьим-либо ещё было невозможно, но Хельга никак не ожидала, что он окажется в этой части кухни. И как она раньше его, интересно, не заметила? Максимофф дёрнулась было в повороте, но Курт мягко удержал её за плечо, еле заметно его сжав. — Не дёргайся, я перевяжу. Он стоял близко, настолько близко, что Хельга чувствовала исходящее от него тепло даже в исходящем от духовок жаре. Не внимая голосу разума, Хельга застыла как статуя, не в силах моргнуть или выдохнуть, пока Курт осторожно стаскивал с её волос ослабевшую резинку и подхватывал их, не давая рассыпаться по плечам. Аккуратно, но не педантично, почти… Нет, она не произнесёт этого даже в мыслях. Неимоверным усилием воли Максимофф заставила себя не вздрогнуть, когда он провёл пальцами по её лицу, подобрав налипшие к губам волосинки по отдельности. Грёбаная мята, какого хрена он так пахнет мятой?.. Какого хрена он слегка натягивает скрученный хвост — натягивает так, что Хельга вынужденно наклоняет голову назад, совсем чуть-чуть, но наклоняет? Какого хрена ты творишь, Вагнер? — Спасибо, — выдавливает она, так и не обернувшись и не получив никакого ответа. Эфемерный мятный запах становится совсем неуловимым и вновь утопает в смеси из корицы, кардамона и какао, растворяется будто и не было. А Хельга стоит как идиотка и отчаянно пытается отыскать на столе мешочек, который давно уже сдавливала в руке. Из оцепенения её вырывает недовольный голос Элисон, явно лицезревшей всю предыдущую сцену. Да что там Элисон, все, все до последнего в этой кухне это видели, только никому не показалось это странным. Или все просто придуриваются и делают вид?.. — Максимофф, ты работать собираешься? — спрашивает Блэр, по-недоброму сузив глаза. — Или так и будешь ушами хлопать? Хельга молча склоняется над кексами, старательно игнорируя тот факт, что её щеки, и без того раскрасневшиеся, теперь пылали как советский флаг. Мысленно она заставляет себя напевать дурацкую попсовую песню, разжевывая каждую строчку по отдельности — что угодно, лишь бы не думать о случившемся. Не думать о том, что она не послала Курта куда подальше и не завязала эти чёртовы волосы сама. О том, что если об этом узнаёт Джин, ей точно не отделаться от «серьёзных разговоров». И уж точно не о том, что ёбаныйКуртВагнер касался её с сука нежностью. Потому что это бред и такого быть не может, а значит, ей показалось. С недосыпа и не такое померещится.***
К тому моменту, когда всё было готово, заправлено, приправлено и украшено, Хельга всерьёз была готова кого-нибудь прирезать и украсить его кишками крыльцо. Кто вообще придумал, что готовка — это весело? Сплошная возня и геморрой, а ведь это ещё её к серьёзным блюдам не подпустили. До официального начала вечеринки оставалось три с половиной часа, которые можно было с чистой совестью потратить на себя. Сейчас Хельга, бледная как труп, выглядела очень по-праздничному, даже гримироваться не надо было, разве что нос припудрить и можно в пляс. Выбрать наряд заранее Максимофф тоже не удосужилась, хотя на это имелась вполне себе веская причина — выбор был невелик. Среди всей её одежды, столь понравившейся Джин, вряд ли можно было отыскать что-то подходящее для тематической вечеринки. Если бы здесь были её любимые сетчатые колготки, их можно было бы надеть под какую-нибудь юбку и вот тебе и костюм, да только колготки остались в Грейтауне, а ничем похожим Хельга обзавестись не успела. Теперь, стоя в душе и старательно вымывая из волос осевшую в них кондитерскую пыль, она мысленно перерывала все ящики, вспоминая, что из её шмоток хотя бы отдаленно напоминает приличный наряд. Из чувства морального долга Хельга, выбравшись из душа, открыла крем для тела, который всё это время стоял запакованным. Теперь она пахла как огромный карамельный леденец, можно будет детей пугать. Перерывая одежду в шкафу, Хельга внезапно понимает, что всё последнее время выглядела как бомж с наркодиспансера. Одни и те же джинсы, лохматые хвосты и старые свитера постепенно стали её ежедневной реальностью — а ведь когда-то она даже вставала на час раньше, чтобы накраситься, мама дорогая. Помнится, дня три назад она ходила на уроки в пижамных штанах, потому что проспала… Позорище. Единственным плюсом было то, что сейчас она, по идее, будет выглядеть лучше как бы по контрасту, но в целом надо было с этим что-то делать. Например, просыпаться не за десять минут до первого урока. Итак, осмотрев всё висящее, лежащее и скомканное, Хельга предсказуемо решила в кои-то веки побыть леди и надеть платье, раз уж у неё оставалось время на нормальный макияж и причёску. Выбирать предстояло из трёх вариантов, если, разумеется, не брать в расчёт летние сарафаны и тому подобное. — Как на шестилетие, — бормочет Хельга, примеряя пыльно-розовое платье с юбкой по колено и закрытым воротом. Оно было куплено мамой, но Хельга его ни разу не надела — стиль не её. Цвет-то был ещё ничего, а вот эти дурацкие рукава и вычурное кружево… Ну уж нет, к такому Институт был точно не готов. Второй вариант выглядел как мешковатое платье-толстовка глубокого серого цвета, и Хельга, само собой, нашла его слишком простым