Четвëртый чемпион

       Пусть Рой Мустанг большую часть своей службы в армии и работал в уютном кабинете, это не значило, что ему нравилось сидеть в четырёх стенах. Он любил вечерами, скинув работу на помощников, выйти на прогулку по улицам Централа. Здесь он всё знал и мог обойти весь город, наверное, даже с закрытыми глазами. Спустя время, серая однообразность Центра надоела, но Рой всё равно предпочитал её сидению в кабинете.       Ноябрьский лес был серым и холодным, но Рой любовался им. Он шёл в Хогсмид медленно и размеренно, вдыхая осенний воздух, обжигающий лёгкие холодом. Боже, как приятно сбежать из замка… Ал с Эдом только о камне и болтали, а Гермиона… Мустангу было тяжело находиться рядом с ней, пусть приходила она не часто и лишь — к братьям. Надолго гриффиндорка не задерживалась, от чая отказывалась и совершенно не смотрела на Роя. Делала вид, что его в комнате вообще нет. Роя это задевало, пусть он совсем не подавал вида и каждый раз всё равно здоровался, широко улыбаясь. Но внутри всегда, когда Грейнджер появлялась в комнате, что-то щёлкало, натягивалось, подобно струне. Алхимик списывал это на задетое самолюбие, но… Кого он пытался обмануть? Хорошо хоть Гермиона не вернулась на уроки алхимии, а то Мустанг бы точно сошёл с ума.       Грейнджер, Грейнджер, Грейнджер… От одного звука её имени внутри Роя разливалось тепло. И от этого ему становилось жутко. Главное — не зацикливаться. Главное — не увязнуть. Совсем скоро они вернутся в Аместрис, и Гермиона будет значить для него не больше, чем любая другая. Успокоив себя этими мыслями, Мустанг улыбнулся и прибавил шаг.       До этого он был в Хогмиде всего пару раз. Первый — просто пошёл посмотреть, что тут да как. А во второй — засиделся до утра в «Трёх мётлах», разговорившись с Флитвиком и парочкой местных. Сейчас же в Хогсмиде было пусто. Витрины магазинов закрыты, ничего не работает. Кроме парочки лавок с лекарственными зельями и снадобьями, совиной почты и — «Кабаньей головы».       Туда-то Рой и зашёл, закончив с покупками по списку Гермионы.       — А вы чего тут? — спросил хозяин, протиравший стаканы за стойкой. Интересно, он знал, что от этого занятия ничего не менялось?       — Зашёл пропустить стаканчик, — ответил Рой, забираясь на высокий стул. — Или вы закрыты?       — Чего это сразу — закрыты? — нахмурился бармен. — Вся деревня просто сегодня там, — он неопределённо мотнул головой, — испытание смотрят. Там же сегодня ваш племянник участвует, разве нет?       — Да, — уголком губ улыбнулся Рой, — участвует.       — И… — протянул бармен, поставив перед Мустангом стакан огневиски, — чего вы-то тут? Сам я не люблю вот это всё. Глупость, как по мне. Эти все просто поглазеть попёрлись, да чтоб потом пообсуждать за стаканом вики. Но у вас-то — племянник.       — Эд прекрасно справится и без меня, — ответил Рой и сделал глоток виски.       — Так сильно в него верите? — выгнул седые брови бармен.       — У него просто нет выбора. На карту поставлено слишком много.       — Он же всего лишь ребёнок.       — Ребёнок, — усмехнулся Рой. — Уже давно нет. — Он в один глоток опустошил стакан и поставил его на стойку. — Повтори.       В «Кабаньей голове» Рой сидел до самого вечера. Стакан — за стаканом. Болтал с барменом — Аберфортом — об армии, о Первой Магической войне. Долгое время заведение пустовало. Лишь парочка местных, вонявших так, что слёзы из глаз, зашли в очередной раз поуговаривать хозяина налить в долг. А так до самого вечера они были одни.       Народ повалил резко. От «Кабаньей головы», не пользующейся званием бара даже на тройку, Мустанг такого не ожидал.       — Из-за этого чёртового Турнира тут вечерами стало не продохнуть, — ворчал Аберфорт, разливая бурбон по стаканам. — Туристы, — хмыкнул он. — Ходят, глазеют.       — Ну так и хорошо. Выручка же.       — Ладно, если б местные, — нахмурился волшебник. — А эти то все… То виски им не тот, то стаканы грязные.       Рой усмехнулся.       Он уже изрядно захмелел, и ворчливость Аберфорта его забавляла.       — Ох, Мерлин! У меня до сих пор трясутся руки! — воскликнула высокая волшебница в тёмно-фиолетовой мантии. Она подошла к стойке в копании такой же высокой волшебницы, одетой в ярко-малиновую мантию.       — Да, первое испытание превзошло все мои ожидания! — ответила вторая. — Я конечно знала, что Эдвард Элрик алхимик, но чтобы такое! Это было больше похоже на какую-то магию.       — Очень завораживающую магию, — согласилась первая. Она сделала глоток из бутылки сливочного пива. — А эта железная рука! Никогда не видела ничего подобного. Я была уверена, что Дурмстранг выступят лучше, а теперь…. Могу сказать, что я сменила фаворита.       — Как жаль, что ставку уже нельзя изменить, — вздохнула вторая.       — Но мы можем поставить ещё раз.       — Да, если Элрик очухается ко второму испытанию.       — Ой, не напоминай мне об этом! — поморщилась первая. — Меня чуть не стошнило, когда… Ох, бедный Эдвард! Надеюсь, ему помогут.       Рой слышал всё, о чём говорили волшебницы, но внятного ответа на свой немой вопрос «что произошло?» он не получил. Поэтому он повернулся к ним и громко сказал:       — Простите, дамы, — те медленно обернулись. — Я тут краем уха услышал ваш разговор. На Турнире что, кто-то пострадал?       — Ох, — вздохнула та, что в фиолетовом, — пострадал это мягко сказано. Бедный мальчик…       — Не стоит так убиваться, Цири. В Хогвартсе прекрасный целитель. Уверена, ему помогут.       — Так что всё-таки случилось? — с нажимом спросил Мустанг.       — Драконша, с которой сражался Эдвард, — начала та, что малиновой мантии, — проткнула его насквозь шипом. Столько крови было, — поморщилась она. — Если бы Чарльз Уизли не подоспел вовремя… И представить страшно, чем бы это закончилось.       Рой почувствовал, как от лица отхлынула вся кровь, а руки похолодели.       — А вы-то чего так побледнели? — спросила та, что в малиновом.       — Он мой племянник, — глухо ответил Рой и, оставив недопитый виски, покинул бар.       На душе вмиг стало тошно. Конечно, даже будь он там, ничего бы не смог сделать, но лучше от этого не становилось. Да, Рой всегда ворчал на Стального, но это не значило, что он его ненавидел или хотел смерти. За годы Элрики стали ему, как родные. Мустанг всегда нёс за них ответственность. С того самого момента, когда увидел Эда много лет назад. Маленького и испуганного. Без руки, ноги и надежды на будущее.       Волшебники брели от Хогвартса к Хогсмиду. Они громко обсуждали прошедшее испытание и бедного Эдварда, который ну просто обязан поправиться ко второму туру. Эти разговоры заставляли Роя быстрее перебирать ногами, почти бежать.       — Профессор! Профессор Мустанг! — окликнул его кто-то.       Остановившись, Рой увидел Флитвика.       — Простите, профессор, но я очень спешу.       — Вы к Эду, да?       — Да, я только узнал, что произошло.       — А-а, — протянул волшебник, — я очень удивился, не увидев вас. Эдвард прекрасно выступил. Вы можете им гордиться. Только эта железная рука… Я, конечно, знал, какие слухи ходят по школе, но не верил. Откуда она у него? В семнадцать-то лет?       — Долгая история, — вздохнул Рой. — Я вам как-нибудь обязательно расскажу. Простите, но мне правда пора.       И он заспешил в Хогвартс, где над Эдом во всю хлопотала мадам Помфри.       Правильно сказали те волшебницы в «Кабаньей голове» — если бы Чарльз Уизли не подоспел вовремя, кто знает, что хвосторога бы ещё вытворила. Чтобы утихомирить драконшу, Уизли использовал специальный свиток. Взяв Эда, лежавшего на окровавленной камне, юноша понёс его к целительнице. Элрик стремительно холодел.       — Все отойдите! — скомандовала мадам Помфри.       Ловким движением она избавилась от того, во что был одет Эд.       — Мерлин всемогущий, — ахнула целительница, когда её глазам предстали жуткие шрамы в тех местах, где автоброня соединялась с кожей. — Что же с тобой тряслось?       — Мадам Помфри, быстрее! — воскликнул Чарльз, зажимая рану Эда руками.       Волшебница вздрогнула, вмиг взяла себя в руки и занялась раной.       Остановить кровь и ускорить образование новых тканей — не сложно. Мадам Помфри справляется с таким на раз, но вот только шип на хвосте драконши выпустил яд, не дающий крови остановиться. Целительница была готова к подобным ранениям, поэтому, не растрачивая время попусту, она дала Стальному противоядие и принялась, путём хитрых манипуляций, выводить яд из организма Эдварда.       — Поппи, как он? — спросила МакГонагалл, войдя в палатку.       — Я делаю всё возможное, — ответила целительница, водя руками над телом Эда. —  Но яда было так много, что антидот почти не подействовал. Он потерял столько крови, а запаса кровообразующего зелья может не хватить.       — Уизли, отправляйтесь к профессору Снейпу. Пусть отдаст всё, что у его есть.       — Хорошо, профессор, — кивнул Чарльз и покинул палатку.       МакГонагалл подошла ближе.       — Я хоть и слышала, что братья пострадали в пожаре, я даже не думала…       Целительница поморщилась. МакГонагалл хотела что-то сказать, но в палатку, громыхая доспехами, ворвался Альфонс.       — Эд! Профессор, что с ним? — Ал буквально растолкал, успевших набежать любопытных студентов, что толпились у входа, и протиснулся к кушетке, на которой лежал Эд. — Он поправится? Скажите, что он поправится!       — Прекратите истерику! — строго сказала МакГонагалл. — Всё с ним будет хорошо. Мадам Помфри профессионал! И не такие раны залечивала.       «Ох, мне бы твою уверенность, Минерва…», — мысленно сказала мадам Помфри.       