Искупление

Бежать. Сквозь препятствия поваленных деревьев, крутые овраги и скользкую, уже изрядно помятую, траву, почти черную, как весь этот лес. Бежать, на бешеной скорости ломая своим телом сухие ветки величаво разросшихся гигантов, путаясь в гниющей листве и пачкаясь землей. И кровью. Я бегу уже изрядное количество времени, даже не задумываясь от кого, куда и — что самое важное — зачем. Зачем я безжалостно напрягаю легкие, которые уже жжет от нехватки воздуха и непрекращающегося марафона моей глупости; зачем я сбиваю колени и руки до запекшихся ран, спотыкаясь о корни любого пня; и почему я терплю немой страх и глухое отчаяние, бездумно следуя инстинктам. Я просто продолжаю бесчувственно передвигать ногами до потемнения в глазах и болезненного укола в самое сердце. Падаю лишь тогда, воскресив в своем сознании надежду на звуки, и следом слышу: — Помогите им! — что доносится как будто со стороны моим же охрипшим голосом. Когда оглушающей тишине на смену приходит мой нечеловеческий вой, я возвращаюсь обратно. В свое чертово искалеченное тело, готовая разорвать его на куски, лишь бы меня хоть кто-то понял. Я так устала от тех, кто слушает, но не слышит этот омерзительный шепот вечности. — Спокойно, детка, — отвечает молодая — по виду — женщина в темной мантии, безучастно стоя позади силуэтов, то и дело хватающих меня за плечи и ноги. Если ты смерть, то заткни свою пасть и забери меня. — Хватит с ней нянчиться. Успокойте, но не навредите, — она твердо отдает приказ, добавляя с ироничной ухмылкой: — Нынче героев войны принято жаловать, несмотря на их статус преступников. Этого быть не может. Ее слова током бьют вдоль вен. — Я… Я всего лишь… Я лишь защищалась, — твержу сквозь слезы, почему-то веруя, что справедливость — уже не пустое в этом контексте слово. Я опускаю взгляд на родителей, чьи — не могу признаться, но до сих пор — теплые руки все еще крепко прижаты к моей груди. Их бледные губы плотно сжаты. Будто бы им нечего мне сказать. Будто бы они недовольны моим поведением и терпеливо молчат, пока я сама не разберусь, к какой из совершенных в этом доме ошибок причастна. Я уже не беру во внимание тот факт, что они всегда были мною довольны, а я никогда не совершала ошибок. Почти. — Защищалась ты или нет — решать уже нам, девочка, — в голосе этой женщины сквозит недоверие к человеческому роду, но я не хочу думать о ее судьбе, чувствуя легкий хлопок по груди и слабость, пожирающую до обморока. Голова тяжелеет молниеносно, и вместе с координацией я теряю контроль над самой ситуацией. Можно было бы подумать, что эта ситуация в принципе находилась под контролем. Тону в океане смятения, захлебываясь окружающими меня звуками. Так ли ощущается смерть, тонкими пальцами сжимающая мое горло? Это ли и есть то затишье, которое — по правилам — должно сопровождаться картинками счастливого прошлого? Где вся обещанная мне жизнь перед глазами? Пустота, наконец, подобралась ко мне со своим последним поцелуем, но я абсолютно не рада такому повороту. Ты не дала мне времени попрощаться с ними, и я заберу его у тебя, когда настанет час расплаты. Но сознание предательски клонит в сон, а веки, налитые свинцом, опускаются без моего на то желания. Я бы хотела верить, что рано или поздно Министерство очистит мою репутацию и докажет виновность двух ублюдков, оборвавших жизнь всей семье. Репутация? Вот, о чем думает Гермиона Грейнджер в предвкушении смерти? Вот, чего она достойна? — Значит, следуешь правилам, Грейнджер? — обжигает мое ухо горячим шепотом Фред Уизли. Чувствую его сцепленные на моей талии руки и узел, завязывающийся внизу живота. Как не хотелось пресекать его действия. Поэтому я строила из себя недотрогу, которая доверилась в холодном закоулке последнему хулигану, лишь бы избежать Филча в этот непростительно поздний час ночи. — А чего твоя драгоценная репутация будет стоить в самом конце? Как и ты, Фред, она стоит моих последних мыслей, которые теперь не продашь и за галеон. Вечность, кажется, не торопится заканчиваться, окуная меня в свой вечный плен, потому что голос рыжего заката пробирается даже сквозь мои плотно стиснутые веки. — Да что вы, в конце концов, несете?! — он разрывает тишину также легко и непринужденно, как разрывает мое сердце от одного своего взгляда и слова. Но сейчас я этому, Фред, несказанно рада. И я больше — почти — ничего не желаю. И ничего не чувствую.