для вечеринки. К тому же, она в нём периодически ходила на занятия, так что образ не вытянули бы никакие украшения. Значит, оставалось только последнее, не считая утешительного варианта «забить на всё и идти в джинсах». Хельга задумчиво цепляет с вешалки чёрное платье, на первый взгляд вполне приличное. Его они тоже купили с мамой года два назад, но судьба и с ним распорядилась с ним жестоко, и Хельга его почти не носила. Оставалось только гадать, из какой такой дыры его выудила тетя Линда, но сейчас это было скорее на руку. Натянув платье через голову, Хельга поворачивается к зеркалу и тихо подытоживает: — Возмутительное блядство. По-другому тут и не скажешь. Пару лет назад платье выглядело в меру строго — чёрное, с прозрачными зауженными рукавами и свободной «летящей» юбкой чуть выше колена. А вот сейчас, по добавлению нескольких дюймов роста, эта самая летящая юбка магическим образом укоротилась до той самой длины, которую называют вопиюще непристойной. Закрытый горловой воротник только усугублял положение своим видом ложной скромности. Хельга раздевается и удручённо вздыхает. Вот что ей мешало покупать нормальную одежду, когда была возможность? Было бы у неё, как у любой девушки, одно приличное платье на все случаи жизни, тогда и не пришлось бы сейчас такой ерундой заниматься. Зато свитерами и рубашками она может хоть целый Институт обеспечить, даром что они все заношены до невозможности… — Эй, ты там? — слышится голос Джин за дверью вперемешку со стуком. — Нам надо начинать, а не то не успеем. Хельга накидывает сверху рубашку и впускает подругу, прямо-таки подпрыгивающую от нетерпения. Джин успела завить волосы в плавные локоны, но выбор наряда оставила на сейчас — в руках она тоже держала несколько вешалок с платьями. — Процесс в разгаре, — хмыкает Джин, косясь на распахнутый шкаф. — И как успехи? Определилась или мне опять всё за тебя делать? — Ну-у… Второе, — честно признаётся Хельга. — Может, хоть ты что посоветуешь. Я умываю руки. Грей рассматривает лежащие на кровати предметы всеобщей смуты и требует продемонстрировать товар лицом. Хельга по очереди меряет розовое и серое — подруга не остаётся в восторге ни от одного, ни от другого — а перед чёрным говорит: — Джин, это бесполезно. Я не могу в нём идти. — Это ещё почему? — в голосе Грей послышался интерес. — Оно вроде симпатичное, да и ты его ещё не носила. — Сейчас поймёшь, — Максимофф торопливо влезает в платье, уверенная в том, что сейчас снимет его уже навсегда. — Видишь? Джин хихикает, прижав пальцы ко рту. По её лицу сложно понять, что именно она думает по этому поводу, но то, что она под впечатлением, видно сразу. Глаза Джин вспыхивают излюбленным ею авантюристским огоньком, обычно не предвещающим ничего хорошего. — Ну и ну, — выдыхает она, по-залихватски присвистнув. — Ты… — «Выглядишь, как проститутка»? — скептически роняет Хельга. — Не без этого, — соглашается Джин, — но очень красивая. Чёрт, оно идеально! Как раз то, что нужно. — Ну уж нет. Ни за что, — Максимофф упрямо сжимает губы. — Меня Чарльз переодеваться погонит за развращение малолетних! Оно слишком… — Короткое? — Джин живо подскакивает и, подбежав к Хельге, плотно прижимает край юбки к её ноге, решив таким нехитрым образом измерить его длину. — На палец ниже задницы. В самый раз! — На какой палец? Средний, надеюсь? — На мизинец, — хохочет Джин, вставая. — Говорю же, в самый раз. Хельга мрачно оглядывает себя в зеркале. Раньше платье на ней чуть болталось, теперь же чёрная ткань плотно обтягивала лиф и лишь немного свободнее — талию, дополняя и без того колоритный образ. Очень колоритный, учитывая то, что на ней сейчас не было лифчика. — Надо мной все будут смеяться, — убежденно говорит она. — По нему ведь видно, что оно старое и мне просто мало. — Тебя будут все хотеть. Да даже я тебя немного захотела, а уж что будет с одним синим представителем местной фауны… — Джин вновь разражается хохотом, на этот раз откровенно издевательским. — А мы тебя ещё даже не накрасили! Ох, какой секс выйдет… — Не знаю, — Хельга начинала сомневаться. С одной стороны, ей не хотелось выглядеть пошло, но с другой… Почему бы один разок не показать всем, что и она может быть красивой? Даже если и виной этому будет макияж и одежда, даже если раз в году… Хельга прекрасно понимала, что на фоне Джин, с которой они всюду ходили вместе, она объективно проигрывала по всем фронтам, а здесь выпал шанс хотя бы немного сровнять этот уровень — почему бы, собственно, и нет? — Соглашайся, — подруга хитро, как Змий-искуситель, улыбается. — Чарльз тебя не то что не выгонит, он тебе «А» наставит на месяц вперёд, за такие-то ножки. Ну что ты теряешь? Монашеской репутации тебе всё равно не видать, так давай испортим её вконец! — А хрен с тобой, я согласна! — под радостный возглас Джин Хельга расправляет подол. — Давай выбирать твоё. Гулять так гулять, верно?***