Закусив губу, она всеми силами пыталась вывести яд из организма Эда и остановить кровь. Яд был силён. Даже под действием антидота, значительно замедливший его распространение, выводился он плохо. Без противоядия Эд бы уже точно… Целительница отгоняла мрачные мысли, сосредоточившись на простой комбинации движений. Блокировать яд, вывести, дать кровообразующее зелье и так по кругу. Понемногу, но кровь останавливалась, рана медленно — катастрофически медленно — стягивалась. Процесс был долгим и сложным. А всё потому, что область поражения слишком огромна. Если ранение было не сквозным, мадам Помфри уже бы давно с ним справилась.       Ал терпеливо ждал. Он сидел на полу почти у самого выхода из палатки. Здесь остались только он и мадам Помфри. Чарльз Уизли с другими драконологами ушли заниматься своей работой, МакГонагалл разогнала всех любопытных и тоже отправилась в замок. Ал ждал, хоть внутри у него всё будто разрывалось от волнения и беспокойства. Он сидел в стороне, ибо не мог смотреть на брата. Эдвард был бледен словно труп, а животе зияла огромная дыра. Если бы Альфонса могло тошнить, это бы уже случилось и не раз. Ему было противно и мерзко. Не от запаха крови, ибо его он чувствовал, а от собственной беспомощности. Эд всегда рисковал ради него. Делал всё и всегда шёл на риск. А теперь, когда Эду нужна помощь, он, Ал, ничего не может сделать.       В какой-то момент Эд застонал от боли, да так пронзительно, что Ал резко вскочил и выбежал на улицу. Сумерки уже опустились на замок. В его окнах горел мягкий жёлтый свет. Впервые за всё время, что они находились в этом мире, Альфонс пожалел об этом. Не отправься они сюда, с Эдом сейчас всё было бы в порядке. Да, возможно, они бы никогда так и не нашли философский камень, но Стальной уж точно был бы жив. Алу не нужно никакое тело, если он потеряет брата.       Эдвард Элрик всеми силами цеплялся за жизнь, а студенты — что Хогвартса, что других школ — уже успели его похоронить, приписав кучу всяких ранений. И плевать, что они были на арене и видели всё своими глазами. Ещё обсуждали железную руку Эда, о которой каждый знал, но никто так и не видел. До сегодняшнего дня.       — Я чуть не охренел! — делился эмоциями Тео Нотт, когда он, Блейз и Драко шли к замку. — Готовился к крови и мясу, а тут — нате!       — Но его выступление было эффектным, — проговорил Блейз. — Жаль, Мустанг не учит нас подобным фокусам.       — Теперь-то ему точно придётся это сделать! Очень уж мне понравилось, как Элрик каменную стену делал. Хлоп, — Тео повторил движения Эда, — и готово! Вот чему учить надо, а мы всё дурацкие круги рисуем.       — У тебя и это не получается, — подколол его Драко, за что получил удар в плечо. — Эй! А что, я не прав? Напомни, чем закончился твой прошлый эксперимент с огненной алхимией?       — Это не я! Это всё Блейз!       — Чего? — нахмурился Забини.       — А что? Разве не ты сказал, что у меня круг не так нарисован? Скажешь, не ты?       — Ну я, — вздохнул Блейз. — Но это значило, что его нужно было исправить!       — Я и исправил!       — И всё равно он был неправильный! Ты хоть раз открывал конспекты, которые я тебе дал, а?       Драко слушал перепалку лучших друзей молча. Он бы обязательно поучаствовал в споре, но не сегодня. Сейчас же все его мысли были заняты тем, что произошло утром. Заняты Элриком. Когда Эд вышел на арену, Драко буквально перестал дышать. Его сердце почти остановилось с десяток раз, а когда Эд, истекающий кровью, рухнул на камни, слизеринец дёрнулся, готовый бежать туда, но рука Блейза, сидевшего рядом, мягко вернула его на место. Им предстоял разговор, Драко чувствовал. Разговор, от которого он не сможет уйти, отвертеться. В котором он уже не сможет соврать. Да и чего врать, если ты и сам не понимаешь, что чувствуешь?       Он шёл по тропинке к замку, но каждая клеточка рвалась обратно, в ту палатку, из которой его и всех остальных любопытных выгнала МакГонагалл.       — Нечего вам здесь делать! — сказала она. — Потом навестите мистера Элрика в больничном крыле. «Если он выживет…», — лезли в голову не прошенные мысли.       Он прекрасно знал, кто такие хвостороги и что бывает от их яда. Он прекрасно понимал шансы Эда выжить. Малы. Ничтожно малы. Так малы, что, если он выживет, это будет буквально чудом.       А он так грубо с ним обошёлся. Наговорил всего. Не успел узнать, сблизиться. Чего-то испугался и теперь вина, стыд грызли его изнутри. Так сильно, что хоть вой. Но он шёл рядом с друзьями, отчаянно молившись кому-то там сидящему в черноте неба о том, чтобы Эд выжил. Выживет — и Драко обязательно попросит прощения за всё то, что наговорил.       — Эй, Драко! — Малфой дёрнулся, когда рука Тео, сжала его плечо. — Ты чего это такой странный сегодня?       — Не странный. Просто задумался, — ответил Драко, сунув руку в карманы мантии.       — Странный. Всё испытание сидел, как на иголках. А когда Элрика того… чуть не сиганул к нему.       Лицо Драко вспыхнуло жаром. Он был уверен, что это видел лишь Блейз, но…       — Что? — усмехнулся Тео. — Думал, если я ничего не говорю, то ничего и не вижу? — Драко молчал. Говорить об этом с Блейзом — одно, но Тео… Пусть они и дружат уже достаточно долго, но Драко доверял ему куда меньше, чем Забини. — Что у тебя с Элриком? Только не говори, что ничего. Я всё равно не поверю.       Драко и Блейз переглянулись. Второй пожал плечами, мол, сам решай говорить или нет. Малфою резко захотелось сигарету. Он пробовал курить лишь раз, в прошлом году. Не понравилось, не понял кайфа. Но вот сейчас — не отказался бы.       — Так ничего и нет. Но… Я как будто бы хочу, чтобы что-то было, — каждое слово далось с трудом. С таким, что, сказав это, он словно сбросил со своих плеч камень.       — Так он тебе нравится? — просто спросил Тео. Словно разговор шёл о погоде. Может, так и нужно? Ничего же страшного не происходит. Он лишь…       — Да, как будто бы нравится, — проговорил Драко и закусил губу.       — А он об этом знает? — вновь вопрос. Блейз искоса посмотрел на Драко. Ждал. Сам переживал не меньше, чем Малфой. За друга, ведь тот стал слишком скрытным, слишком задумчивым. Вызывающим подозрения и беспокойства.       — Нет, не знает. Мы… давно уже не говорили нормально. В последний раз я повел себя как мудак. Наорал на него, наговорил всякого. Не знаю почему. Я так разозлился, когда его имя вылетело из кубка. Я-то думал, что он не такой, как Грифы. Что он другой… Особенный. А оказалось…       — Ты не знаешь наверняка, Драко, — сказал Забини. Они подошли к лестнице, ведущей в замок. — Я всё ещё думаю, что Элрики появились в школе не просто так. И участие Эда в Турнире тоже имеет свои причины, о которых мы даже не догадываемся.       — Блейз прав, — кивнул Тео. — Всё намного серьёзнее, чем мы думаем. — Он преодолел пару ступеней, остановился и обернулся. — И, если уж Эд тебе нравится, скажи ему об этом. Конечно, если он выживет, — Тео подмигнул Драко и зашагал дальше по лестнице.       Аппетита у Драко не было. Он бы с радостью пошёл к себе в комнату, но Блейз сказал сидеть и ждать. Вдруг будут новости об Элрике. Драко было немного… не по себе от того, что друзья так просто приняли его чувства к Эду. Чувства к парню! Конечно, Тео сам никогда не отказывал себе в удовольствии поцеловаться с парнем на слизеринской вечеринке, но то просто безобидные поцелуи… А тут — чувства. Желание быть кем-то большим. Блейза же воспитывали в соответствии со всеми традициями чистокровных волшебников, элиты. Самых важных и главных. Так, как воспитывали и его самого. Но даже он — вот, сидит рядом и жуёт бифштекс. Сидит, прислушиваясь к разговорам и всё время поворачивая голову, когда в зал кто-то входил.       Малфой не знал, что друзья вообще думают о его признании. Спросить он так и не успел. А хотелось. Хотя, то, что они не убежали от него, как от прокажённого, уже радовало.       — Блейз, мне…       — Подожди, — бросил Блейз и резко повернул голову к двери, в которую только что вошёл Мустанг.       Алхимик был растрёпан. Обеспокоен. Его глаза, пока он шёл — нет, почти бежал — по проходу высматривали макушку Эда. Но не находили. Он подошел к столу преподавателей, что-то зашептал МакГонагалл. Судя по выражению лица Мустанга, он что-то требовал. Волшебница попыталась его успокоить, усадить за стол. Рой ещё раз оглядел зал, кивнул и сел. Но есть ничего не стал. Видимо, ему, как и самому Драко, кусок в горло не лез.       Мустанг смотрел куда-то перед собой. То ли на дверь, то ли сквозь неё. На всё и ни на что одновременно. Гермиона, сидевшая за столом Гриффиндора рядом с Гарри, то и дело смотрела на алхимика. На его обеспокоенное лицо. Обеспокоенность не шла Рою Мустангу. Он становился уязвимым. Живым. Заставляющим сердце Грейнджер выламывать рёбра, силясь вырваться из груди. Так хотелось подойти к нему, обнять. Так… так…       — Гермиона, ты как? В порядке?       Грейнджер повернула голову на Гарри. Лицо Поттера было тут и там обклеено пластырями. В схватке с драконом ему тоже досталось, но не сильно. Царапины да ссадины. Выступил он на отлично! Один из самых лучших результатов, как сказал Бэгмен. И Гермионе стало совестно, что она совсем не слушала, о чём Гарри говорил.       — Да, — отстранённо ответила она. — Всё в порядке.       И сразу постаралась сосредоточиться на еде, лежавшей в тарелке. Чтобы не понял, чтобы не спрашивал. Но Гарри слишком хорошо знал Гермиону.       — Точно? Ты в последнее время какая-то… слишком загруженная. Обеспокоенная. Точно не хочешь рассказать?       