***
Очередная ночь в библиотеке. Уговоры Хэнка хотя бы попытаться восстановить режим сна, разумеется, не увенчались успехом. Уставшим Реми чувствует себя лучше. Не надо растрачиваться на лишние эмоции и тревожные мысли, мозг работает активнее, желаний становится меньше. Если всё катится по наклонной, лучше уж точно знать, что финал ты не проспишь. Современных авторов здесь было немного, в основном – старая классика и разного рода забавные находки вроде кулинарных книг и сборников с выкройками. В шкафу у самой двери располагалось несколько полок с более-менее новыми изданиями. Недавно Хэнк привёз из города четыре книги Стивена Кинга, которому сейчас поклонялся весь мир и которого сам Хэнк категорически не признавал. Реми помнил, как впервые читал «Жребий Салема» - с трудом, со словариком, но всё же сам. Английский давался ему тяжело, он до сих пор не избавился от акцента и мог по привычке глотать окончания. Возле каждого почти кресла стоит причудливой формы торшер, поэтому весь свет включать необязательно. Ночь, немного виски и «Улисс» - формула идеального сумасшествия. Тепло и тоскливо. - Пришла за учебником. Не заметила тебя. Джин чувствовала энергию других людей, она не могла не знать, что в библиотеке кто-то есть, но Реми делает вид, что верит ей. Он тоже устал от постоянных пряток и жмурок, это всё отняло слишком много сил и времени, в этом не было никакого смысла. - Хочешь поговорить? – прямо спрашивает он. Ни акцента, ни инверсии. Говорит как американец. Джин фокусирует на нём чуть замутнённый сном взгляд. Кажется, это их первый спокойный разговор без бурных эмоций, швыряния предметов разной степени тяжести и так далее. Этой истории пошёл уже пятый месяц. Пять месяцев спонтанного секса, столкновений в коридорах, постоянных недомолвок и ощущения временной петли. Сложно играть в расставание, когда вы живёте в соседних комнатах, а вокруг на много миль только камни да сосны. - Хочу, - кивает она. Чёрная футболка с рисунком какого-то монстра доходит ей до середины бёдер и до неузнаваемости меняет её фигуру. Реми готов был поклясться, что видел эту футболку на Хельге. Грей подходит ближе и садится возле кресла, положив голову на подлокотник. Их лица довольно близко друг к другу, но никакогй романтики в этом почему-то нет. Книги, мягкий свет, ветер за окном – обстановка располагала не к страстям, а к длинным разговорам. Реми скучал по такому. Джин была великолепным собеседником, если не брать во внимание её вредную привычку выводить людей из себя или – не очень-то вредную – привычку мириться через постель. Реми утыкается в её волосы и как-то незаметно для себя выпускает из рук книгу, которая с глухим стуком падает на пол. Аромат всё такой же насыщенный и яркий, дисгармонирует с абсолютной тишиной и сдержанностью, окружающей их. Рыжие локоны скользят по пальцам. Лимон и гвоздика, невероятное сочетание. Джин подаётся навстречу, не возражает, когда Реми мягко гладит её губы и скулы. Впервые за много месяцев он видит её без косметики. Весь нос у неё в веснушках. - Я всё ещё считаю, что временами ты полный… - Грей прерывается, видимо, чтобы дать ему шанс хихикнуть. – Ты сам знаешь, кто. Но я даже готова признать, что я не лучше. - Vraiment! Если бы у кого-нибудь постороннего была возможность прокомментировать всё происходящее, он бы просто сказал – «вы друг друга стоите». Наверное, это всё-таки правда. Реми мог называть себя кем угодно, но святым – в последнюю очередь. - Я распинаться тут не буду, - лениво огрызнулась Джин. – Просто… извини за то, что наговорила. Ладонь невзначай соскальзывает ей на шею. Снова неснятые украшения, на этот раз кулон. Камень в форме капельки. Кожа нечеловеческая, тонкая как шёлк. Какие-то они все здесь сложные. Не умеют решать проблемы нормально, создают миллион препятствий, раз за разом спотыкаются о собственные запреты. Детский сад. Слишком много упрямства, глупости, обид. Быть может, так и надо, когда вам обоим и двадцати нет, и вы почти весь сознательный возраст живёте нос к носу?.. А у кого спросить совета? - Мне тоже надо просить прощения за то, что ты приняла меня за обдолбыша? – слово звучит настолько нелепо, что они оба улыбаются. Освоить сленг до конца Реми так и не сумел, язык всё равно отказывался нормально воспроизводить большинство подобных фраз. - Не проси. «Давай просто помолчим», - звенит её голос в его мыслях, слабо и приятно. – «Вот так. Вместе».***
Каждая минута, проведённая рядом с ней, давала очередной факт. За Хельгой хотелось наблюдать, она невольно притягивала взгляд. К тому же, в салоне автомобиля смотреть было больше не на что. Она не начинала разговор сама, и если бы Эрик не произносил что-нибудь время от времени, она, скорее всего, молчала бы всю дорогу. Хельга не доверяла ему и особо этого не скрывала – он заметил, например, что она не выпускает его из поля зрения. Сидела тихо, иногда не шевелясь по нескольку часов, то прикрывая ненадолго глаза, то продолжая смотреть на дорогу. Старалась не засыпать. Из Института они выехали рано утром, не было ещё и семи. Хельгу провожала только одна девушка, представившаяся как Джин, и Чарльз. Того парня, Курта, почему-то не было, но Эрик решил – и не пожалел – спросить об этом как-нибудь позже. Хельга несла на плече дряхлую спортивную сумку и не позволила Эрику помочь её дотащить. Первый день пути был долгим и до зубного скрежета тихим. Радио они не включили, за окном были сплошь бесконечные леса, иногда сменяющиеся полями, и время казалось резиновым. То ли час прошёл, то ли все десять. Даже встречных машин почти не попадалось. Ближе к вечеру Хельга уснула надолго, поджав под себя колени, как птица на жёрдочке, и уронив голову на плечо. Спала неспокойно. Что-то бормотала, дёргалась, пыталась ворочаться, насколько это было осуществимо в пределах узкого сиденья. Эрик мог её понять. Ему редко снился бессвязный забавный бред, который утром вспоминаешь с недоуменной улыбкой – чаще всего во сне его преследовали призраки прошлого, убитые или погибшие. Со временем к такому привыкаешь. Утро – придорожная заправка. Они оба пьют кофе, но Эрик «без всего», горячий и чёрный, а Хельга – «девчачий вариант», как всегда говорил дедушка Эрика, то есть с молоком и сахаром. Последнее было, очевидно, для избавления привкуса от пережаренных дешёвых зёрен. Дома, в Мачайасе, у него был хороший кофе с ароматом, способного даже мёртвого из могилы поднять. Эрик как-то случайно говорит об этом и у них происходит диалог фраз на двадцать. Хельга перемежает нормальную речь с названиями кофейных напитков – какие-то гляссе, мокаччино, фраппе. Под конец она, чуть улыбнувшись, говорит, что вычитала это всё из какого-то кулинарного журнала, и что их старания оценил даже Профессор. Тема быстро иссякает, и разговор обрывается. Три часа они едут в тишине. Эрик не так уж часто чувствовал себя озадаченным, но сейчас это была даже не озадаченность, а скорее растерянность. Он не был мастером коммуникабельности, не любил общаться с людьми, и никогда у него не было именно необходимости искать к ним какой-либо подход. Как это вообще происходит? Почему он не мог вспомнить хотя бы одного фильма с похожим сюжетом, чтобы выдернуть из него пару диалогов и осторожно воплотить их в реальность? - Мы толком не обсудили ваши соревнования на арене, - хорошо, что никто и никогда не узнает, как долго он обдумывал эту фразу. Хельга, прижимавшаяся головой к боковому стеклу, выпрямляется и кидает в его сторону быстрый взгляд. - Ты хорошо дралась, и та девочка была, кажется, слабее. Но у тебя слишком много экспрессии. На самом деле, он уже много размышлял над тем боем и сделал несколько выводов. Во-первых, дерись они насмерть, у Хельги было объективно больше шансов на выигрыш. Всё же расплющить человека