***
Комната родителей находилась в дальней части дома на первом этаже. Дети туда почти не ходили, оттого посещать это место было в некоторой мере непривычно. Будто отец подпускал к себе немного ближе обычного. Братья подошли к порогу тёмной дубовой двери. Мадара механически постучал по прохладной гладкой поверхности, получив разрешение войти. Здесь всё по правилам. Удушающе тягомотным. Маленький Изуна шустро юркнул вперёд него, с энтузиазмом подбежав к сидящему за письменным столом отцу, пододвинувшему к себе две небольшие бумажные коробочки. Неужто правда какие-то церковные амулеты?.. — Мадара, поживее. И закрой за собой дверь. Старший нехотя проковылял в неширокий проём и тихо захлопнул дверь, недоверчиво следя за обращённым к нему скупым взглядом отца. — Что ж, дети мои. Подарок у меня для вас очень специфический, но необходимый. Знайте, что делаю я это исключительно из праведного отцовского чувства ответственности за вашу духовную чистоту, — Таджима открыл одну из коробок, вытряхнув на ладонь нечто незнакомое неиспорченному из-за ханжеского воспитания взгляду подростка, похожее на небольшое пасхальное яйцо на ножке, слитой с маленькой подставкой, на дне которой были нанесены католические символы веры. Мадара недоумённо изогнул бровь, чувствуя неладное. — Для чего оно? До Пасхи ещё месяц. — Это не то, о чём ты подумал, сын мой. Это барьер от демонов, способных проникнуть в твоё тело всевозможными богопротивными способами. — Ух-ты! Какое миленькое, папа, а как его носить? — заинтересованно пролепетал Изуна, подбежав к отцу и взяв тонкими пальчиками с его длинной узкой ладони непонятное устройство. — Понимаешь ли, эту вещь помещают… в срамное место, самую уязвимую и грязную часть человеческого тела, которая более всего подвержена вниманию злых сил. «Что?..» Мадару бросило в жар. Он было отшатнулся к двери, но резкое трение ткани белой школьной рубашки о следы от порки на спине напомнили о бесполезности естественного желания бежать прочь. Изуна озадачено округлил маленькие пухлые губы, вопросительно подняв чистые блестящие глаза на отца: — Неужели у человека есть такое место? Где оно, папа? Я скорее хочу стать чище! Я первый, я первый! — Похвальное желание, Изуна, но ты погоди, не торопись. Мне сложно будет тебе объяснить. А вот ты, — Таджима строго повысил голос, обращаясь к побледневшему, дрогнувшему старшему сыну, всё ещё слабо пятящемуся назад, — вижу, уже прекрасно всё понял. Прими же мой подарок первым, покажи брату пример. — Я… — Подойди к кровати… — Не… —…и спусти брюки. — Я… Я не буду. Юношеский голос Мадары, взрослеющего наоборот раньше времени, задрожал. Щёки налились стыдливым румянцем, полупустой желудок свело уже не только от голода и противной маминой каши, но и от первородного отвращения. Отец… Отец собирается запихнуть ему в зад какую-то долбанутую побрякушку?.. Да ну, вы шутите. Это ночной кошмар! Неужто его полная лишений и наказаний жизнь может быть ещё хуже?! — Ты вздумал перечить отцу, Мадара? Я повторяю ещё раз. Подойди к кровати и спусти брюки. Или ты хочешь, чтобы вечером я выбивал из тебя чертей розгами? — Отец, я… — Пятьдесят ударов. В горле встал отчаянный ком. Хотелось разрыдаться, но количество ударов это только увеличит. Что же будет больнее?.. Что хуже? Боже, да что такое творится?.. На ватных ногах старший подошёл к большой низкой родительской кровати, пытаясь бороться с внезапно накатившим удушливым головокружением, пока не окончательно размывшим остатки логики. — Верный выбор. Принимать подарки от родных нужно с уважением. Делай дальше, что я сказал. Изуна стоял растерянно, глядя то на «оберег», сжатый в кулаке отца, то на медленно, мелко трясущимися пальцами расстёгивающего ремень старшего брата, пошатывающегося от подступившей дурноты на тонких ногах вечно недоедающего подростка. — Какой-то ты сегодня нерасторопный. Снимай штаны, давай. Хорошо, и бельё спускай. Чего ты так смотришь? Я — твой отец, грешно меня стыдиться. Вот так. А теперь повернись ко мне спиной, встань