Они с Гарри — лучшие друзья. Вот уже четыре года. Гермиона всегда знала, что может доверять Поттеру, рассказать абсолютно всё, и сейчас — хотела. Но слова — тягучий клей — сковали горло. Она не знала, как сказать. Не могла найти правильных слов. Ведь правильных для того, чтобы назвать то неправильное, что она чувствовала, просто не существовало. Она закусила губу и склонила голову так, чтобы волосы скрыли лицо. Не смотри так на меня, прошу… Гарри понял и кивнул. Не готова. Что-то беспокоит, что-то гложет, но пока — не готова. Ни признать, ни поделиться. Мог ли Поттер её осуждать? Конечно нет. Он и сам всё ещё хранил один большой секрет. Большой и рогатый.       Лучшему другу остаётся лишь — ждать. Ждать и не осуждать за молчание. За долгие и отчаянные попытки дать название, охарактеризовать, принять и научиться с этим жить. Чувства не имеют алгоритма. К ним нет инструкции. Никто пока не придумал пособия о том, что делать с влюблённостью к тому, в кого влюбляться нельзя. А оно бы пригодилось. Не только Грейнджер. Как минимум — троим в этом зале.       — Эй, — Блейз ткнул Драко локтем. Тот посмотрел туда, куда Забини указал.       К преподавательскому столу быстрым шагом направлялась мадам Помфри. Мантия её — в пятнах крови. Так много крови… Желудок Драко болезненно сжался. Только не…       Он не слышал, что целительница сказала Мустангу, но видел, как тот подорвался и буквально выбежал из Большого зала.       — К покойникам так не бегут, — проговорил Тео и сунул в рот кусок кекса.       Блейз закатил глаза и покачал головой.       — Ну чего? Уверен, если бы Помфри сказала, что Элрик того, Мустанг бы тут взорвал всё к чёртовой матери. Да и старуха как будто бы успокоилась. Выдыхай, Драко.       А он бы и рад. Рад расслабиться, успокоиться, облегчённо выдохнуть, вот только каждая клеточка рвалась туда, в больничное крыло. К койке у самого входа. У которой весь стол был завален окровавленными бинтами и повязками, баночками и склянками. Туда, к Элрику, всё ещё бледному и холодному.       Вывести яд хвостороги было чертовски сложно. Он так сильно отравил организм, что рана затягивалась медленно, и никакая магия не могла ускорить процесс. Лишь — время. То, что кровь вообще удалось остановить — настоящее чудо. Столько её было... Мадам Помфри до сих пор мутило, хотя она на своём веку всякого повидала. Целительница влила в Эда такое количество кровообразующего зелья, что хватило бы полностью восстановить кровь сотне человек. Но Элрик выглядел так, будто крови в нём совсем не было.       Самое сложное — сделано. Но риск оставался. Витал в воздухе. Пах смертью и разложением. Яд хвосторог — коварная штука. Он мог засесть глубоко-глубоко и медленно отравлять органы, не предоставляя шанса себя обнаружить. Хорошо день, два, а потом — раз — и из раны фонтан крови. Считанные минуты и — смерть. Медленная и мучительная.       Ал не отходил. Сидел рядом. Нёс на руках из палатки до замка. Помогал с повязками и бинтами. Пусть мадам Помфри и зыркала недовольно, — иногда он только мешался — но Ал был там и делал всё возможное, чтобы хоть как-то помочь.       Ему было страшно. Эд никогда не выглядел таким беззащитным и маленьким, как сейчас. Только раз. Сразу после неудачной трансмутации их матери. Когда Ал потерял своё тело, а Эд — руку и ногу. За годы Эдвард оброс стальной бронёй. Непробиваемой, крепкой и толстой. Он просто не мог позволить себе быть слабым. Уступить, сдаться шальной пуле или мерзкому гомункулу. У него есть цель, которою нужно достичь, не смотря на отрубленные конечности, — свои и чужие — не обращая внимания на раны и боль. Он ещё сможет побыть беззащитным и слабым. Дайте только вернуть тело брату.       Брату, сидевшему на полу рядом с кроватью. Обхватив железную голову руками. Страшно. Так страшно Алу не было никогда. Страшно остаться одному, потерять Эда… Потерять единственного родного человека, что у него остался. Отца он не помнил. Тот ушёл, когда Альфонс был совсем маленьким. Мать умерла, когда ему было всего четыре. Её он помнил. Лицо, улыбку, голос… Пока — помнил. Всё это потихоньку стиралось из памяти. Если ещё и Эда не станет, жить Алу совсем будет не за чем. Он собственноручно разрушит кровавую печать и отправится туда, откуда его вытащил Эд — в пустоту и забвение.       — Что произошло? — первое, что спросил Мустанг, появившись в больничном крыле.       Ал повернул голову.       — Дракон, — ответил Альфонс. — Он проткнул Эда шипом. Ядовитым. Кровь еле остановили.       Рой подошёл к койке, на которой лежал Эдвард.       Из-под одеяла торчало только его лицо. В мелких царапинах и ссадинах. Но не похоже было, что он спал.       — Он хоть прошёл? — задал вопрос Мустанг.       — Вас только это волнует? — возмутился Ал. — Эд чуть не погиб, а вы про турнир спрашиваете?!       