За окном сгущались чёрные осенние сумерки, окутывая Институт неосязаемой мрачной атмосферой, столь уместной в эту ночь. Приглушённый свет и зажженные в настоящих старинных канделябрах свечи превращали школу в мистический средневековый замок, населенный ведьмами и призраки. Это было, впрочем, недалеко от правды, ведь сейчас в этих стенах нечисти хватало. Младшие ученики, невероятно возбужденные праздником, со зловещим улюлюканьем носились по коридорам — кто в простынях, кто с клыками — и пытались пугать друг друга своими измазанными в шоколаде лицами. Их неподкупное счастье и заразительный смех определённо стоил всех долгих часов, что старшекурсники провели на кухне. Курт и Реми спустились вниз, когда первая половина вечеринки — для младших — уже подходила к концу, а половина старшеклассников продолжала колдовать над костюмами. Неудивительно, что эту половину целиком составляли немногочисленные девушки. Реми успел несколько раз пошутить на этот счёт — как и многие другие, он просто ограничился тёмной одеждой и нарисованными шрамами. Курту и этого было не нужно, его «образ» можно было разве что рогами дополнить. — Я смотрю, нас решили спаивать уже после того, как уйдут дети? Дурной пример и всё такое? — Реми с задумчивым видом налил себе сока из графина. Его взгляд остановился на чане с глинтвейном, но его он пока не пробовал. — А когда все налакаются, дружно устроят пьяный дебош? — Впереди зачёты. Если когда и напиваться, то лучше сейчас и в полном составе, — Курт последовал его примеру. Тёмно-красный, почти чёрный вишнёвый сок в полутьме слегка напоминал кровь — на это, видимо, и был расчёт. — В прошлом году всё было гораздо… прозаичнее. Никакого глинтвейна, меньше украшений, а где-то к часу нас уже разгоняли, и даже занятия не отменяли, они просто начались попозже. А тут ну просто бал вампиров. Надо будет за нашими приглядывать, чтобы не натворили ничего. — Здесь вина-то почти нет. — Это ты у нас закалённый пивоварнями, а девчонки — нет. Напьются и убегут в лес песни петь, ищи их потом до утра… — Реми улыбнулся, но доля искажённой правды в его словах определённо была. Заигравшую из популярного детского шоу песню младшие встретили радостными криками и подпрыгиваниями. Через час их начнут разводить по комнатам, оставляя Институт для старших и учителей, и Курт неожиданно для себя понял, что очень ждёт этого момента. Дети были очаровательными, спору нет, вот только… Было у него какое-то странное предвкушение, что ли, предчувствие чего-то важного. Наверное, это можно было объяснить тем, что он впервые что-то праздновал в кругу подростков, да ещё и с таким размахом, да ещё и Хэллоуин, и… — Хэй, — Реми вдруг толкает его в бок, уставившись куда-то на лестницу. — Смотри. Эффектно разметав по плечам огненно-рыжие волосы, по лестнице спускалась Джин, слегка покачиваясь на невысоких каблуках. Бесспорно, её трудно было не заметить даже с приглушённым светом… Но в эту секунду Курт не видел ни её, ни Реми, ни кого-либо ещё. Чуть сильнее сжав в руке стакан, он неотрывно смотрел на идущую рядом с Грей Хельгу, красивую, Боже, как сам грех красивую, и не мог сказать ни слова. Ангел с чёрными кожистыми крыльями, дьявол с сияющим нимбом, дьявол, прекрасный до помешательства. Переливающиеся в огнях свечей серебристые волосы окружали её лицо сияющим нимбом и спускались по плечам, будто вырезая её чёрную фигуру из мира вокруг. Слегка искрились и глаза, в окружении чёрной подводки приобретшие совсем дымный оттенок. Хельга накрасила губы чёрным, и оттого её улыбка выходила двойной — и нежной, и хитрой одновременно. И, конечно, платье. Чёрное, нарочито скромное вверху и по-бесенячьи открытое внизу, платье коварной и расчетливой ведьмы с глазами ребёнка. Хельга неловко приглаживает волосы, и в её ухе сверкает крупная серёжка в виде полумесяца. Она выглядит… смущённой? Или это тоже часть образа, очередная сетка для идиотов вроде него? Курт никогда об этом не узнает, просто потому что не хочет знать ответа. На короткий миг их взгляды вдруг сталкиваются — его, недоверчиво-восхищённый, и её, озорной и немного скованный. Хельга чуть хмурится, будто не узнавая его, а потом сдержанно кивает, как королева, приветствующая свиту. И где она только такому научилась? — Какая девушка, — роняет Реми, с самым невинным видом помешивая сок трубочкой. — Глаз не оторвать. — Was?.. Что? Курт сам поражается тому, как резко леденеет его голос, из обычного скатываясь в тихий и по-нехорошему напряженный. Почувствовав внезапный прилив злости, он чуть прикусывает нижнюю губу, когда Реми наконец отвечает: — Джин. Придётся отгонять от неё Сиро, чтобы не утащил на танец прежде меня. — А, Джин… — Курт растерянно кивнул. В глазах Реми заплясали лукавые огоньки. Точно так же сверкали глаза Хельги, когда она «упала» с балкона, прекрасно зная, что ничего ей не будет. Правда, в отличие от неё, Лебо не пытался его позлить… Или нет? — Маленькие скоро разойдутся. Не упусти шанс покружиться со своей Пиковой Дамой, — сказал он, растягивая губы в наглой чеширской улыбке. — Иначе вот чем угодно клянусь, но это сделаю я. Пиковая Дама. Курт бросает осторожный взгляд туда, где Хельга стояла секунду назад, но её уже и след простыл. Глупо, конечно, верить в карты, да и Реми легко мог их перетасовать… Но как же хочется свалить всё это на случайности, совпадения, сошедшиеся