на колени, а грудью ляг на постель. Мадара, натягивая длинные полы рубашки, чтобы прикрыться от рассеянно поражённых происходящим глаз маленького, ещё не осознавшего происходящее до конца брата, скованно повернулся к нему задом, неуклюже опустившись на голые колени, глухо и обречённо стукнув ими о прохладный деревянный пол. — Позволь хоть Изуне… обойтись без этого… — просипел он вдруг пропавшим голосом, слушая вымеренные шаги отца за спиной, а затем ощутив крепкую неласковую руку на спине, настойчиво склоняющую его к кровати. — Позволить остаться ребёнку беззащитным в этом полном искушений и грехов мире? Как бездумно по отношению к младшему брату, Мадара. Да я бы ему первому поставил барьер, только мне нужно, чтобы он понимал, что будет происходить. — А если бы ему было лет пять?.. — Разведи ягодицы, — Таджима проигнорировал более чем резонный вопрос, ухватив с прикроватной тумбы жены жирный крем для рук и выдавив горошину тягучей субстанции на чуть заострённый конец «яйца». — А теперь молись и терпеливо принимай в себя необходимое. Да, будет неприятно, но мы достигаем высшей чистоты помыслов через страдания. Молись и помни об этом. На этих словах Таджима коснулся прохладным смазанным наконечником сжатого кольца мышц сына, по своему обыкновению упрямо надавив «оберегом» на анус и без лишних церемоний проталкивая его внутрь сжимающегося в отчаянном стыде юношеского тела. Мадара тихо всхлипнул, не удержав накопленного ужаса и напряжения. Слёзы окропили светлое родительское одеяло, быстро впитываясь в грубоватую хлопковую ткань. — Принимай страдания с достоинством, Мадара. Это ради твоего же блага. Не плачь, а молись. Молись так, чтоб я слышал. Таджима продолжал проталкивать прохладный предмет в нутро старшего сына, вслушиваясь в прерываемый тихими, смиренными всхлипами шёпот его молитвы. Изуна, решив, что брату ужасно больно, ибо никогда не видел его плачущим, испуганно вскрикнул, наблюдая неправильную для детского взгляда картину. Мадара прятал от младшего свои слёзы даже после самых мучительных телесных наказаний отца, чтобы не пугать и не селить отчаяние, которым сам был полон до краёв, и в маленьком невинном ребёнке, которого щадили куда больше него, хоть это и бесило порой. Но сегодня не вышло. Он стоит на коленях посреди родительской комнаты, демонстрируя маленькому брату и отцу самые позорные места, и позволяет последнему запихивать в себя какую-то мерзкую приблуду воспалённого религиозного мозга, потому что по-другому не может. Потому что он ещё ребёнок и зависим от родителей. Потому что ему ужасно не повезло. «Стыдно… стыдно!» За таким диким стыдом и попытками не забыть на взводе слова молитвы он почти не чувствовал отвратительное распирание в заднем проходе. Самое широкое место «яйца» было пройдено, и оставшаяся часть до «подставки» была принята организмом без труда. — Вот и всё. Как видишь, страдания минутные, а польза для твоей грешной души будет неоценимая. Вставай и одевайся. Изуна, подходи ко мне. — Нет, папа! Я так не хочу… Не хочу такой подарок! Не надо! Мадара не смотрел на брата, поднявшись с пола и потупив покрасневшие от слёз глаза. Это невыносимо. Будто сейчас на его глазах маленькому ангелу будут отрезать крылья. При смене положения новый объект в прямой кишке переместился и ощутился куда активнее, чем прежде, вызывая гнетущий, постыдный дискомфорт, сковывающий движения всего тела, будто для этого не хватало рубцов на лопатках. А ведь в школе нужно вести себя, как ни в чём не бывало. — Не бойся, Изуна. Мадаре не было больно, он просто прознал непередаваемый катарсис от наполнения тела божественной защитой и заплакал от сильных чувств, — Таджима бросил укоризненный взгляд на молча застёгивающего брюки старшего сына, требуя от того подтверждения своих успокаивающих слов. Мадара нехотя кивнул, бросив взгляд на испуганное ребяческое лицо введённого в полное смятение Изуны. — Н-не бойся, брат… Это не больно, н-не очень, — Мадара снова поймал на себе строгий взгляд отца, поспешив сменить тему