проще, чем сжечь. Во-вторых, характер их сил – то есть самого Эрика и его дочери – оказался совершенно разным. Над развитием своих способностей Леншерр работал долго и упорно, а Хельга, наоборот, свои всячески сдерживала. Игры генетики часто очень непредсказуемы. - Мы с Рэйвен работаем над этим. Рэйвен к магии имела очень косвенное отношение. В ближнем бою, конечно, истерики ни к чему, но эта проблема всё же требовала иного подхода. Интересно было бы побывать на занятиях Хельги и Чарльза, посмотреть, не сдал ли старый друг своих оборотов. Хельга взъерошила волосы. Кажется, ей сложно было вести диалог без нервозных жестикуляций. - У нас будет время. Покажу тебе пару… приёмов. Может, Чарльз тебе что-то уже и рассказывал, конечно. На многое у нас с ним схожие взгляды. Это было правдой только отчасти, если учесть, что под «многим» Эрик имел, в общем-то, только вещи, так или иначе касающиеся детей в целом и Хельги в частности. Впрочем, не исключено, что Леншерр попросту упускал что-то из виду. Для него не было секретом, что Чарльз отлично разбирался в психологии и знал, как подталкивать людей к тем или иным поступкам. Он умел добиваться своего. Именно он больше всех хотел, чтобы Эрик наладил отношения с дочерью, и дело двинулось с мёртвой точки. Глупо было не признавать его вклада в это дело. А если бы он сомневался в том, что эта поездка не закончится благополучно, он ни за что не отпустил бы Хельгу. - Я начала работать со всем… этим не так давно. Осенью, если быть точнее. А раньше были только домашние разминки и всякие шалости вроде попыток летать, - она констатирует это безразличным голосом, будто рассчитывая на то, что Эрик потеряет интерес к подобной беседе. Сложная она, непонятная. Снова пытается занять чем-то руки – теребит тонкие браслеты на запястье, звенящие, натянутые один поверх другого. Леншерр жалеет внезапно, что, выбирая ей подарок, он всё же отказался от мыслей об украшении. Эта мысль пришла ему в голову очень неожиданно. Было неловко, что он, общаясь с девочкой, забыл про её возраст и про день рождения, а запоздалый подарок всё же лучше, чем никакой. Только что можно подарить полузнакомой девочке-подростку? Он не знает, что она любит, чем увлекается, а гадать в таком деле почти всегда значит отмахнуться от вопроса. И в конце концов Эрик остановился на складном охотничьем ноже, лёгком, компактном и очень остром. Нож никогда лишним не будет. Но какая-нибудь подвеска, возможно, была бы уместнее. - Мне было под тридцать, когда я вполовину осознал границы своих способностей и научился ими пользоваться. - Не так уж и много. Тишина наконец-то стала чуть менее накалённой. Потом Хельга достанет конспекты, будет что-то повторять, перечитывать, водить пальцем по неровным строчкам. Почерк на каждой странице разный, то крупный и размашистый, то мелкий и еле различимый, много клякс, помарок и каких-то пометок – всё это Эрик замечает краем глаза. Он думает о том, что ехать им ещё два дня, но, кажется, они друг друга не поубивают. Это немного радовало.***
Странно, но от этой поездки Хельга не испытывала ни малейшего чувства дежавю. Именно этого она боялась больше всего – переживать тот ноябрь заново, вспоминать всё по кусочкам и опять сходить с ума. Но этого не случилось. Эмоциональные диапазоны слишком различались. На похороны к Питеру она ехала раздавленной, убитой горем и предстоящей встречей с мамой, а Мачайас она избрала как временное пристанище от всех проблем. Позорно сбежала с поля боя. Крохотный домик на побережье Атлантики был далеко не худшим вариантом убежища. Первые пару-тройку дней Хельга с Эриком своеобразно притирались друг к другу, пытаясь понять, по каким правилам должна строиться их жизнь на этот неопределённый, но явно недолгий срок. Конечно, это была лотерея – оказаться с почти не знакомым человеком на настолько маленькой территории. Дом был устроен так, что в нём было практически нереально остаться одному, они постоянно или видели, или слышали друг друга. Если, конечно, кто-нибудь не сдавался и не уходил. Основное правило – Абсолютная Аккуратность – Хельга усвоила в первый же день. Всё же глупой она не была и видела, что Эрик маниакально чистоплотен. Как выяснилось уже очень скоро, убирался он каждый день. Мыл полы, протирал пыль, поднимая все немногочисленные вещи, да только что хлоркой не дезинфицировал. Хельга тогда страшно смутилась. Создавалось ощущение, что Эрику мешает её присутствие, что ему неприятны люди в принципе, раз он с таким остервенением превращал свой дом в операционную. Потом она как-то привыкла, или, быть может, предпочитала об этом не думать. Пришлось начинать жить по политике «несуществования», то есть делать всё так, чтобы это не оставляло следов пребывания человека. Всё открытое – закрыть, грязное – помыть, любую вещь всегда и при любых обстоятельствах, включая смертельную рану, ставить на место и так далее. Хорошо, что Эрик ни разу не был в комнате Хельги в Институте. Ему бы там поплохело. Хельга выбрала себе диван, а не кровать в большой комнате. Ей просто хотелось засыпать, глядя в огонь. Она подумала было о недальновидности своего решения, узнав, что Эрик встаёт на работу рано и сам собирается – не хотелось просыпаться вместе с ним в шесть утра. Однако очень скоро она убедилась в том, что её отец был не громче бесплотного призрака. Поддержание спокойной тишины было вторым правилом, впрочем, оно не вызывало у Хельги никаких негативных эмоций. Ей нравилась возможность побыть наедине со своими мыслями. Эрик, сначала показавшийся совершенно невыносимым, довольно быстро обрёл в глазах Хельги человеческие черты. В основном это происходило через знакомство с повседневными привычками. У него не было телевизора или компьютера, только радио, старенькое, с дребезжащим звуком, которое он включал на час, читая газеты, но никогда – во время еды. За столом второе правило приобретало характер священной заповеди. Допускались стуки ложек или глотки, но желательно было и их как-нибудь приглушать. В Школе любой приём пищи сопровождался громкими разговорами, и, учитывая ограниченность времени из-за большого количества занятий, многие ученики нередко дожёвывали всё на ходу. Режим питания, к слову, тоже был весьма конкретным. Если Эрик уходил на работу рано, то он завтракал в одиночестве, а обедал уже там, лишь изредка забегая домой. Ужин же неизбежно проходил в семь или – максимум – в половину восьмого. Перекусы между этим всем не то что бы пресекались, но, кажется, не одобрялись. Еда была самая простая, ничего сладкого в этом доме, очевидно, никогда не было. Какая-нибудь шоколадка легко могла нарушить хрупкую гармонию аскетичности этого странного тихого места. Леншерр много читал – книги он брал в библиотеке. На них он тратил большинство свободного времени, и казалось, будто от смен на складе он нисколько не уставал. Два-три раза он уходил на ночную смену, а когда Хельга только-только просыпалась, он уже сидел в любимом кресле с чашкой кофе. Образ жизни Эрика напоминал какой-нибудь старомодный сериал с множеством клише. Не хватало разве что хозяйки с кучей кудряшек и в белом фартуке, которая готовила бы мужу сэндвичи в дорогу. За её отсутствием эту задачу приняла на себя Хельга. Она уже задумывалась на предмет его отношения с женщинами, но не поднимала эту тему – кровное родство никак не предполагало глубокую откровенность. Хельга боялась сначала, что её присутствие будет ему как-то мешать, но потом уже поняла, что не всё так просто. Прямых соседей у домика на отшибе не было, и никаких одиноких дам с пирогами наперевес у дверей так и не появилось. На работе у него вряд ли было много коллег женского пола, а если и были, он не тратил на них лишнего времени. Через неделю после приезда Эрик и Хельга впервые вышли в