Не только это, но да — спрашивал. Спрашивал, чтобы не выдать волнение и страх. Чтобы не ляпнуть, что он почти бежал в замок. Чтобы Ал не узнал, как сильно он переживал. Истина за маской безразличия. Мустанг прятался за ней со времен гражданской войны в Ишваре. Как будто так легче. Как будто так сам будешь целее. Смерть Хьюза осталась на ней глубокой брешью. Потеря лучшего друга чуть не потопила Роя в отчаянии и боли. Если ещё и Эд…       — Да, спрашиваю, — произнёс Мустанг, рассматривая лицо Стального. — Погибнуть в начале Турнира… Так глупо.       У Ала чесались кулаки. Так ему хотелось вмазать Мустангу за его безразличие. Бесчувственный, напыщенный...       — Так, молодые люди, — мадам Помфри подвезла к койке Эда тележку с разными снадобьями и зельями, — время посещений окончено. Мальчику нужно отдыхать.       — Я вообще-то, — начал было Рой.       — Да знаю я, кто вы, — целительница откинула одеяло и начала снимать окровавленную повязку. — Но у Эда был очень тяжелый день. И у меня, кстати, тоже. Давайте мы все немного отдохнём. Навестите его завтра. Поверьте, отсюда Эдвард никуда не денется.       Рой спорить не стал. И хорошо, что их выгнали. От вида раны ему стало тошно, хотя он повидал много чего и похуже. Он бы просто так сам не ушёл. Сидел бы вместе с Алом. Пусть и повёл себя, как бесчувственная мразь.       — Хорошо. Ал, уходим.       — Но… — завозмущался было Элрик, за что получил строгий взгляд мадам Помфри. Он не терпел возражений. — Ладно. Доброй ночи, госпожа Помфри. Спасибо вам.       Коротко поклонившись, Ал вышел за Мустангом, но остановился у лестницы, ведущей на верхние этажи.       — И куда это ты собрался? — спросил Рой, скрестив руки на груди.       — Хочу прогуляться. Всё равно не смогу сидеть на месте, пока брат не очнётся.       Хмыкнув, Рой повернулся на пятках и зашагал вверх по лестнице. Оно и к лучшему. Рою тоже нужно побыть одному. Руки-то дрожали. Пусть он всеми силами и пытался держать себя в руках, не выдать истинных чувств. Так проще. Когда не привязываешься. Когда не чувствуешь. С Элриками у них долгая и сложная история. С болью, кровью и потерями. Он нёс за них ответственность, это правда. Но, боги, он не хочет страдать, если один из них…       Комната встретила его теплом и уютным потрескиванием огня в камине.       — Кофе, пожалуйста. Самый крепкий, — сказал он, зная, что через пару минут на столе появится поднос с кофе и свежими булочками.       Мустанг никогда не видел домашних эльфов. Да его и не интересовало, как они выглядят. Они исправно выполняли работу, а остальное было не важно. Он лишь каждый раз отмечал, что ему будет не хватать этого там, в Аместрисе.       Бросив мантию на спинку стула, Рой взял с письменного стола книгу и плюхнулся на диван. На столике с хлопком возник поднос с ароматным кофе. Отпив из чашки, алхимик прикрыл от удовольствия глаза. Это то, что ему было нужно. Еще бы, наверное, порцию бурбона туда, но нужно разобрать купленные в Хогсмиде… Чёрт, свёрток! Рой вспомнил, что в больничном крыле он был уже без него. Наверное, оставил в Большом зале. Подорвался и — забыл. Вот же… Теперь придётся идти туда и искать. А вдруг — кто забрал? Как теперь выяснить?       Рой уже встал, чтобы пойти в Большой зал и попробовать поискать, выловить кого-то из преподавателей… Как вдруг в дверь робко постучали. Не Ал точно. Он бы стучать не стал. Тоже ведь тут живёт. Ну и кто на ночь глядя?       — Вот так сюрприз, — сказал он, открыв дверь. — Чем обязан, мисс Грейнджер?       От тона Мустанга Гермиона захотела швырнуть проклятый свёрток ему в физиономию и уйти. Даже не говорить ничего, просто — уйти. Но она сказала:       — Кажется, это вы забыли, — Грейнджер протянула Рою свёрток.       — И как вы поняли, что это моё? — спросил алхимик, с лёгкой улыбкой.       Она видела свёрток в его руках, когда Рой вошёл в зал. Наверное, она одна и видела. Ибо кто-то ещё бы обратил внимания, что Мустанг выходил уже с пустыми руками. И какой гиппогриф дернул её за язык вызваться отнести пропажу владельцу?       Хотела же держаться подальше. Хотела же не видеть, не заговаривать, не думать, не знать. Ничего, связанного с Роем. Лишь помощь с камнем и всё. Ничего лишнего и большего, пусть и каждая её клеточка желала этого самого больше. Всего его. Хотела держаться подальше, но вот сейчас стояла в дверях, чувствуя себя самой последней идиоткой. А ноги-то — не слушались. Не желали уносить прочь. И рот не желал просто попрощаться.       — Догадалась. Я же наблюдательная. Забыли?       — О тебе не возможно что-то забыть, Гермиона, — вздохнул Рой, будто пытался. Будто, как и она, всеми силами старался выкинуть её из головы. — Выпьешь чаю? Ал ушёл прогуляться, а мне одному слишком уж скучно сидеть. За одно и разберём всё.       Зарядить бы себе пощёчину. Да такую сильную, чтобы искры из глаз посыпались. Дать бы подзатыльник за то, что не устояла.       — Ладно.       