звёзды — на что угодно, лишь бы не ставить себя перед фактом. — Она пошлёт к чёрту нас обоих, — невесело усмехается Курт. — А ты сделай так, чтоб не послала. Чему тебя в цирке учили вообще? Прыгать умеешь, а танцы для слабаков? И потом, — Реми многозначительно покачал головой, — повторюсь: если не пригласишь ты, то приглашу я, а ты меня удавишь во сне, а я ещё хочу жить. Поэтому решайся. Она ж не кусается… — Кусается. — Но чуть-чуть! Вагнер не ответил, понимая, насколько бессмысленной была эта перепалка. Он бы танцевал с Хельгой, даже если бы ради этого пришлось не переставая слушать её ругань и улететь на Луну на самодельной ракете. Не так уж это было далеко от истины, если подумать — с первым так точно. Подскочивший Сиро утягивает их с Реми к огромному имитированному котлу, в котором плавают красные яблоки. Ёсида оказался именно здесь, само собой, неспроста, ведь в очереди у котла с самым решительным видом стояли Джин с Хельгой. Возле них крутились Серхио и Джон, как магнитом притянутые на блеск ведьминских волос, и их обладательница, само собой, расточала шутки и улыбки — всё как по сказочному сценарию. За десять секунд Хельга дарит Сиро штук пять восторженных улыбок и не перестаёт, даже когда тот отворачивается. А ему, Курту, она сколько раз улыбалась? Ноль напополам? Вездесущий Реми утягивает Сиро к котлу так быстро, что тот даже сообразить ничего не успевает. Хельга забавно хмурит брови, чуть прикусывая нижнюю губу, точь-в-точь как ребёнок с отнятым леденцом, в роли которого сегодня выступают восхищённые старшеклассники. И Курт среди них будет первым — на что только не пойдёшь ради колдовской ухмылки? — Привет, — говорит он, всеми силами пытаясь придать голосу нормальное, не холодное звучание. — Прекрасно выглядишь. Прекрасно? Завораживающе. Маняще. По-ненормальному, на уровне инстинктов и чего-то неосязаемого и незримого. По-волшебному, чему-то распылённому в воздухе в виде серых блестящих искр. По-ядовитому, как злые слова и едкий табачный дым. — Спасибо, ты тоже, — в её голосе сквозит прозрачная, едва заметная издёвка. Интересно, что же она придумает на этот раз. — Ты оделся в чёрный, чтобы подкрадываться понезаметнее? — Конечно, так конфеты воровать удобнее. Взял и ищез, а напоследок понадкусывал все тыквы. Курт легко настраивается на волну её подколов, интуитивно чувствуя, как её это злит. Хельге нравилось выводить его из себя, но она, очевидно, пропустила момент того, как он перестал на это вестись. — Только конфеты? Если уж воровать, то по-крупному, — Хельга с азартом потирает ладони. Ногти у неё, ещё с утра бесцветные, тоже выкрашены чёрным. — Котёл. Кактус. Горшки профессора. Самого профессора, пару детей. Ты можешь поднять ребёнка хвостом и уйти по потолку? Энергозатратно, зато быстро, а главное — незаметно. Вместо ответа Курт спокойно улыбается и, резко обвив хвост вокруг её талии, поднимает над полом, так, чтобы их глаза оказались на одном уровне. В конце концов, зачем говорить, когда можно просто показать? — Эй! — возмущённо шипит она, сверкая молниями из глаз, но не повышая голос, чтобы, видимо, не привлечь внимания. Руками она пытается расцепить хватку, но Курт держит её как тисками крепко, не сдавливая, конечно, до боли. — Ты что творишь?! — Демонстрирую. Мне уже лезть на потолок или отсюда переместиться? — Курт невинно улыбается, ловя её испепеляющий взгляд. Выглядеть грозной в таком состоянии у Хельги не получается — сейчас она напоминала поднятого за шкирку шкодливого котёнка. Не дожидаясь, пока она применит магию, Курт осторожно ставит её обратно и не без сожаления разжимает хвост. Даже в темноте видно, как Хельга покраснела, но упрямо сжатые чёрные губы и посветлевшие глаза свидетельствуют только о ярости, да чего уж там, почти бешенстве. С ним она только и может, что беситься или язвить, третьего не дано. — Ах ты… — Хельга сжимает кулаки в бессильной злобе. — Я тебе этот твой хвост знаешь куда засуну?! — Нет, не знаю, яблоко будешь? Хельга умолкла на полуслове и несколько секунд сосредоточенно гипнотизировала взглядом предложенное карамельное яблоко. Потом перевела взгляд на Курта. Потом снова на яблоко. Разгоравшиеся было огоньки в её глазах медленно поблёкли, а затем и вовсе затухли. — Вагнер, — почти ласково просвистела девушка, — ты ёбнулся. В край. Вскинув подбородок, Хельга обошла его, толкнув плечом, и вернулась в компанию Сиро. Вместе с ней исчез и исходящий от неё аромат чего-то дурманяще-сладкого, неуловимого и отчего-то кружащего голову. Так, должно быть, пахли приворотные зелья, которые сказочные ведьмы давали глуповатым принцессам. Едва Хельга скрылась за спиной Змея, аромат растворился в запахе пряных коктейлей и жжёного сахара, тоже вкусных, но по-обычному. Сиро, кажется, встречает Максимофф радостным возгласом, раздавшимся совсем близко. Они стоят буквально в полуметре от Курта, и он отлично слышит то, как Хельга начинает рассказывать ему какую-то ерунду — возбуждённо, взахлёб, как она никогда и ничего не рассказывает. А вот сейчас почему-то решила, и даже смеётся, Боже, почему Сиро не слышит, насколько наигран этот сухой вымученный смех? Желание резко развернуться и вернуть Хельгу на место, утащив за руку безо всякой аккуратности, вклинивается в голову как раскалённый гвоздь. Её смех взрезает воздух точно лезвием по коже, невероятно чужой смех, ни один отзвук которого не был предназначен для его ушей… Курт давит это желание с огромной неохотой, понимая, как легко ему подчиниться. Как, в конце концов, этого хочется.***