город вместе. С ним многие здоровались, кто-то даже останавливался для короткого разговора («Не-представите-нас-это-Хельга-моя-дочь-надо же-я-не-знала-что…»), но сам Леншерр выглядел достаточно равнодушным. Одна женщина посмотрела на Хельгу с явным умилением. Разумеется, красивый мужчина в возрасте и со взрослым ребёнком – от этого веет явным романтическим флёром типичной бульварной книжки. Другими словами, ответов на свои вопросы Хельга не получила. Немного позже она скорее поняла, чем узнала наверняка, что Эрику с женщинами общаться было не легче, чем с подростками. За одну неделю у них едва набралось пять-шесть диалогов. По утрам Леншерр практически всегда отсутствовал, вечерами не всегда был настроен на коммуникацию, а Хельга и не пыталась его к этому подтолкнуть. У неё никогда не было потребности в постоянном общении. В отсутствие Эрика она или занималась, или отправлялась исследовать окрестности, стараясь не привлекать к себе внимания. Природа в округе была по-северному суровой, но живописной. Дальние улочки заканчивались лесами, густыми и хвойными, заполонёнными нерастаявшими сугробами, и Хельга с удовольствием сбегала туда на час-другой, чтобы насладиться последними днями зимы. Иногда она даже забывала о целях своей поездки – быть может, потому что и не знала их. Они это ни разу не обсуждали. Хельга не понимала и, кажется, не хотела понимать его отношения к себе. О большой любви речи не шло, о неприязни или раздражении – тоже, как, впрочем, и о привязанности. На переднем плане у Эрика явно стояли какие-то личные интересы, может, банальное любопытство, по крайней мере сначала. Сейчас Хельга уже ни в чём не была уверена. Но как-то внезапно для себя самой она перестала видеть в отце врага и увидела то, что было на самом деле – бесконечного одинокого человека с искорёженной жизнью. Теперь, когда он приходил домой, Хельга встречала его улыбкой. Три дня спустя Эрик впервые ответил ей тем же.***
Ей снится огонь. Это не тот огонь, что был в том далёком сне, когда она увидела смерть Кевина и Марии, совсем не тот и даже близко не похож. Хельга хорошо понимает, что видит сон, но взять и проснуться не может, словно её что-то удерживает. И она смотрит Опустить глаза – тела нет. И головы нет, нет вообще ничего, она существует здесь как бесплотная астральная проекция, но осознаёт всё до последнего. Точнее, первого и последнего. Здесь – а где это, здесь? – нет ничего, кроме огня. Ни стен горящего дома, ни задыхающихся от дыма юноши и девушки, ни гари. Этот пожар, он… Нет, не пожар. Просто пламя. Без всего. Он не обжигает, ни пахнет, от него не исходит даже жара. Он меняет цвет. Сначала совсем обычный, он разбегается синим от самого основания, языки пламени похожи на задымлённые чернила. Ассоциативно он на что-то похож, но сложно понять, на что именно. Хельга хочет его почувствовать, дотронуться, хочет стать его частью, но это лишь огонь, пусть и самый необычный из когда-либо ею виденных. Она просыпается внезапно и спокойно, без ощущения продолжения сна или попыток восстановить его в памяти, точно помня каждую деталь. Садится на диване, бросает машинальный взгляд на настенные часы – половина шестого утра. За окнами темно. Сон что-то значил. Хельга тут же отыскивает в рюкзаке тетрадь, и, размашистым движением отчеркнув предыдущую запись, набрасывает на листке несколько вариантов возможных толкований. Огонь-очищение, огонь-разрушение, огонь-спасение… Не то, всё не то. А она уже достаточно хорошо знает себя, чтобы думать, будто приснившееся было просто предметом игр подсознания. Но этот, в отличие от предыдущего, её не напугал. И в то же время он был слишком чётким, чтобы походить на догонялки с воображением. Огонь, огонь, огонь… Где ещё может быть огонь? Догадка осеняет её неожиданно и резко, напоминает удар по голове. На берегу неподалёку располагался большой и действующий маяк. Огонь-предзнаменование. Тогда чего именно? Хельга мучается ещё час, старательно пытаясь разложить всё по полочкам, но гениальные мысли на этом кончились. Она ложится, закрывает глаза и проваляется ещё пару часов, до того момента, когда утренняя бодрость перестанет выглядеть подозрительной. За это время она успевает что-то обдумать и понимает, что будоражить Профессора из-за такой откровенной ерунды – кощунство. Один сон всё же не являлся веской причиной. Следовало подождать, или, вернее, пересобрать происходящее под возможные варианты. На следующую ночь ей приходит уже другой сон, реалистичный и мерзкий. Хельга видит целые оравы гигантских жирных тараканов, то и дело взлетающих, путающихся в волосах и забирающихся под одежду. Топот миллионов маленьких ножек и звуки трения панцирей оглушали, а деться от них было некуда. В какой-то отлучённый от настоящего момент Хельга осознаёт, что абсолютно точно знает, что предвещают эти тараканы, и это её пугает, это страшно, это можно остановить… Но, проснувшись, она теряет ту мысль. Остаётся лишь играть с догадками. Огонь, тараканы. Слишком уж конкретные и отчётливые для простых снов видения. Думая об отвратительных насекомых, Хельга невольно вспоминает Клайва Уайатта – у них явно было что-то общее. Встречался ли Профессор с кем-нибудь из их шайки ещё? Согласились ли они наконец-то оставить Школу в покое? Трудно было быть в курсе событий, находясь здесь, ото всех вдали. Следующие пару дней проходят без ночных происшествий. Хельга позвонила в Школу, подозрительным тоном расспросила Эмилию Лидвелл – она взяла трубку – о состоянии всех учителей и учеников, но ничего нового или интересного не выяснила. Два простых сна по ощущениям принесли ей столько же беспокойства, сколько месяц ожиданий новостей от суда. Это состояние начинало бросаться в глаза – в конце концов его даже Эрик заметил. Проблему он решил по-своему. На следующий день они пошли охотиться. Благодаря занятиям с Рэйвен Хельга хорошо обращалась с большинством видов как холодного, так и огнестрельного оружия, но на живых мишенях тренироваться не приходилось – жалость над животными брала своё. Как-то раз Сиро с Серхио ходили стрелять по уткам, после чего решили как-то пошутить над Реми – деталей Хельга не помнила, но догадывалась, учитывая, что Лебо был вегетарианцем. Закончилось всё предсказуемо, то есть дракой. Реми спустил обоих одноклассников с лестницы и в итоге провёл всю ночь на футбольном поле, бегая штрафные одиннадцать миль. Вспоминая эту историю, Максимофф понимает, что у неё нет каких-либо убеждений, мешающих ей подстрелить зайца или перепёлку. Скорее этические соображения. Но сейчас ей отчего-то всё равно. У Эрика только одно ружьё. Хельга уже не раз видела «Ремингтон-80», узнаёт его и сейчас. Они уходят с утра, едва только рассветает. В лесу холодно, но не ветрено, воздух сухой и отдаёт морозом. Мысли о странных снах уходят, здесь им не место. - Тихо ходишь, - отмечает Эрик еле слышно. Хельгу этому научила Рэйвен. С носка на пятку, стараясь быть как можно ниже. Кажется несложным, но требует длительной практики. Под ногами Эрика нет-нет да хрустела случайная веточка, Хельга же кралась как кошка. В памяти были ещё свежи воспоминания об отработке невыполненных нормативов. – Смотри внимательно, у тебя глаз лучше. На периферийном зрении Хельга отмечает справа маленькую куропатку, но не успевает среагировать – птица исчезает. Эрик этого, к счастью, не заметил. - А ты веришь в вещие сны? – спрашивает Хельга после получаса бесплотных хождений. Отец вёл её уверенно, он отлично знал этот лес и держался проверенных троп. На некоторых деревьях он оставлял короткие зарубки, глубоко взрезавшие кору, и Хельга уже сама присматривались к каждому стволу. Их с Эриком следы были единственными, которые она пока что видела. Эрик покосился на неё, но ответил не сразу. Ему померещился кто-то