***

— Да что вы, в конце концов, несете?! — Фред вырывается вперед, не выдержав. Отравляют глупые слова неизвестной особы, мучительное расстояние между ним и той, что звала себя Гермионой, а также чертовски поздно осознанное на задворках черепной коробки чувство вины. Парня не могут сдержать ни работники Министерства, ни собственные рамки приличия, когда одному из них он ломает нос, ударив со всей силы, чтобы тот не мешался на пути, угрожая своей волшебной палочкой. — Вам нельзя переступать эту черту, мистер Уизли, — обернувшись, произносит брюнетка, незаинтересованная в сложностях, возникших у ее покалеченного сотрудника. — За ней — уже место преступления. — За ней моя… — он на время напрягается, не зная, как назвать ее, — Грейнджер, — сдается. — Ваша Грейнджер? — женщина громко хохочет, и складывается впечатление, что она совершенно не понимает, где находится и с какой целью. — Здесь наша подруга, мисс Джонси, — в комнату проходит Гарри, аккуратно переложив Джинни на руки ее второму старшему брату. Та, к слову, все еще не пришла в себя, заставив всех пожалеть о неосмотрительном решении взять ее с собой. — Конечно же, Гарри Поттер тоже здесь собственной персоной, — особа зажигает сигару, элегантно сжимая ее изящными пальцами. Мисс Изабелла Мэри Джонси в свои тридцать четыре курила не часто — сложно было застать ее с сигарой в заслуженный выходной и — уж тем более — во время работы. После победы над Темным Лордом, в которой мракоборец из Северной Америки принимала непосредственное участие, Джонси с большим удовольствием перевели в Конгресс Управление по Великобритании, повысив до управляющей сектором борьбы с неправомерно используемой магией. После ее нередко ловили над выкуриванием еще-одной, стараясь не обращать внимания — мол, у всех у нас разные вредные привычки, и справляемся со сложностями мы все по-разному. В той схватке среди немногочисленных жертв оказался ее любимый жених, младший из Праудфутов, — утрата не из легких, особенно для молодой женщины. На некоторое время в бездне зеленых глаз сконцентрировались болезни и печали, борьба с которыми в ее случае продолжалась три месяца. Никто не помнит, что именно повлекло такие изменения, но в один день прежнее безумие с усиленной властью поглотило мисс Джонси, возвращая ее в наш мир. Вот только изменения были, по меньшей мере, странными, хотя списывались на остаток пережитого несчастья. Сейчас она носила темные очки даже в помещениях, в сумерках и предвкушая ночь; курила больше семи сигар в день с поводом и без него; оставляла длинные темные волосы в кричащем беспорядке растрепанными по тонким, слегка угловатым, плечам. Следила она за собой неплохо, но, что уж греха таить, не всегда тогда, когда это действительно было необходимым. — Мы не могли оставить Гермиону одну, — бубнит Гарри, пристально рассматривая двух трупов поодаль от хорошо знакомых лиц магглов. — Однако все же сделали это, осознанно или нет, — роняет Белль, выдыхая никотиновый дым в сторону парней, отчего они незамедлительно кривятся, вызывая в ней новую порцию ничем необоснованного веселья. Гермиону тем временем перекладывают на носилки и проверяют жизненные показатели, желая как можно быстрее доставить в больницу святого Мунго, чтобы оказать первоначально необходимое лечение. — Куда вы ее несете? — на дороге у них возникает Фред. — Я отправлюсь с вами, — он хватает одного из Министерства за руку, одним видом показывая, что не потерпит возражений. — Мистер Уизли, — самый высокий из них незамедлительно отвечает, с