Когда стрелка часов подползла к одиннадцати, учителя начали разводить младших, уже порядком утомившихся от песен и танцев, по комнатам. Старшие тоже больше не выражали сильного желания к активным играм, и, на законных основаниях добравшись до глинтвейна, они разбрелись по углам, смеясь и разговаривая. Воцарившему спокойствию явно не импонировала мисс Эмилия Лидвелл, пришедшая на вечеринку немного позднее других учителей. О чём-то посовещавшись с Хэнком, она прокашлялась и сказала так, чтобы все услышали: — Я уже выпила целый бокал, поэтому самое время вспомнить, что я всё детство ходила в музыкальную школу, — среди учеников послышались смешки. — А также нельзя забывать о том, что раз в сто лет мы проводим танцевальный класс. Думаю, никто не будет против вспомнить молодость? Эмилия бодро встряхнула светло-рыжими волосами и, улыбаясь, села за старинное, но явно отремонтированное пианино. С нежностью проведя рукой по тонким клавишам, она, даже не открыв нотной тетради, начала играть. Едва услышав первые звуки, Курт не может сдержать тёплой улыбки. В Америке лучшим вальсом, что можно было услышать, был венский вальс Штрауса, но Эмилия исполняла не его, а Дога, о котором за пределами Европы многие даже и не знали. Кроме него этому, правда, никто не удивился — значит, в этой стране ещё не всё было потеряно. Реми сориентировался первым и, шепнув что-то вроде «была не была», направился к Джин. Для Курта осталось загадкой то, о чём он ей вдохновенно пел целых десять секунд, но она лишь благосклонно улыбнулась и позволила пригласить себя на танец. Сиро не растерялся и позвал Карлу Хилл, вскоре к ним присоединилась и учительская пара Летиши Дэвидсон и Майкла Мистерса. Все они двигаются так уверенно, будто с колыбели танцевали на южных балах, только кринолинов не хватает. Хельга точно под землю провалилась — её не видно нигде. Он оборачивается было на знакомый серебристый блеск, но это оказалось платьем Элисон Блэр, сверкавшим как рождественская игрушка. Девушка улыбнулась ему, и Курт из вежливости сделал то же самое. Невероятный талант Хельги делать всё наперекосяк и исчезать в наиболее неподходящую минуту вновь проявился во всей красе. Курт машинально делает пару шагов назад, опасаясь быть сбитым чересчур увлёкшимися Реми и Джин, и натыкается спиной на лестницу. Отсюда за танцующими наблюдать лучше всего, пусть он предпочёл бы и не смотреть, а быть в их числе. С партнёршей не везёт, что поделать… — Я смотрю, тебя звуки вальса не прельщают? — раздаётся хрипловатый и чуть уставший голос у него над головой. — Меня тоже. Хельга сидит на покрытой ковром лестнице, положив голову на согнутые колени. Перламутровые волосы, слегка разлохмаченные, тонкими змейками струятся по её спине точь-в-точь как у нарисованных русалок. Небрежно скинутые туфли валялись на ступеньках пониже, а сама Хельга сидела босиком, потирая щиколотки друг о друга. — Не любишь танцевать или просто устала? — Не умею, — Максимофф пожимает плечами. — Всё куда прозаичнее. Курт облокачивается на перила, окидывая кружащиеся пары беглым взглядом. Реми и Джин скользят по залу как профессиональные танцоры, оба гибкие и пластичные, и ими сложно не залюбоваться. Рядом с одетым во всё чёрное Реми Джин выглядит ещё ярче, и они, бесспорно, были самой красивой парой. Интересно, про них с Хельгой можно будет сказать подобное? — Не умеешь, — эхом отзывается Вагнер и смотрит на неё вполоборота. Хельга повисает на деревянных балясинах как на тюремной решетке и упирается в них макушкой, будто пытаясь уснуть. Пара её локонов падает Курту на лицо, и он по очереди сдувает их как пыльники одуванчика. Она тихо смеётся. — Идём, — Курт решительно обходит перила и протягивает Хельге руку ладонью вверх. — Это не так сложно, как выглядит. Хельга хихикает и вытягивает колени, чтобы натянуть юбку пониже. Вставать она явно не собирается, но увидев, что он не шутит, улыбка исчезает с её лица: — Ты серьёзно? — Серьёзнее некуда. Ну же, — Курт почти поднимает её, придерживая за локти. — Нельзя научиться, если не будешь пробовать. — Да мне и так жилось неплохо, — пошатываясь, она неуверенно надевает туфли. — Как это делается вообще? По счёту? Курт не отпустил её руки, и по лестнице Хельга спускается как леди из немого кино, пришедшая на бал. Даже на высоких каблуках её макушка едва достаёт ему до бровей, и до него вновь долетает пьянящий запах её кожи, смесь солёной карамели и домашнего вина. Чтобы узнать наверняка, надо подойти ближе — близко настолько, насколько она никогда не позволит. — Основная задача лежит на ведущем партнёре, а ведомый, то есть ты, — Хельга недовольно сощурилась, но промолчала, — просто следует за ним. Всего шесть основных шагов, всё делается