вдали, и он вскинул ружьё, почти тут же опустив. - Я – нет. А на твоём месте я бы верил, - лаконично ответил он. Точнее и не скажешь. А секунду спустя раздаётся точный выстрел, громыхнувший в лесном затишье как вулкан в Помпеях, и небольшой сугроб на расстоянии примерно десяти ярдов окрасился заячьей кровью. – Там, где есть магия, ничего не бывает просто так. Заяц окажется большим, но худым. Пуля прошла навылет, оставив в тушке две сквозные дыры, Хельга заметила это, когда Эрик поднял его за уши. Она жалеет, что убила его не сама. Она давит улыбку, когда ружьё переходит ей. И она улыбнётся, не скрываясь, когда через несколько долгих часов она заметит два длинных уха за корнями сосны и размозжит ускакивающему зайцу череп. Из их лапок можно будет сделать талисман на удачу – удача всем им пригодится. Из двух зайцев можно сделать очень много всего, сегодня они останавливаются на рагу. Они с Эриком вместе свежуют добычу, пачкая руки в неожиданно тёплой крови. Вместе шинкуют овощи, помешивают их на сковородке, советуясь, что добавить – розмарин или тимьян. Среди картофеля, лука и моркови Хельге мерещатся тараканьи трупы. Легче становится только от вида восьми лапок, сушащихся на бумаге. Ночь после длится несколько часов. Перед самым рассветом голову затуманивает новый сон. Хельга теряется в реальности. Она всё ещё в Мачайасе, но вместо восемьдесят четвёртого во всём мире давно стоит девяносто девятый. Только жители городка ни о чём не подозревают, а её саму много лет назад объявили пропавшей без вести. Хельга не будет прыгать по комнате или рыдать, когда проснётся. Не будет даже нервной дрожи. Только жуткий страх. Она еле-еле продержится несколько часов, дожидаясь десяти, чтобы, позвонив Джин, та сняла трубку. - Джин, - Хельга мнётся, не решаясь произнести то, что её так волновало. Подруга скорее всего подумает, что кое-какому ветром вынесло последние мозги. Она и так была в шоке от того, что полуночница-Хельга надумала звонить ей так рано. – Слушай… Я знаю, это прозвучит очень странно, но… Какое сегодня число? В трубке ненадолго воцарилась тишина. Голос Джин, послышавшийся секунд через двадцать, был откровенно издевательским – подруга дала вполне предсказуемый совет употреблять меньше спиртного. - Я серьёзно. Просто ответь, мне надо, чтобы ты это сказала, - упрямо повторила Хельга. Она не сомневалась, что никакой временной петли или чего-то подобного нет. Она сомневалась в собственной адекватности. - Я тоже серьёзно, - хмыкнула Джин и назвала сегодняшнюю дату. Успокоения это не принесло, наоборот, Хельга скорее подтвердила некоторые свои догадки. В голове неожиданно всплывает фраза из только что прочитанной книги – «ничего уже не могло стать прежним», и Максимофф цепляется за неё как за какую-то последнюю надежду. Паранойя в чистом виде. - Хельга, если тебе там плохо или он тебя обижает… - Нет-нет, всё отлично. Здесь что-то другое. Мне снятся какие-то странные сны, и… - Хельга запинается, не зная, в каком направлении вести и мысль, и диалог. Ни у Джин, ни у кого-либо ещё не было причин вставать на уши из-за любой случившейся с Максимофф ерунды. Лишнего шума создавать не хотелось, и всё же страх пропустить важное предзнаменование немного пересиливал. – Спроси, всё ли у всех в порядке, хорошо? Просто… Будьте там осторожны. - Будем, - Грей как-то неопределённо хмыкнула, словно знала что-то, ещё не доступное для Хельги. – Возвращайся поскорее. Уже месяц прошёл, мы скучаем. Хэнк с Чарльзом скоро глотки друг другу перегрызут, у них теперь такое хобби… - А… А как там… - Никак. Ни с кем не общается, только с преподами время от времени. Даже Реми избегает. Хельга вспомнила их последний с Куртом разговор и её почти передёрнуло. Они не общались до самого её отъезда, и даже не попрощались. Он лишь проводил её странным долгим взглядом, может, и не зная, куда и на сколько она едет. Хельга абстрагировалась от него, последовала «совету» дать им с Рэйвен разобраться без её вмешательства и в итоге чувствовала себя предательницей, потому что не смогла ничего предпринять. Вернётся она, и что дальше? Они будут жить в соседних комнатах и дальше делать вид, будто друг друга не знают? - …перестань, - мягко говорит Джин, безошибочно угадав ход мыслей подруги. – Всё наладится. Рано или поздно все находят какое-то решение. - А вы с Реми нашли? - Приедешь – узнаешь. Уезжая, Хельга подумала, что ни за что не задержится больше чем на месяц. Этот месяц прошёл. Нет, конечно, она хотела вернуться… Просто что-то ей подсказывало – будет лучше задержаться ещё. Для всех лучше, не для неё одной.***
Мысли загоняют её в тупик. Для Хельги это состояние не ново, просто сейчас оно чем-то отличалось от обычного самоистязания. Это была не тревога, разбивающая по телу злую дрожь – наоборот, такое состояние напоминало скорее меланхолию. Как будто предвестие чего-то нехорошего вкупе с ледяным спокойствием. Случится? Скорее всего. Что? Неизвестно. А делать с этим что?.. Тоже ничего. Со всеми всё в порядке, не считая, наверное, Курта и её саму. Но это, в общем-то, тоже обычная история. Сейчас начало марта, число Хельга не помнит, но это, кажется, понедельник. Эрик уходит на работу очень рано, в шесть, график у него какой-то безумный, разный чуть ли не каждый день, но его всё устраивает. Он спал мало, чаще всего четыре с лишним часа. Хельга не проснулась, когда он уходил, она встала где-то в десять. Дрова в камине слабо тлели. Уходя, Эрик всегда подкидывал несколько. Хельга машинально приводит в порядок то, что можно привести – моет посуду, проходит по всем поверхностям влажной тряпкой, убирает лишнюю золу. Такому крохотному домику чистота действительно была к лицу. Потом она откроет учебник, сделает несколько заданий и в конце концов поймает себя на бесплотном созерцании страниц. Эрик сказал не ждать его к обеду, и до вечера он всё равно не появится. Смысла дальше сидеть здесь не было, знаний точно не прибавится. Она идёт к океану. Март, холод, свобода. Ей никогда не надоест бросаться на ветер с раскрытыми руками. Волосы забраны, чтобы не превратились в сбитый комок, шарф обмотан вокруг шеи. Бледно-голубое небо изрезано сотнями облаков. Хельга идёт вдоль кромки воды, не позволяя ей добраться до ботинок, и всматривается в бесконечную даль каменистого берега. Ветер удобно подгоняет в спину. И никого на всём свете, кроме неё. Никого. Ей так хорошо – о многом надо было поговорить. Внутренние диалоги самые умные и полноценные. Наверное, это сумасшествие, но и наплевать. Как будто кто-то её осудит. Как будто кто-то вообще существует – здесь, на отчуждённом берегу, в это очень слабо верилось. Первый вопрос. Что с Куртом? Вернее, может, и не с ним… Что со мной и Куртом? С ним самим, кажется, ничего хорошего. И ответа как такового нет. Но Хельга больше всего на свете по-прежнему хочет только одного – просто обнять его, прижаться как можно теснее, даже если он захочет её оттолкнуть, и это ненормально, эта её необъяснимая собачья преданность и желание спасти ото всех бед… Но одно ясно точно. Призрачные небесные покровители на их пути не встанут. Она знает, что много значит для него. Они подростки, они оба многое пережили, у их чувств есть масса логически-психологических объяснений по Фрейду, Юнгу и прочим мозгоправам, да по всей этой истории можно написать роман с глубоким психосоциальным контекстом… Суть же не в этом. Хельга не знала, что происходит с Куртом сейчас. Просто не верила, что он соберёт немногочисленные вещи и ринется на поиск «ответов», судьбы и что там ещё ищут герои приключенческих фильмов… Любовь всей своей жизни? Началось. Вопросы о вечном. Само собой, все, кто начал встречаться в семнадцать, потом живут вместе всю жизнь и вообще любят один раз и навсегда. Любят. Надо же, она это