ожесточенной серьезностью убирая руку близнеца с плеча своего коллеги. — Думаю, ваша семья не очень хорошо отреагирует на то, что называется «помеха следствию», — он многозначительно кривится в подобии усмешки, и Фред вдруг вспоминает об отце, Билле и Чарли, которые крепкими узами связаны с Министерством магии. — Думаю, ответственность за мои поступки не должна обременять других членов семьи, не имеющих к этому совершенно никакого отношения, — каждое слово он чеканит с такими сильными эмоциями, что злость невидимыми существами витает прямо в воздухе. Маг напротив заметно сутулится. Он недовольно хмыкает, будучи наслышанным о самодовольных близнецах, но не находит выхода лучше кроме как попытаться возразить еще раз, используя причину, на первый взгляд, посущественнее. — Пока следствие не уверено, с чем столкнулось, вам для собственной безопасности лучше… — его и в этот раз безжалостно затыкают. — Мне абсолютно нет дела до Министерских забот. И о своей жизни я позабочусь сам, но поеду все же с вами. Ах да, мы совсем забыли, что оболтусы Уизли и безопасность — прямые, что никогда не пересекутся. К ним также можно отнести владение нормами приличия и еще тысячу и одну характеристику порядочного гражданина. Инспектор сдается, жестом руки отгоняя парня к машине, и поторапливает остальных сотрудников: — Заносите ее быстрее. Аппарировать в ее состоянии опасно, придется добираться прилично. Мисс Джонси, оставляю вас здесь с Робертсоном и Хаджи, — мужчина кивает головой в сторону опечатанной территории и уже торопиться занять место в кабине скорой помощи: — Когда соберете всю нужную информацию, отправляйтесь в Мунго. Вряд ли девчонке посчастливится в ближайшие сутки самой попасть в Министерство. Изабелла кивает головой и, обращаясь к Гарри, тушит сигарету о тарелку на каминной полке: — Что ж, мальчик, значит, слушай, что я думаю обо всем этом дерьме!.. Фреду не важны эти разговоры, когда она истекает кровью почти у него на руках. Фреду не нужно ничего вообще, когда он придерживает кислородную маску на ее лице и, провожая действия доктора, который вкалывает ей что-то внутривенно, молится. — Несладко девочке пришлось. Уж не знаю, что там произошло, но не думаю, что она сможет быстро вернуться к нормальной жизни, — мужчина, на вид лет шестидесяти, с ученым видом знатока высказывает свой вердикт, обрабатывая ее раны на руках. Он осторожно проводит пальцем по буквам уродливого — в своей аккуратности — шрама и продолжает: — Хотя я, кажется, забываю, что напротив меня лежит сама Гермиона Грейнджер. Она, быть может, и справится. Но я не очень-то в это верю в принципе. Озадаченный взгляд Фреда перебегает с одной ссадины на другую и быстро находит предмет ее вечных насмешек, так искусно слившийся с телом. Парень снова хмурится — в последнее время это его нормальное выражение лица рядом с ней — и отворачивается, ощущая, что встретился с чем-то интимным и недозволенным. Фред невесомо дотрагивается до ее щеки, мысленно давая себе пощечину. — Исчезни, Грейнджер!.. — Бьюсь об заклад, сложности обошли тебя стороной… Черт возьми, как же она была права, когда называла меня последним подонком и сравнивала с Малфоем. — Я извиняюсь не часто, Грейнджер… Но сейчас я готов извиниться миллионы раз, чтобы ты отдала всю свою боль мне. И ты вновь гордо поднимешь свой прекрасный нос, со мной не согласившись. Грейнджер, ты такая дура, что послушала меня единственный раз в своей жизни и оказалась в настоящей западне. Грейнджер. — Умоляю, будь сильной и в этот раз.