Ей окутало тепло, приятный запах дров в камине и — Роя. Тут всё пахло им. Корицей и крепким кофе. На столике уже стоял чайник с ароматным чаем и две чашки. Гермиона села на диван. Рой — тоже, но на расстоянии.       — Как Эд? — спросила она.       — Рана серьёзная, но жить будет. — Он налил Гермионе чай и поставил чашку перед ней.       — Мадам Помфри прекрасная целительница. Она обязательно…       — Меня больше интересует, всё ли я правильно купил. Время уходит, а процесс приготовления сложный и долгий. Нужно начать как можно скорее. Да и не понятно, где чешуя.       — Да, но… — она сжала руки, лежавшие на коленках, в кулаки. — Я так испугалась за Эда. Никто не ожидал, что хвосторога так себя поведёт. Всё произошло очень быстро.       — Случилось и случилось, — ответил он, шумно втянув носом воздух. Эта тема явно была Рою неприятна. — Эд жив. Ингредиенты есть. А остальное меня не волнует.       Гермиону возмутило это безразличие. Как можно так говорить, когда не чужой тебе человек чуть не погиб? Когда он и сейчас борется за жизнь? Будь её воля, она бы запустила в Мустанга чем-нибудь очень тяжелым.       — Да как вы можете так говорить? Эд чуть не погиб, а вам только камень и важен. Он же человек. Живой человек. Ребёнок!       — Человеческая жизнь не так важна, как ты думаешь, Гермиона, — вздохнул Рой и скрестил на груди руки. — Поверь, я знаю. Я видел войны и смерть. Много смертей. Я убивал. Люди это…       — Что? Расходный материал? Лишь средство достижения цели? Да, это я уже поняла.       — Ну вот, — усмехнулся он. — Так чему ты удивляешься?       И правда… Чему она удивлялась? Рой уже доказал ей, что ничто кроме итоговой цели для него не имеет значения. Ни жизни братьев, ни уж тем более её. Удивляло Грейнджер лишь то, как этот человек смог дослужиться до звания полковника? Как он вёл за собой людей? Почему его уважали? Почему Элрики ему доверяют? Считают своим? Мустанг — безразличный и холодный. Люди — лишь средство. Он ей всё сказал и показал. Не раз. Так почему внутри всё ещё копошился червячок сомнения? Почему внутренний голос твердил ей, что это всё — лишь маска, так сильно приросшая, что — не оторвать?       Может, потому, что она видела, с каким лицом Рой вбежал в Большой зал? С перекошенным от страха, ибо он ещё не успел взять себя в руки. Почему — расчетливый и собранный — забыл свёрток? Ведь он так важен. Послушай — так и нет ничего важнее. Врёт. Но чтобы — что?       — Лишь тому, как сильно вы боитесь открыть себя близким, — сказала Гермиона прежде, чем успела осознать.       Рука Роя замерла, так и не донеся чашку до рта. Он покосился на неё, усмехнулся и поставил чашку обратно на стол. Но Гермиона заметила — рука дрогнула.       — С чего такие выводы, Гермиона? Ты же сама называла меня бесчувственным.       — Ваше безразличие — маска. Толстая и так сильно сросшаяся с лицом, что вы уже и сами, наверняка, забыли, кто под ней. Только я не понимаю, зачем вы её до сих пор носите.       Рой смотрел на Гермиону, чуть прищурившись, будто ждал, что она ещё скажет.       — Неужели, легче прятаться, чем по-настоящему чувствовать? Люди — не средство. Они не расходный материал. Они могут понимать, поддерживать и быть рядом.       — Да, но ещё они умеют уходить и умирать.       Гермионе показалось, что она увидела в чёрных глазах Мустанга какое-то промелькнувшее воспоминание. Боль. Утрату. Её сердце сжалось.       — И очень сильно любить.       Она встала с дивана и уже собралась уйти, но Рой схватил её за руку. От его прикосновения по телу пробежали мурашки.       — Только ты не уходи.       Мозг твердил вырвать руку и уйти. А сердце — прижаться всем телом к Рою и никогда не отпускать его. Исцелить, склеить, починить… Выжечь всю боль из этих глаз цвета крепкого кофе. И она — села обратно. Потому что глупая. Потому что верила. Потому что видела, как маска трещит по швам. Потому что знала, что поможет ей разлететься.       Рука Роя — теплая, шершавая и чуть дрожащая — по щеке, к шее. Вторая — сжимала пальцы. А в груди Гермионы сердце — так быстро и часто, словно пойманная в клетку птица. И как у неё получается задеть то, что не удавалось задеть никому? Как она только умудряется найти путь туда, куда проход замурован? Почему она? Мустанг не понимал. Не осознавал. Не отдавал себе отчёт. Грейнджер сказала что-то такое, что не позволяло ему отпустить её. Уж точно не сейчас.       — Человеку нужен человек? — спросил он.       Лицо — в катастрофической близости. Гермиона чувствовала на своей коже его дыхание, а запах корицы доводил до предобморочного состояния. Только не отпускай.       — Всегда, — выдохнула она.       