произнесла. Любят. Любят. Да. А зачем отрицать? - Я люблю тебя, придурок! – кричит Хельга в серые воды. Несколько волн отвечают ей согласным рёвом. – Слышишь? Люблю! После этого своеобразного признания ей становится немного легче. Появляется ощущение, будто это действительно временно, будто у всего есть решение. Хочется верить, что через, допустим, год это не будет считаться проблемой. Хотя Хельга слабо представляла себе, как что-то подобное может решиться само по себе, просто, кажется, её участие в этом вообще не требовалось, и это как раз было обиднее всего. Будто она какой-то глупый ребёнок, который не способен осознать простых вещей, поэтому родители решают всё за него. К чёрту. «Подумаю об этом завтра». Тупиковые мысли без начала и конца. Под подошвами мягко хрустит сероватая галька, блестящая от накатывающей воды. Чайки кричат почти повсюду, некоторые, самые наглые, даже подлетают к Хельге поближе, удивляясь, видимо, что она делает на их территории. Здесь не было рыбаков, все пристани находились в городе. Увесистые тёмные скалы по её левое плечо отрезают этот берег от остального Мачайаса, на них поверху должны стоять какие-то дома. Хельга, помнится, ещё думала, как это прекрасно – жить на утёсе. Чтобы увидеть край скал, ей надо немного задрать подбородок. Она не думала раньше, что они настолько огромны. В памяти всплывают пейзажи грейтаунских лесов, пёстрых и красивых, но уже бесконечно далёких, Хельга сомневалась, что когда-нибудь попадёт в Грейтаун. Прошлое должно оставаться в прошлом. Она продолжает идти. Заняться есть чем: подумать. Думать никогда не вредно. Подумать о странных снах, о Курте, о Джин и Реми, обо всех одноклассниках, об экзаменах, о «жизни»… Последнее особенно донимало. Незаметно подкрался тот самый возраст, когда приходит пора резко определять цель всей своей жизни, начинать строить карьеру и решать какие-то важные дела вроде поступления в колледж и самостоятельного проживания, но это скорее пугало, чем вводило в экстаз. Джин – она другая. Она знает, чего хочет, она готова идти к своей мечте, и она обязательно её достигнет, просто потому что она такой человек, который умеет добиваться нужного. Она будет богатой и знаменитой, её будут обожать… А Хельга не знала, что ей нужно. И любая, даже самая красивая мечта, надламывалась от осознания этого факта. Не так давно она перечитала несколько своих рассказов и, разочарованная, едва удержалась от желания бросить тетрадь в камин. Несвязный бред, поток негативных эмоций, впечатанный в бумагу, казавшийся гениальным, а оказавшийся ничтожным. Хельга улыбнулась, конечно, посмеялась сама над собой, однако в то же время почувствовала смутную тоску. Какое-то время она считала, что свяжет свою жизнь с чем-то вроде писательства, и только сейчас поняла, что это было для неё лишь способом справиться с собой, ничего больше. Своеобразные ощущения от принятия подобной истины. Очень… Своеобразные. Ничего. Все люди как-то находят себя, значит, и она сможет. У неё, в конце концов, есть какой-то тыл, она может быть уверена в том, что Школа будет открыта для неё всегда и при любых обстоятельствах, и… И, кажется, Эрик тоже не уйдет. Хельга ждала от него такого шага, но что-то внутри подсказывало, что этого не случиться. А ещё были Линда и Лира, которым, впрочем, было куда безопаснее держаться отсюда подальше. У сестры только-только началось подобие нормальной жизни. К тому же, то веяние опасности, которое ощущала Хельга, совершенно точно не касалось ни одной из них. Это успокаивало почти как лёгкие песни «Aerosmith», сами собой звучащие в голове. Что-то о любви, что-то о свободе… …Из глубоких мыслей Хельгу выдёргивает неожиданно сильный порыв ветра, ухватившийся за концы её шарфа. Она будто просыпается ото сна и стремительно оглядывается по сторонам, будто куда-то могла уйти с бесконечно длинного скалистого берега, и, само собой, она всё ещё была на нём, только вот она понятия не имела, сколько времени заняла эта её прогулка. Впереди, туда, куда шла Хельга, у самого горизонта серая граница неба и воды, виднелся край золотистой закатной полосы. А позади – она оборачивается с нехорошим предчувствием – уже разлились сизые мартовские сумерки, переходящие в раннюю ночь. Край берега затерялся вдали. - Дура, - то ли бормочет, то ли выкрикивает Хельга, ускоряя шаг. Ветер, дувший в спину, яростно обрушивается со всех сторон, капюшон слетает с головы. В мыслях ожидаемый хаос. Во сколько вышла из дома? Не знает, забыла взглянуть на часы. Наверное, около пяти, раз день был в самом разгаре. Как долго она шла на север? Тоже не знает. Ноги начинали побаливать, значит, скорее всего, часа два или около того. Сейчас закат. Ещё час будет светло или относительно светло. К восьми стемнеет. Что делать? Идти, что делать. Быстро поднявшаяся взволнованность ненадолго отступает. Задержится, ну ничего, к девяти придёт… Эрик будет ругаться, наверное, но это ничего, пережить можно. Успокоение откладывается окончательно, когда Хельга понимает, что кромка воды всё больше оттесняет её к скалам. Начинался прилив. Намечающийся дождь – на лице чувствуются тонкие капли, но, быть может, их доносит океан. Порывы ветра и не думают слабеть. Теперь ещё и прилив. Лучше не бывает. Мысли услужливо подсовывают всплывающие в памяти заголовки газет с вестями о пропавших людях, которые, как потом выяснялось, утонули, заблудились, застряли в скале и не дождались помощи. Хельга злится и пытается их отгонять. Подсознание – страшная штука, и оно всегда на стороне паники. А там, где паника, там и неправильные действия. Хоть что-то с уроков Рэйвен Хельга запомнила наизусть. Анализ ситуации она проводит в считанные секунды. Из хорошего – она не заблудилась и точно знает, куда идти, потеряться на конкретном отрезке побережья невозможно, это, в конце концов, не лес. Собственно, на этом плюсы заканчивались. Темнело быстро, быстрее, чем Хельга рассчитывала, погода и не думала униматься – расходился и дождь, и ветер, волны поднимались всё выше. Максимофф неуверенно взглянула наверх. Утёс был очень высоким, но в теории, если попытаться, она могла бы долететь до него… А что дальше? Конечно, это спасло бы её от вероятности быть смытой в океан, но путь до дома стал бы ещё длиннее. Кроме того – и это было куда важнее – наверху стояли многочисленные дома. Их жители обязательно заметят появившуюся из ниоткуда фигуру, да ещё и окружённую светящейся магией. Неприятностей от этого станет в десять раз больше. Значит, ничего не остаётся, кроме как двигаться вперёд. Холодно, чёрт побери. Руки онемели, зубы стучат друг о друга. У Атлантического побережья даже летом далеко не жарко, что говорить о первых днях весны? И почему только у Хельги в ДНК не подмешано какой-нибудь специально удобной способности вроде самообогрева – её собственная магия сейчас ничем не могла ей помочь. Она попыталась было создать сферу, чтобы защититься хотя бы от пронизывающего ветра, но быстро сообразила, что на её поддержание уходит слишком много сил, к тому же, она затрудняла и без того плохую видимость. Сгущавшиеся сумерки всё больше окутывали пляж тьмой, совсем скоро будет не разглядеть даже ладоней, поднесённых к лицу. От одной мысли провести здесь хотя бы час в абсолютной темноте становилось не по себе. С собой у неё ни часов, ни чего-либо ещё. Хельга по-прежнему может только гадать, сколько времени прошло от момента поворота обратно. Она хорошо помнит отрезок берега я у дома Эрика, но впереди не виднеется ничего ему подобного. Закат, разгоревшийся так неожиданно, спрятался среди облаков, а температура продолжала падать, или, быть может, продрогшей до костей Хельге это только казалось. Ей оставалось только надеяться, что дождь с ветром не превратятся в беспощадный прибрежный