зеркально ведущему, nichts übernatürliches… То есть, ничего сверхэстественного. Хельга обреченно хлопает ресницами. Кажется, с ней легче просто практиковаться, чем учить теорию. — Если что, в моём позоре виноват будешь ты, — заявляет она с самой невинной улыбкой. — Тогда я готова. Вагнер танцевал вальс миллион раз, с тех самых пор как научился в детстве. Он знал все его виды, при необходимости мог хоть диссертацию по теме написать — но ещё ни разу в жизни ему не доводилось этого делать с наглой, самоуверенной и ехидной ведьмой, ни одно слово которой невозможно было предугадать. Она с ним играет, провоцирует, и сам чёрт не разберёт, чего она добивается… И оттого вдвойне, втройне приятно осознавать, что сейчас она в кои-то веки не владеет ситуацией и от неё ничего не зависит. Он кладёт ладонь ей на спину, и Хельга напрягается, заметно занервничав. Контур её чёрной помады давно размылся, отчего кажется, что от её губ разбегаются маленькие трещинки, но это даже по-своему красиво. Вторая рука Хельги, которую Курт берет в свою, мелко подрагивает. — Mein Gott, Хельга, это танец, а не средневековая пытка, — шепчет он. — Расслабься. — Я не люблю, когда все на меня смотрят, — Хельга морщится. — Просто они, как и я, удивлены, что за последние полминуты ты не сказала никакой гадости. — А ты шевелиться будешь или языком молоть? Что верно, то верно. — Не упади, Hexe. Для них бы всё кончилось, не начавшись, если бы Хельга сейчас вырвала руки и убежала. Если бы он не пригласил её, если бы она не согласилась, если бы и ещё сто тысяч таких «если бы». Но всё случилось, и Хельга тоже это чувствует, иначе бы она не начала с ним разговор. И уже наплевать, что она там себе навыдумывала и какими словами покроет в следующий раз, потому что другого такого момента у них может и не быть. Курт прижимает её чуть ближе, чем того требует танец, и они вместе делают первый шаг. У вальса быстрый, игривый темп, и Хельга за ним едва успевает. Она путается в ногах, уходит не в ту сторону и нервничает так, будто спасает планету от инопланетян. На повороте её чуть заносит, и Курт почти ловит её, не позволяя растянуться на полу. Шаг, шаг, ещё один. Поворот. Серебристые локоны по инерции прочерчивают за её спиной живописную дугу. Шаг, шаг, шаг. Хельга в десятый раз путает пол с его ногами и случайно на них наступает. Курт давно уже заметил, что её глаза меняют цвет в зависимости от освещения, и сейчас они отливают сиреневатой дымкой. Впервые за всё время их знакомства Хельга боится — Курт готов поклясться, что боится — на него посмотреть. Она опускает голову, сосредоточенно обкусывая помаду с губ, опять спотыкается и отчаянно краснеет, впиваясь ногтями ему в руку… — Хэй, — кончиками пальцев Курт аккуратно поднимает её подбородок, чувствуя невыносимое желание почувствовать на себе её взгляд, — всё хорошо. Хельга вскидывает голову так, чтобы его пальцы и её шея не соприкасались. Для того, чтобы принимать подобные жесты, в ней было слишком много упрямой гордости. — Ты когти отрезал? — удивлённо спрашивает она, когда они вновь переплетают ладони. Хельга будто бы нарочно делает это неправильно, не позволяя перехватить свою руку и сжимая его, как ведущий, а не ведомый партнёр. — Были острее. — Как только тренировки начались, чтобы горло никому случайно не вскрыть. — Надо же, какой опасный, — шепчет она уже в сторону, но так, чтобы Курт услышал. Он, конечно же, слышит. Осклабленные тыквенные рожи ехидно подмигивают со всех сторон, и Вагнер поклясться готов, что в зрачках у Хельги мелькают их кривые улыбки. В новый поворот Курт уходит чуть быстрее лишь затем, чтобы под вполне законным предлогом сильнее прижать её к себе и не дать упасть. Это уже и не вальс, но кому какое дело? С Хельгой Максимофф ничего не может быть так, как обычно, даже заученный наизусть танец, потому что она всё пытается подмять под себя и всё сделать-по своему. Когда Змей вновь перехватывает её вытянутую правую руку, накрыв своей, она тут же пытается высвободиться и вернуть как было, чтобы и дальше наслаждаться иллюзией полного контроля. В любой другой момент Курт бы это допустил, но не сейчас. Поэтому он просто обхватывает её запястье, обхватывает так, будто наручник цепляет — вроде и не крепко, но и не вырваться. Пусть командует сколько влезет… просто не сегодня и не с ним. Она успокаивается, приравниваясь к темпу. Левая рука, которую она держит у него на плече, немного расслабляется, и Хельга словно позволят ему сократить расстояние между ними до нескольких непозволительно близких дюймов. Сейчас они оба будто застывают в некой сфере, закрывающей их от мира и меняющей Хельгу до неузнаваемости. Её глаза блестят совсем по-другому, она не злится, а её обычно ехидная улыбка вдруг становится мягкой и нежной, под стать окружавшему её сладкому запаху. Это не та Хельга, к которой Курт привык, конечно же нет. Может, это она настоящая, а может — очередная маска. Ему всё равно. Он просто хочет запомнить её такой. Хельга запыхалась. Делая шаг — не туда, куда надо — она случайно или нарочно наклоняется к нему. Прежде, чем она отстраняется, Курт чувствует на своей