***

Я продираю глаза и чувствую боль от ослепляющего света, наполняющего комнату. Приходится зажмуриться на какое-то время, чтобы снова взглянуть на все ещё живой мир вокруг, оценив собственные шансы на выживание. Легкая судорога в руке, вероятно, от того, сколько я лежу здесь в одном и том же положении, напоминает о том, что я все еще могу ею шевелить. Хочу медленно поднять кисти перед собой, и не получается. Опускаю голову так, чтобы охватить взглядом нижнюю часть тела. Пошевелиться действительно невозможно: левую руку сковывает гипс, а к правой присоединена капельница с мне неизвестным препаратным содержимым. Руки худые и бледные. Ссадины и синяки обильно покрывают запястья и тыльную сторону ладони. Впервые я замечаю и тонкие полоски, по форме напоминающие следы от верёвок или наручников. На все это невыносимо смотреть — и осознание того, что эти руки принадлежат мне, вкрадчиво подсказывает перевести взгляд. Если моему телу, судя по ощущениям, хоть что-то принадлежит. Рыжая макушка шевелится c левой стороны, и я, наконец, обращаю внимание на что-то ещё кроме внутреннего тревожного чувства. — Джин, — осторожно зову её, предварительно прочистив горло. — Джинни, проснись. Услышав мой голос, подруга вздрагивает и подскакивает на месте: — Герми, — шепчет она, не замечая хлынувших из глаз слез. — Господи, ты очнулась, с тобой все в порядке! — подруга прислоняет свои ладошки то к моему лбу, то к щекам, а я шиплю, вызывая у нее новую истерику и поток извинений. — С этим я бы поспорила, — сдавленно рычу, когда она неловко задевает несколько зашитых ран. — Сними с меня это, — кивком указываю на капельницу, уже мечтая поскорее отсюда уйти — стены больницы Мунго не узнать невозможно: они давят как-то по-особенному. В них не хочешь находиться больше рассчитанного и сбегаешь при первой же возможности. Мои возможности сейчас — убедиться в благополучии родителей. Джинни странно косится на иголку в моей — порядком вспухшей — вене:  — Это не так страшно, как ты думаешь. Просто вытащи — я даже ничего не почувствую, — убеждаю её, в нетерпении дергая пальцами. Странно, раньше я не наблюдала за собой этой привычки. Нервное. В конце концов, я убила двух людей. Причём одного без помощи магии. — Джин, милая, мне нельзя здесь долго находиться… — А что же вам можно, мисс Грейнджер? — в палату буквально врывается женщина, лицо и фигуру которой я смутно, но все же припоминаю. Мы точно не могли встретиться во время войны? — Как минимум, увидеть родителей. Как максимум, позаботиться об их безопасности, — не сразу я замечаю Гарри и трио Уизли, в неуверенности семенящих за брюнеткой. — И вам привет, мальчики, — произношу торопливо, немного обиженная их странным поведением и непривычной молчаливостью. Неужели моё лицо настолько ужасно в эти минуты, что вы прячете глаза? Гарри в нерешительности подходит к моей постели и садится на кресло, поместив мою ладонь в свои тёплые руки. Боже правый, они сидят с Джинни друг напротив друга с такими лицами, будто провожают на тот свет свою престарелую прабабушку. От одной этой мысли становится одновременно и смешно, и не по себе. Неизвестная стоит у моих ног и цокает каблуком, провожая действия друга отвратительно смеющимся взглядом. Рон и Джордж почему-то остались подпирать дверь плечом, но их присутствие стало мне не так интересно, когда в комнате запахло вчерашним брусничным чаем. Присутствие Фреда в комнате способна выдать одна моя влюбленность во все, что с ним связано. Он — в свою очередь — подходит к окну со стороны Джинни и, отодвигая шторку, делает вид, что вдумчиво наблюдает за торопливым ритмом Лондона, хотя сам то и дело бросает непонятные