шторм. - Может, ты меня услышишь?.. – Максимофф, из-за холода даже соображающая с трудом, попыталась телепатически достучаться до Эрика. Сигнал походил на брошенную в бездну фонарик: сначала яркий, через несколько минут он сам собой затерялся, не встретив никакого отклика. Отец был всё ещё очень далеко, слишком далеко, чтобы хотя бы почувствовать этот вызов. Всё это напоминало лисий капкан. Куда ни дёрнешься – везде ловушка. Она не удивлена, что попала в такую ситуацию. Просто очень зла на себя на своё неумение думать на несколько шагов вперёд. Когда дождь перерастает в настоящий, беспощадно хлещущий по лицу ливень, идея долететь до верха скал перестаёт казаться настолько глупой. Хельгу сдерживает только осознание того, какие проблемы последуют за этим её решением. Что она сделает, если её заметят? Убежит? Слетит обратно? Усыпит всех свидетелей и по очереди будет стирать им память? А если кто-нибудь особо предприимчивый захочет выпустить в жуткое существо пару-тройку пуль? Нет, исключено. Волна, от которой Хельга не успевает отбежать, едва не сбивает её с ног. Ботинки, давно уже промокшие, откровенно хлюпали, а расстояние между водой и скалами всё больше сокращалось. Когда прилив достигнет своего пика… даже думать об этом не хотелось. Сложно было понять, была ли эта ситуация смертельно опасной. Хельга не сильно размышляла над этим ни тогда, ни когда-либо потом. Ей повезло в конце концов дойти до того участка берега, на котором было больше пространства, и отойти от края воды, больше не рискуя быть утащенной очередной волной. В противном случае ей действительно пришлось бы взлетать, и, наверное, сидеть на скале всю ночь, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза. Забавно, что Хельга не допускала и мысли о том, что она могла погибнуть. Наверное, она наивно полагала, как все подростки, считала, что внезапная смерть просто не может быть уготована ей. Она проходит под ярко горящим на отвесной скале маяком и уже знает, что самое страшное – неизвестность – позади. До дома уже недолго. Ноги еле шевелятся, её всю трясёт как от лихорадки, но это ничего. Переживёт. Замелькавшие вдали ровные квадратики тёплого света – окна домов – придают ей сил. Хельга думала, что уже никогда не доберётся. Можно было бы гордиться собой, если бы произошедшее не произросло из её опрометчивости. На горизонте небо раскололось ударом молнии. Начиналась гроза. Когда Хельга приблизилась к дому, уже стояла иссиня-чёрная ночь, прерываемая лишь всполохами ветра, смешивающегося с громом. Она была промокшей насквозь, но чувствовала себя, как ни странно, вполне нормально. Дверь оказалась незапертой. Эрика не было. Обессиленная, Хельга сползает по стенке, машинально отмечая мгновенно натёкшую с неё лужу. Только внутри она в полной мере осознала, насколько вымоталась и замёрзла – там, на побережье, оба этих чувства как-то атрофировались. Зубы заклацали с новой силой. Больше всего хотелось вырубиться прямо здесь и не вставать минимум сутки, но остаток здравого смысла велел переодеться, чтобы не схлопотать пневмонию. Хельга заставила себя улыбнуться. Здравый смысл, по своему обыкновению, настигал её слишком поздно. Мокрое всё вплоть до нижнего белья. Одежда противно липнет к коже, отвердевшей и будто неживой, Хельга чувствует себя утопленницей. Можно было бы разложить вещи у камина, да вот только огонь в нём, что странно, не горел, только угли тлели. Видимо, он потух совсем недавно. Хельга бросает взгляд на часы. Половина одиннадцатого. Эрик должен был вернуться примерно тогда, когда она вышла, и по вечерам он никуда, за редким исключением, не выходил. Значит, пошёл её искать?.. В комнате нет привычного порядка, все двери нараспашку, несколько ковриков смято – уходя, Эрик торопился. Хельга съёживается на диване. На разведение огня у неё нету сил. Она дрожит всем телом и просто ждёт, сама не зная, чего, укутавшись в одеяло и глядя в разворошённый камин. Золу надо убрать, одежду – развесить, нужно сделать очень много дел и… - Хельга? Входная дверь захлопывается. Снаружи бушует настоящий ураган. В глазах Эрика – точно такой же. - Ты где была?! – выкрикивает он, стремительно подходя. С ботинок на пол мгновенно натекает чёрная мокрая грязь. Эрик Леншерр не снял обувь. Должно быть, планета перевернулась. – Хельга! Она кое-как встаёт, путаясь в одеяле. Не сидеть же, забившись в угол, пока её будут отчитывать… Собрав силу воли в кулак – только-только переставший трястись – Хельга заставляет себя поднять голову и взглянуть ему в лицо. Ярости на нём нет. - Заблудилась, - звучит глупо, но в какой-то степени правдиво. Отец ждёт дальнейших объяснений. – Гуляла по побережью, ушла далеко и… - Ты не видела прогноза? Не знала, что обещали шторм? – он обрушивается на неё, не дослушав. – Не задумалась, почему рыбаки оттащили лодки? Хельга, как, чёрт возьми, можно быть настолько безответственной?! Ты хоть понимаешь, что такое прибрежная буря? Хельга стискивает зубы. Он абсолютно прав, но от этого как-то не легче – она действительно не понимает, чем руководствовалась, опрометчиво уходя всё дальше и дальше по побережью. Просто Хельга, впервые в жизни столкнувшаяся с океаном, воспринимала его не всерьёз, в отличие от Эрика, который прекрасно знал, насколько коварна открытая вода и скалистые утёсы. - Я не знаю, как так вышло… - Я тоже не знаю, как так вышло, что ты создаёшь столько проблем! – Эрик делает ещё несколько размашистых, нервных шагов. Хельга почему-то вспоминает поведение Джессы в гневе – она могла ударить или замахнуться, но чаще всего шла в атаку холодным игнорированием или жестокими нападками. Крики и упрёки было легче терпеть. И потом, они были в кое-то веки за дело. - Прости. На этот раз он ничего не отвечает, просто бросив на неё многозначительный рассерженный взгляд. Хельге несложно его вытерпеть, сложнее сфокусировать зрение. Кажется, её начинало лихорадить. Чтобы не выдавать своего состояния, она сбросила одеяло с плеч и молча пошла за шваброй. Не оставлять же пол мокрым. Разувшись, он уходит в комнату. Хельга ещё какое-то время нарезает круги по гостиной и кухне, проверяя, всё ли сделано и убрано, хотя её уже вполне ощутимо знобит. В окна изо всех сил рвётся злой ветер, ставни вздрагивают с каждым его ударом. Из-за этого же огонь долго не хотел разгораться – пришлось перевести с дюжину спичек, прежде чем дрова немного занялись. Максмофф кое-как садится на диван, натягивает одеяло повыше и сворачивается клубком. Поисками жаропонижающего можно было обеспокоиться и с утра. Она закрывает глаза и снова видит океан.***
В Мачайасе Хельга проведёт почти два месяца, лишённых значительных событий, но перестроивших её восприятие происходящего. Анализируя пролетевшие дни, она привела этому несколько объяснений. Основное – зачастившие странные сны. Со временем конкретные образы из них исчезли, кошмары тоже не появлялись, но Хельга каждый раз понимала, что находится во сне, и записывала все видения до последнего. В единую картину они пока не связывались. Ещё можно было отметить изоляцию от друзей и много времени на размышления. И, конечно, соседство с Эриком. Казалось, он не хотел, чтобы она уезжала. Привык уже. К её глупым историям, к её несобранности и неловкости, к тёмным помадам и постоянной нервозности. И она тоже привыкла засыпать под треск огня и шум океана, иногда просыпаясь от шагов отца, поправляющего её одеяло и подкидывающего дров в камин. Но задерживаться дольше было нельзя. Хельга подсознательно ощущала, что именно сейчас настал идеальный момент для возвращения, что она нужна там, в Школе, что без неё может что-то пойти не так. Но расставаться с домиком на отшибе становится неожиданно тяжело. Она думает только о том, что уже хочет когда-либо сюда вернуться. Уехала зимой, вернулась