шее её выдох. Мелодия начинает подходить к концу, делая последнее своё ускорение, и Вагнер знает, что вместе с ней закончится и это наваждение, рассеется как неуловимый карамельный запах, затеряется в полутёмном зале и бесконечных коридорах. Хельга ускользает от него как ускользает сквозь пальцы холодный утренний туман, за который невозможно ухватиться, и уже через пару минут она назовёт всё то, что было между ними сейчас, бредом и помешательством. И нет в этом ничьей вины, потому что иначе она не может. Едва в воздухе звенят финальные аккорды, Хельга тут же делает шаг назад, расчерчивая одной ей видимые границы и вмиг становясь чужой. Вновь леденеют её только что сиреневатые глаза, темнеет улыбка, в которой проглядываются привычные для неё ядовитые нотки. Хельга кивает тем самым королевским кивком — благодарю за внимание, как говорится — и отходит, не сказав ни слова. Finita la comedia. Почти физически чувствуя на себе взгляды всех присутствующих, Курт тоже улыбается Хельге вслед, «всегда пожалуйста». Получите, распишитесь и идите дальше трудиться на благо народа. Наверное, со стороны это выглядит убедительнее. Zeitnot. В английском языке аналога этому слову не придумали, и очень зря. В разговорном немецком им обозначают чувство острой нехватки времени, ощущения упущенных возможностей или, реже, желания отмотать время назад, чтобы что-либо исправить. Например, удержать Хельгу за руку, не позволив ей уйти, и сказать кое-что очень важное, о чём она, наверное, и сама уже догадалась, поэтому и ушла. Всего одно движение, и вместо ничего могло бы уже быть всё… Но переживания по несбыточному, пожалуй, вполне подождут до старости, а пока что он не привык сдаваться просто так. Прислонившись к стене, Курт видит, как в коридоре Хельга торопливо набрасывает на плечи куртку, слишком лёгкую для морозной ноябрьской ночи, и открывает входную дверь. Обернувшись, она посылает ему насмешливо-пристальный взгляд, будто прикидывая, удастся ли её провокация на этот раз. Исчезает она быстро, за пару шагов сливаясь с царящим за дверями мраке. Ваш ход, герр Вагнер. Дважды просить его не надо. Качнувшись на носках, Курт с показным равнодушием идёт куда-то в сторону кухни, и, едва оказавшись в пустом коридоре, с негромким хлопком исчезает в воздухе.***
Тыквенные гирлянды, намотанные на деревья как сладкая вата на палочку, манят к себе лучше любого магического шара. На фоне грязно-коричневого безлунного неба длинные ветви кажутся пальцами гигантских чудовищ, и Хельга почти чувствует, как они смыкаются на её шее. Хэллоуинская суицидальная романтика, хоть сейчас вешайся на ближайшем кусте. Холодно, хочется курить и немного — спать. Максимофф ёжится, повыше натягивая воротник куртки, и лихорадочно ищет по забитым хламом карманам сигареты. Покрытая изморозью трава хрустит под ногами, и в ночной тишине этот звук почему-то очень пугает — на ум приходят нелепые ассоциации с хрустом ломающихся костей. Уже привычное «бамф!», Хельга, конечно, ожидала, но когда оно-таки раздалось, почему-то вздрогнула. Найденную в кармане сигарету она случайно переломила пополам. — Эй, — Хельга резко оборачивается. На веранде никого нет, и она нерешительно поднимается на неё. — Нихрена не смешно. Тишина стоит такая, что не хватает только стрекочущих сверчков, которые, слава холодам, давно передохли. С клумб на неё ехидно пялятся зубастые тыквенные морды, из-за темноты будто висящие в воздухе, а между ними весело прыгает перекати-поле… А, нет, это ей уже кажется. — Ну и пошёл ты к чёрту, — мрачно сообщает Хельга, растирая между пальцами рассыпавшийся табак. — Надо очень. Она уже хочет уйти с веранды, чтобы отчалить в ночь и побродить по лесу в гордом одиночестве, но слышит над головой тихий смешок и несколько обречённо смотрит вверх. Курт ловко, как кот с забора, спрыгивает на лестницу и уже открыто смеётся, забавно щуря посверкивающие глаза. — Ты как ребёнок, — говорит он, выпрямляясь. Даже стоя на две ступеньки ниже неё, он остаётся немного выше. — А ты как маньяк, потому что нормальные люди не ползают над головой у других. — Я и не человек, да и ты тоже, — резонно замечает он, явно ожидая гневных комментариев. — Что, даже не скажешь «оно и видно»? Я подождать могу… Хельга закусывает щёки изнутри, разрываясь между желанием заулыбаться и прочитать манерную отповедь. Именно это она, так-то, сказать и собиралась, ну да чёрт с ним. Всё равно этот дешёвый спектакль пора или сворачивать, или добивать до конца. — Спокойной ночи, — цедит Максимофф, перепрыгивая через ступеньки на скользкий гравий. — Как ты это говоришь? Gutt nachte? — Gute Nacht, — машинально поправляет он. — Но разреши поинтересоваться, куда ты отправилась? — Разрешу. Иду в лес, буду валить сосны и кататься на волках. — Здесь нет волков. — А я найду! Курт издаёт тяжелый вздох, после которого люди — ну и не только люди — обычно добавляют что-то вроде «прости Господи». В этот раз обошлось без божественных излияний. — Ты когда-нибудь бываешь серьёзной? — спрашивает он, опираясь на увитую засохшим плющом деревянную балку. Ответ он наверняка знает заранее, хотя и вопрос