взгляды в мою сторону. Да, Фред, этот шрам на половину лица, скорее всего, долго будет заживать. Как и все остальные, причинённые, к счастью, не тобой. Твои глубже, Фред. Думала я сейчас. — С чего ты решила, что сможешь им помочь? Ты сделала все, что было в твоих силах, детка, — произносит брюнетка, вертя в руках чёрную зажигалку. Я непонимающе буравлю её взглядом, пытаясь не разразиться гневной тирадой: — О чем она говорит? — задаю вопрос в пустоту, находя в выражении ее лица что-то подозрительно пугающее и раздражающее одновременно. Где же я тебя видела, тварь? Дыши, Гермиона. Непроизвольно делаю глубокий вдох, ощущая нехватку кислорода в легких. Выдох. Вдох. Почему-то он снова дается со сложностью. Джинни плачет. Все это чертово время Джинни плачет, а я и не замечаю. — Герми… — младшую Уизли начинает трусить, и Фред делает широкий шаг нам навстречу, с силой сжимает её плечи в скупом жесте поддержки. — Скажите уже хоть что-нибудь, — не в состоянии кричать я говорю медленно и достаточно спокойно, но раздражение сжигает моё тело изнутри, желая как можно скорее лавой вылиться в лица гостей, прошенных и не очень. Все еще не могу нормализовать дыхание, отчего чувствую себя — да и выгляжу, наверное, — отвратно. — Они умерли, Гермиона, — женщина облизывает губы, стараясь скрыть зловещий оскал, — И ты, девочка, никуда не уйдёшь, пока мы не зададим тебе пару вопросов, чтобы понять, какое отношение ты имеешь ко всем тому, что произошло в доме. — Мисс Джонси, да что вы себе позволяете! — не так часто Гарри повышает голос, резко вскакивая со своего места. — Я вынужден вывести вас из палаты, и на остальное мне плевать! — он гневно провожает ее смеющуюся фигуру, пока Джордж рассерженно открывает дверь перед ее носом. Но у выхода та добавляет, словно выплевывает: — И все же это правда. Комната содрогается от вскрика Джинни. Лица друзей искажены одинаково мерзкой гримасой шока и сострадания. Чувствую, как рука судорожно сжимает простынь. Как по шее стекает струйка пота. Как пульс стучит в висках. И я смеюсь вместе с Джонси. Смеюсь так сильно, что начинает болеть живот, а кашель вырывается наружу. — Наглая сука, — шепчу, блаженно прикрыв глаза, вдоволь насмеявшись, и тут же жалею. — Помогите им! Не трогайте меня — спасайте их жизни! — Нет, — категорично. Я останавливаю любое проявление эмоций, смелым взглядом окидывая комнату. — Это ложь! Это не может быть правдой! Коленки трясутся и подгибаются. Стой я, сразу бы свалилась навзничь. Слышу беспрестанные пульсации в ушах и съедаемые рыданиями крики, будто во сне. Сердце скоро сломает все легкие, а голосовые связки натрутся друг о друга, образуя опухоль. — Это неправда, неправда! — все мое тело противится этой мысли. Почему-то на весь мир сразу цепляется клеймо паршивого отрицания. И я ему повинуюсь, уже не справляясь с судорогами. Уже не слыша ничего вокруг. Уже не согреваюсь широкими теплыми ладонями, нежно успокаивающими на плечах. У обладателя этих ладоней неизменный запах пряностей и ягод. Уже не впечатляет. Душу высосали. Закрывая глаза, я ясно слышу голос грубиянки и вижу её непростительно запутанные волосы, от одного вида которых хочется взять в руки ножницы. Да, нас свела все-таки не война, а мой личный бой. На следующей неделе они придут меня допрашивать, ловя на каждом слове, как мошенницу с откровенно впечатляющим стажем. И на следующей же неделе я осознаю все совершенные ошибки и возжелаю исправить их извечно впечатляющей моралью, чтобы выбить из головы уже порядком надоедающий голос Малфоя: — Существуют животные агрессивные от природы, Грейнджер… — В этом случае они искупают грехи собственной смертью. А пока спи, Гермиона.