в апреле. Снег во дворе Школы растаял, но лужайки ещё не успели зазеленеть. Хельга оглядывается вокруг так, будто видит всё впервые – никаких изменений нет, но всё одновременно и родное, и чужое. Два месяца, подумать страшно. Джин без стеснений бросается ей на шею, чуть ли не валя на землю. Они сами не замечают, что от радостных возгласов как-то перешли в совсем уж детский визг. Грей, несмотря на сильный ветер, уже бегала по улице в короткой юбке и без колготок, коленки у неё уже тряслись, и Реми, когда та всё же отпускает Хельгу, поправляет у неё на плечах свою куртку. Кажется, у них всё было хорошо. Но Хельга уже не обращает на них внимания. Игнорировать взгляд, направленный на неё всё это время, уже не представлялось возможным. Курт стоял, чуть опираясь плечом на высокие перила. Белая рубашка, чуть распахнутая на вороте, не выглядела тёплой, но ему было, очевидно, всё равно. Хельга смотрит на него, пытаясь как можно скорее сопоставить то, что было с тем, что стало. Немного похудел или, вернее, осунулся, скулы на вид казались жёсткими и острыми. Рост не изменился, а хвост как будто стал длиннее. На скрещённых на груди руках вперемешку с хаотичными шрамами просматривались выступающие вены. Когда он подходит, она не двигается с места. И не говорит ни слова, когда Курт, приподняв её пальцем за подбородок, коротко целует её в лоб. Она и не знает, что можно сказать или о чём нужно спросить, на долю секунды её словно парализовало. А в следующее мгновение Курт уже стоит возле Эрика и здоровается с ним за руку, говоря что-то на немецком. Через несколько фраз до Хельги долетает слово «Рэйвен». - Хельга, - зовёт её отец после пары неловких минут. Они с Куртом вели диалог с абсолютно непроницаемыми лицами, ни разу не улыбнувшись, но, зная Эрика, это был скорее хороший знак. – Попрощаемся здесь. Чувство неловкости от всей развернувшейся сцены моментально переносит Хельгу в её излюбленное амплуа – неловкого подростка с дискоординацией. Она не рассчитывает шаг и почти влетает в отца с объятиями, хотя пыталась сделать вовсе не это, ей хотелось лишь слегка приобнять его и тут же отстраниться. Эрик тоже этого не ожидал, но почти сразу с готовностью сжимает её плечи. Жест простой и искренний. Они не хотели, но всё же привязались друг к другу. - Береги себя, - сказал он, отпуская её. Хельга выдавливает что-то среднее между «до встречи» и «спасибо», то есть нечленораздельный набор звуков. Эрик, должно быть, сейчас пойдёт к Профессору, но у неё уже другие планы. Им с Куртом надо побыть наедине. Они зайдут к нему в комнату, небрежно бросив дорожную сумку у порога. Хельга чувствует себя и смущённой, и сокрушённой одновременно. Проскочившие месяцы, зажёванные петлёй многомильных дорог, превратились для них в годы. Всё изменилось. Она отвыкла от не-одиночества, переставшего вдруг быть наказанием, присутствие кого-то так близко было чем-то сродни нерешаемого уравнения в мире идеальной математики. Хельга не сразу сможет упорядочить свои мысли, понять, что именно в их истории вдруг встало с ног на голову. Другие эмоции, другие чувства. Сложно сказать, хорошо это или плохо. Это… необычно. И непривычно. Садятся на кровать. Хельга замечает, наконец, ещё одно изменение – обрезанные волосы, торчащие неровными космами. Отсутствие привычной чёлки сметало с лица подростковую угловатость, делало его почти суровым. Хельге интересно, изменилось ли что-то в ней, но в чужую голову не залезешь. Залезешь, точнее, но… - Прости меня. Сгорбленный, измученный. В глазах видны все до последней мысли, как на книжном развороте. Хельга не считает нужным кивать или говорить что-то, всё понятно и без этого. Достаточно принять протянутую по покрывалу руку, не сжимая, а скорее придерживая, и это единственная точка их прикосновения, чего между ними не было почти никогда. Хельга вспоминает бесчисленные зимние вечера: она на коленях у Курта, они вместе в кровати, в лесу, на балконе, словно примагниченные, пытаются ни расставаться ни на секунду. Они цеплялись друг за друга, искали во внезапно вспыхнувшей влюблённости панацею от всех проблем, восполняя этим всё утраченное или недостающее. Не было никаких поисков особого подхода, первых свиданий, робких ухаживаний и прочей ерунды. Они ведь с самого начала, в ночь после Хэллоуина, едва-едва узнав друг о друге хоть что-то, начали жить в одной комнате. Первый секс случился позже, но дело ведь совсем не в нём, это никогда не были отношения, базирующиеся на страсти – она скорее приложилась, чем вспыхнула сразу. Эмоциональный контакт был важнее физического. Они… восполняли и дополняли себя этими отношениями. Заколачивали дыры в душе поцелуями и объятиями, возможно, утешались мыслями о том, что кому-то было хуже. Разлука заставила их задуматься над этим, и, кажется, повзрослеть, переосмыслить происходящее. Хельга не желала больше быть лоскутным одеялом, и ей это было больше не нужно. Может, её залатал океан, может, бесконечные мысли. Она стала целой. А Курт… Курт взял себя, убил и воскресил. Перемены в нём бросались в глаза. Внешне это отразилось в стремительном взрослении – заострившихся скулах, отчётливо выступающих на кистях венах, отвердевшем взгляде. С его лица исчезли остатки ребячества, он выглядел гораздо старше своих лет, чистая открытость сменилась некой неприступностью. От прежнего Курта в нём остались лишь искорки во всё таких же ярких янтарных глазах, которые вспыхивали, когда он смотрел на неё. Хельга тянет к нему руку, осторожно, точно пробуя, скользит пальцами по знакомым наизусть узорам, и знает, что её больше не оттолкнут. Она не знала, стоит ли оставаться, а язык не поворачивался начать этот разговор. Молчание сейчас особенно драгоценно. Хельга неохотно поднимается на ноги, желая сыграть в новые реалии, дать время и Курту, и себе…Но Вагнер качает головой и медленно, уверенно подходит к ней, успевшей сделать пару шагов. Руки на плечах, выше, правая оказывается на шее. Курт приподнимает её подбородок как бы невзначай, хочет, чтобы она увидела сталь в его взгляде. Последние сомнения разбиваются о неё как волна о скалистый выступ. Он оттесняет её к стене так быстро, что Хельга не успевает этого понять. Происходящее становится нечётким, мелькает стремительно и скользяще, под это не подстроиться, но она и не хочет. Из головы резко стёрлись воспоминания о всех проведённых вместе ночах, Хельга не знает, чего ждать, чувствует себя неопытной и неловкой. Курт нетерпеливо забрасывает её руки к себе на шею, притягивает за талию ближе – он горячий как раскалённая печка, кожа сухая и жёсткая, точно драконья чешуя. Хельга еле стоит на полупальцах, почти виснет на нём и только сдавленно стонет, когда он впивается губами в нишу шеи. Каждый поцелуй как клеймо, от них голова идёт кругом, в них хочется потеряться. Его волосы пропахли хвоей и костром, простая грубость этого запаха вливается в ожесточённость всего тела, властность, с которой Курт удерживает её возле себя. Хельга скучала. К исчезающей тоске прибавляется и элемент слепоты: ей кажется, что ей только предстоит узнать его по-настоящему, понять, что с ним происходило все эти дни. Курт выражает это не словами. Он говорил хуже, чем тогда. Отмотал время назад. Должно быть, эти месяцы он провёл в тишине. Задранная одним движением футболка – «я хочу тебя». Горячее дыхание обжигает ухо – «ты тоже хочешь». Руки, сжимающие бёдра – «прижмись ближе». Глубокий поцелуй – «расслабься». Хельга это слышит, но знает, что он молчал, может, это телепатия, может, тактильная связь. Она не знает и не хочет об этом думать. Думать она уже и не может. Мозг превращает каждое прикосновение в фейерверк, растворяет её в ощущениях, она задыхается, но снова и снова перекрывает кислород. Лопатки вдавлены в стену, Курт