довольно странный: большинство их диалогов так или иначе сводились к перепалкам. Хельга переводит взгляд к мерцающей паутине на деревьях. Расфокусировка делает её вулканически-оранжевой, будто на нить нанизали только что застывший янтарь. В неё хочется упасть, повиснуть как попавшаяся пауку бабочка. В ледяной ночи этот свет кажется настолько тёплым и манящим, что Максимофф почти неосознанно делает несколько шагов вперёд, готовая взлететь хоть сейчас. — Ты их вешал? Гирлянды? — спрашивает она, не опуская головы. Прежде чем ответить, Курт подходит к ней, оставаясь, однако, чуть позади. — Да. Было холодно, но оттуда открывается отличный вид. — Перенеси нас туда. Хельга выдыхает, сама не веря в то, что она это сказала. Собственный голос прозвучал совсем чужим и далёким, будто это говорила и не она, а какая-то засевшая в горле голограмма. Курт, очевидно, испытывает то же самое: когда она оборачивается, он выглядит почти шокированным. — Сейчас ты ничего не увидишь, — говорит он с явным сомнением, — слишком темно. — Перенеси, — упрямо повторяет Хельга. — Не боишься высоты? Уж этот страх она точно как-нибудь потерпит, есть и похуже. — Просто хочу посидеть среди огоньков, — отвечает она с убийственной честностью, — и плевать я хотела на этот вид. Вагнер качает головой, явно, прикидывая, не рехнулась ли она часом. Чёрт его разберёт, может, и рехнулась — но если бы она этого всё-таки не сказала, потом никогда бы себе не простила. И Хельге всё равно, что там решил для себя Курт относительно её психической стабильности, потому что он делает шаг вперёд и тихо говорит: — Мне придётся взять тебя на руки, чтобы ты оттуда не свалилась. Курт, с которым они ехали в Инстиут, такого бы никогда не сказал. Сначала он бы десять раз извинился, потом сто раз смутился, а потом, скорее всего, просто смотался бы в неизвестном направлении. Курт, который был перед ней сейчас, ничего не спрашивал, а просто поставил её перед фактом, и… Странно, но её это ни капельки не возмутило. Но думать об этом уже не хотелось, потому что в следующую секунду Курт бесцеремонно оторвал Хельгу от земли с такой лёгкостью, будто она весила не больше котёнка, и с какой-то трепетностью прижал к себе. — Держись, — сказал он и Хельга чуть было не зажмурилась, одёрнув себя в последний момент. В этот раз обошлось без головокружения и взрыва мозга. Телепортация ощущалась как обычный прыжок, после которого, правда, они оказались немного выше уровня земли. Хельга нерешительно посмотрела вниз, и, увидев, сколько футов их с этой самой землей разделяют, её прошиб холодный пот. За пределами дрожащих янтарных огней ничего не было — только мёртвая ноябрьская тьма, налипшая на когтистые ветви. Крохотные фонарики превратили старый клён в волшебный замок, защищённый от всего мира и ему невидимый. Заворожённая, Хельга смотрела на мерно покачивающиеся на ветру тыковки, время от времени стукающиеся друг о друга, и её страх немного ослаб, уступив место глухому восторгу. Лишь когда она успокоила участившееся было дыхание, она поняла, что сидела у Курта на коленях, изо всех сил вцепившись ему в плечи. — Ты как? — тихо спрашивает он и чуть крепче сжимает руки. Одна была у неё на талии, как во время танца, вторая под коленями. Курт осторожно подвигается на ветке, прислоняясь спиной к стволу, и мягко гладит Хельгу по плечу. — Расслабься, мы не упадём. Хельга выжимает из себя нервную, дёрганую улыбку, понимая, что сейчас просто не сможет поднять на него глаза. Впервые за шестнадцать лет она почувствовала себя на краю пропасти, во всех возможных смыслах. Высота ощущалась неожиданно близко — внизу были только огоньки, парящие будто сами по себе, и больше ничего. Сжав губы, Хельга изо всех прижимается к Курту. Страх, только страх, и больше ничего. — Ты дрожишь. Замёрзла? У них вместо дыхания пар, вырывающийся почти одновременно и сплетающийся в один клубок. Здесь, наверху, воздух гораздо холоднее, но сейчас Хельге почему-то намного теплее, чем когда они стояли на крыльце. Просто у Курта тёплые, почти обжигающие руки, и Хельге хочется закутаться в них как в одеяло, укрывающее от всех проблем. Сидя на ветке как долбаная синичка, она впервые за много месяцев чувствует себя в безопасности. — Ага, — роняет Хельга, разжав губы. Курт непринужденным и каким-то очень правильным жестом склоняет её голову к себе на грудь так, чтобы её макушка оказалась у него под подбородком. Становится теплее. — Можем спуститься, если хочешь… — Нет, — осекает она, — не хочу. Они молчат. Тыквенные огни снова сталкиваются друг с другом, и неугомонный вечер разносит их в разные стороны. — Я засыпаю, — шепчет Хельга куда-то ему в шею. — Ты уж не отпусти. Курт с нежностью — теперь она точно знает, что это так — проводит рукой по её волосам. В этом простом прикосновении спрятано столько всего невысказанного, что Хельга непроизвольно прижимается к нему ещё ближе, пусть ближе уже некуда. — Не отпущу, — Вагнер обвивает её хвостом, точно пытаясь подтвердить эти слова. — Niemals. — Что это значит? — сонно бурчит Хельга. — Ничего, — ласково отвечает он, скользнув пальцами по её уху. — Засыпай.