Выдохнула — прямо ему в губы. Губы, накрывшие её. Нежно. Как-то по-особенному. Если бы Гермиона уже не сидела, точно бы рухнула. Весь мир сузился до размеров её губ. До губ Мустанга. До ладони на щеке. До пальца на подбородке, чуть приоткрывшего её рот, чтоб он смог углубить поцелуй. Пальцы второй руки — на затылок, путаться в локонах. Её ­— аккуратно, с опаской — в копну чёрных волос. Мягкие. Она так давно хотела узнать, какие они. Пропустить сквозь пальцы, запутаться, зарыться. Потеряться и утонуть.       Рой целовал не настойчиво. Хотя ему хотелось провести языком по губам гриффиндорки, прикусить. Целовать до покрасневших губ, до боли. До сбивчивого дыхания и потери рассудка. И он почти, но отстранился. Спугнёт. Точно — спугнёт.       — Ты сводишь меня с ума, Гермиона, — тихо сказал он, гладя пальцами её щёку.       — Ты свёл меня уже давно, — ответила она. Голос — не её. Чужой. Щёки — красные. То ли от смущения, то ли от желания целовать дальше, быть ближе и дольше.       Грейнджер сама придвинулась ближе, прижалась к Рою. К тёплому, приятно пахнущему корицей и кофе. Так спокойно. Расслабилась, закрыла глаза. В объятьях Мустанга — словно в тёплом пледе. Уютно. Как дома. Рой прижался щекой к каштановой макушке и тоже закрыл глаза. Яблоки. Спелые яблоки.       Завтра утром Гермиона точно будет проклинать себя за то, что осталась. Что вообще пошла к Рою. За всё. Но это — завтра. А сейчас она будет просто глупой влюблённой девчонкой.       Они не разговаривали. Просто сидели в обнимку и молчали. Гермиона слушала мерное дыхание Роя, его сердцебиение и треск огня в камине. А он — гладил её по спине, по волосам и слушал милое посапывание гриффиндорки. Уснула. Ну и что с вами делать, мисс Грейнджер? Будить — не хотелось. Всё равно вести самому. Встреть их кто — возникнут вопросы. Хорошо, что хоть у Ала была отдельная комната, и Гермиона могла спать на диване. И к счастью самого Элрика до сих пор не было.       Альфонс-то в принципе не собирался сегодня ночью возвращаться в комнату. Слишком уж он был зол на Мустанга. Юноша бродил по окрестностям замка, спустился к Чёрному озеру, у берега которого покачивался корабль дурмстрангцев. Прошёл по границе Запретного леса до хижины лесника, оттуда — к квиддичному полю и обратно. Когда он вернулся, свет в окнах замка уже почти не горел. Хогвартс погрузился в сон. Интересно, а мадам Помфри тоже уснула?       В коридорах — пусто и тихо. Только звук шагов Ала эхом разносился по всюду. Как он не старался идти тише — не получалось. Хорошо хоть весь замок не перебудил. Аккуратно толкнул дверь, та чуть скрипнула. Сунув голову в проём, Ал оглядел госпиталь. Целительницы нет, лишь несколько пациентов спокойно спали на своих кроватях. Эд как лежал несколько часов назад, так лежал и сейчас. Только, вроде, стал чуть менее бледным. Но это не точно. В тусклом свете от нескольких свечей не разберёшь. Альфонс сел на пол. В тот угол, где сидел утром. Ту он никому не помешает. А мадам Помфри его даже не увидит, если решит ночью проверить пациентов.       Не увидел его и Драко Малфой, решивший, вопреки всем школьным правилам, заглянуть всё-таки в больничное крыло. Блейз и Тео говорили сходить утром, но Драко как будто не смог бы уснуть, не узнай он, как Эд. Его буквально тянуло в госпиталь. Каждая мышца, каждый атом, а в голове подгоняющая мысль — а друг не успеешь? Мог. Запросто. Сегодня он уже это понял. Сегодня он уже увидел и почувствовал, как это — почти потерять и не успеть сказать всего, что хотел. Лучше пусть его поймает Снейп и МакГонагалл разом! Пусть наступит на хвост Миссис Норрис и проведёт на отработках весь оставшийся год. Пусть. Это лучше, чем потерять, так и не попытавшись приобрести.       Драко показалось, что лицо Эда осунулось. Как будто скулы стали острее. А сам он почти сливался с наволочкой. Жутко. Так жутко, что Драко сглотнул. Ладони похолодели, дышать стало сложнее. Он опустился на стул рядом с кроватью. Забегал глазами по лицу Эдварда, совсем не зная, что сказать.       Ал было хотел окликнуть его. Это же Драко Малфой, не так давно наговоривший Эду гадости, когда они столкнулись в холле. И чего ему здесь вообще нужно? Пришёл позлорадствовать? В Хогвартсе Стального не очень-то любили, но что-то не похоже, будто Драко собирался делать гадости. По тому, как он заламывал собственные пальцы, Ал понял, что тот напуган.       — Ну и заставил ты меня понервничать, — усмехнувшись, тихо начал Малфой. — Весь день как на иголках. Только и ждал новостей. Но кто ж мне что скажет? — Он провел руками по светлым волосам, взъерошивая их. Движение — судорожное и нервное. — Мерлин, я так испугался. Я же… идиот. Наговорил тогда всякого, потом жалел. А извиниться… Я был зол. На твоё участие в Турнире, думал, что ты, как и все грифы, только славу ищешь. Вот и не подходил. Видимо, чтобы я, наконец, решился попросить прощения, ты должен был почти умереть.       Драко положил сложенные руки на тумбочку и опустил на них голову.       — Но теперь я точно не облажаюсь.