удерживает её на колене, чтобы руки оставались свободными. Ни о чём не спрашивает, не пытается играть в нежность. Только уничтожает её воспоминания об одиночестве и развеивает любые оставшиеся сомнения. Образ Курта, оттолкнувшего её протянутую ладонь, кажется реальным меньше чем на половину. Змей и сам злится и ненавидит его, убивает, растаптывает, один поцелуй – одно извинение. Больше никогда. Ни за что на свете. Она почти без одежды, голая уже по пояс. На попытку снять с него рубашку он отвечает хриплым рыком. Непривычно видеть его шею без креста. Может, этот тонкий шнурок действительно сдерживал в нём что-то, напоминал о прошлом, о тысячах правил и принципов… Может. Сейчас ничего этого нет. Ни былой деликатности, ни невесомости прикосновений. Есть непререкаемая жёсткость и твёрдость, есть срезающий взгляд и жар тела. Глубоко запрятанный дьявол наконец увидел свет. Хельга знала – больше он не позволит себя спрятать, точно так же как и не позволит им расстаться. В судьбу легко поверить, а с судьбой не шутят. Яростная несдержанность. Запястье, вдавленное в стену, вспыхивает болью. Хельга готова взвыть, лишь бы он уже трахнул её, потому что это, чёрт побери, невозможно больше терпеть. Злой, красивый, по-своему уставший. Воспалённые желанием глаза, горячий язык, жёсткий неразборчивый шёпот. - Ну же… Курту подсказки не требуются, он не позволяет ей закончить фразу, бесцеремонно затыкая ей рот поцелуем. Хельга ёрзает, позволяет освободить себя, наконец, от штанов вместе с бельём, и после первого же толчка прощается с реальностью насовсем. Страсть на самой грани с жестокостью, которую пришлось вымаливать. Хельга не пожалела об этом. Она не узнаёт своего голоса, задушенного хрипотой, находит в себе силы откинуть голову назад, подставляя шею для его зубов, и только жалеет, что он не вампир и не может очередным укусом подчинить её себе уже навсегда. Глаза заслезились. От счастья, видимо. Крики тонут у него во рту, и это распаляет его ещё сильнее. Стирает остатки жалости, заставляет идти на поводу своего внутреннего безумия. Сейчас для Курта важен не сам секс, а принятие Хельги, подтверждение того, что она с ним и его. Здесь её возможные возражения превращаются в пыль. Курт их уничтожил, испепелил одним только взглядом. Руны на его теле вот-вот вспыхнут по-настоящему, магический ритуал подчинения ведьмы демону скоро завершится – сопротивления в ней уже не осталось. Хочется только ещё. Ещё поцелуя, ещё укуса. Ещё жесткости. Ещё меньше нежности. Вагнер не даёт ей скрестить ноги у него за спиной, держит на весу. Лопатки содраны о стену. Хельга вцепляется в воротник его рубашки, притягивая ближе, лицом к лицу, с каждым новым толчком она почти видит звёзды. Согласна на всё, хочет и будет хотеть только его, его одного. И не только хотеть. Чёрт, чёрт, чёрт… - Я люблю тебя. Её «я тебя тоже» она сама не слышит. Чуть ли не теряет сознание от оргазма, не думая ни о ком, почти воет нечеловеческим голосом, запрокинув голову, а Курт наклоняет её обратно, целуя грубо и собственнически, позволив прикусить свой язык, и они снова, наконец, становятся одним целым. И всё предыдущее неважно, а одиноких месяцев не существовало. Этот Курт скорее убьёт кого-нибудь, чем позволит им расстаться.***
Она толком и не засыпала, просто лежала в кровати, закрыв глаза, чтобы побыть рядом с Хэнком лишние несколько часов. Сегодня он внезапно лёг не на рассвете, а в полночь, и Рэйвен просто не могла не прийти. Хэнк сгрёб её в охапку и отключился почти сразу же, даже не расстелив кровать и не сняв одежду. Он выглядел страшно усталым. Рэйвен молча вслушивалась в шум дождя за распахнутым окном и поглаживала Хэнка по голове. Волосы у него были будто перепачканы в какой-то пыли, может, меловой – на ладони оставалось что-то вроде сухого налёта. Тишина, застывшая в комнате, казалась давящей и неприятной, фантомная духота туманила голову. Рассветёт ещё нескоро. Мыслей на обдумать должно было быть много, но сейчас голова потяжелела и опустела. В последнее время – два, чёрт подери, месяца – Рэйвен почти ни о чём, кроме как о сыне, не думала. С момента последнего откровенного разговора прошло около недели, и, кажется, Курт больше не видел смысла что-либо обсуждать. Всё уже было сказано, и это само по себе расставило последние точки в их отношениях. Рэйвен не могла не понимать, что так и будет. Прежний Курт, тот запуганный мальчишка, от которого сейчас остались только очертания, ещё мог простить подобное или даже попытаться наладить отношения. А сейчас самым оптимальным выходом было просто откатиться на несколько шагов назад и вспомнить, что они всё ещё студент и педагог, не больше. Её это… наверное, устраивало. Она осознавала, что лучше будет оставить сына в покое, чем бередить открытые ещё раны. Хэнк мало высказывался на этот счёт, небезосновательно решив, что лучше предоставить им разбираться в этом самостоятельно. Быть может, Курт спрашивал у него что-нибудь, но Рэйвен об этом не знала. В какой-то степени для них с сыном ничего не изменилось. Разве что он стал совсем другим. Во втором часу ночи Кортез, до того дремавший в кресле, прибежал на кровать, и, мяукнув, улегся Хэнку на голову. В ночи это мяуканье показалось Рэйвен слишком громким и тревожным. Полосатый кошачий хвост щекотал искажённое нехорошим сном нахмуренное лицо, то и дело закрывая нос. Кортез не дурачился, как обычно, не пытался разбудить – такое поведение на него было не похоже. Рэйвен не стала его прогонять. Она почему-то знала, что Хэнк вскоре проснётся. Пробуждение и вскакивание – не одно и то же. Хэнк почти подрывается с постели, тут же оказываясь на ногах, он будто не держит равновесие и вот-вот бы рухнул, если бы Рэйвен не подхватила его под грудь. Жара нет, скорее наоборот, он холодный как ледяная глыба, даже жутко. За спиной раздаётся громкое мяуканье словно разозлённого кота. - Что такое? – шепчет она, не замечая дрожи в голосе. Она уже и не помнит, когда в последний раз была так напугана. – Хэнк! Ты… - В порядке, - выдавливает он и встаёт уже твёрдо, как может, и всё равно немного шатается. Глаз не видно, но, скорее всего, они налиты кровью. Рэйвен интуитивно чувствует раскалывающую его голову острую боль, даже морщится, прижимая пальцы к макушке. Хэнк высвобождается из её рук и тут же ищет опору у письменного стола. Дышит ровно, но кажется больным. – В порядке. Глупости. Сейчас, сейчас… Просто… - Не нравится мне это всё, - Рэйвен нахмурилась, подошла ближе. Хэнк тяжело опирался на стул, перенеся на руки чуть ли не весь вес корпуса. Под смятой рубашкой отчётливо виднелись резко выпирающие лопатки. Даркхолм уже не впервые отмечала, что он похудел, но сейчас, в сером утреннем свете, это казалось особенно заметным. – Это уже который раз за последнее время? - Ерунда, просто переутомился, - его голос совсем не звучал беспечным. Хэнк никогда не беспокоился о своём здоровье, но сейчас, кажется, понимал, что участившиеся мигрени нельзя больше списывать на недосып. К тому же, кроме них постоянно случалось что-либо ещё, по мелочи, казалось бы, и всё же странное. Например, перепады настроения – когда это Хэнк Маккой был вспыльчивым или хотя бы отстранённым? Или перманентное чувство усталости, заставляющее его делать обычные дела в десять раз дольше. – Ложись, сейчас приду. - Это не ерунда, Хэнк, - запротестовала Рэйвен. – Пройди хотя бы самостоятельное исследование, я помогу, или Чарльз. Хочешь опять спустить всё на тормозах? - У меня ускоренная регенерация. - И какого лешего она не работает? Он не отвечает, но, кажется, пытается улыбнуться. Выглядит страшно и неуместно. Рэйвен вздрагивает, не понимая, почему, и в слепом порыве прижимается к нему как можно сильнее, внезапно осознав, что их спокойные ночи закончились на этой.