ощущений на что-то другое, дабы не навлечь гнев родителя неверными словами. — Иди ко мне. Лучшего решения сейчас нет. Я буду держать тебя за руку, обещаю. Всё будет в порядке. Таджима удовлетворённо кивнул, повернувшись обратно к Изуне. Мальчик со слабым доверием посмотрел на старшего брата, опасливо подходя ближе. Скоро и того Таджима уложил животом на кровать, самостоятельно стягивая с того небрежно приспущенные трусики ниже, на уровень тёмно-синих школьных брюк. Изуна зажмурился в ожидании боли, дрожащей ладонью отведя левую ягодицу в сторону, а второй вцепившись во влажную от волнения ладонь Мадары. — Изуна, если ты не будешь помогать мне второй рукой, то это сделает Мадара, — холодно прокомментировал ситуацию Таджима, терпеливо дожидаясь того, чтобы старший сын, пребывающий в состоянии лёгкого шока, сообразил, что от него требуют. Мадара, настойчиво глядя в сторону затравленным взглядом, переместил левую руку вниз, коснувшись нежной горячей кожи ягодицы младшего брата, осторожно отведя её в сторону. Мягко… Когда Таджима приступил к ритуалу, детские пальцы вцепились в братскую ладонь с такой силой, что даже аккуратно стриженные короткие ногти ощутимо давили на взмокшую кожу, вызывая лёгкую притуплённую боль. Его отец хоть молиться не заставил. Мадара таки решился посмотреть на ангельское страдальческое личико Изуны, по которому ясно было видно степень проникновения «оберега» в его хрупкое тело. В какой-то момент он заскулил и скривился так, что на длинных чёрных ресницах проступили маленькие блестящие слезинки, и Мадара уже было подумал снова попытаться остановить отца, но через мгновение мальчик выдохнул, чуть расслабившись. Значит, и у него получилось. — Вот и ты справился, младший сын мой, — облегчённо сообщил Таджима, помогая морщащемуся от непривычных ощущений Изуне подняться и побыстрее одеться. — Ну что ж, не забудьте поблагодарить за сей дар всевышнего во время дневной молитвы. Ступайте с богом и возвращайтесь домой не позже пяти. Мы… смогли?.. Снова пережили маленькую катастрофу вместе. Значит, самое страшное позади. Теперь только бесконечная пустыня испепеляющего стыда и удручающего дискомфорта сзади. До первого… — Папа… Со мной, кажется, что-то не так. Я не почувствовал ничего возвышенного, только одно… Я… я хочу в туалет.***
― Мадара-а… Ты слышишь?.. Ну сходи со мной в туалет… Мягкое потрёпыванье за торчащее из-под одеяла худое плечо выбросило подростка из сна в реальность, будто меткий боксёрский удар в челюсть. Мадара резко подскочил на кровати, чуть не ударившись лбом в висок нависшего над ним младшего брата. Тот резко отпрянул в испуге. ― Изуна, ты?.. ― старший тяжело дышал, в ночной тиши предельно ясно слыша тревожный стук собственного сердца, пытаясь оперативно отойти от ещё не покинувшего разум реалистичного кошмара и разглядеть в тяжёлой темноте маленькой комнаты очертания младшего. ― Д-да… Что, плохой сон? ― виноватым шёпотом осведомился Изуна, терпеливо переминаясь с ноги на ногу. Мадара только брезгливо отмахнулся на вопрос. ― Ты опять? Тебе уже одиннадцать лет, Изуна, мне до старости тебя у двери караулить? ― Но там так темно и страшно, братик, пожалуйста!.. Мадара безнадёжно выдохнул, потерев усталые глаза и поднимаясь с постели. Это бесполезно, он скорее в отместку ему в кровать надует, чем сам выйдет на свою воображаемую «верную смерть». Глупый Изу снова боялся сходить отлить среди ночи, потому что в темноте его может поймать в когтистые лапы сам Люцифер, которым его опять запугал то ли Таджима, то ли кто из приходских ровесников. По той же причине он опасался в темноте спускать ноги с кровати. Удивительно, что сегодня хоть с этим он справился сам. «Больно ты ему нужен…» Ведя жмущегося к нему брата за руку в уборную через неосвещённый коридор, старший размышлял, лучше ли было стирать за ним каждое утро простыни, нежели регулярно подрываться посреди ночи и стоять у туалета, пока он не сделает все свои маленькие дела? Пожалуй, сегодня второе спасло его от приснившегося нонсенса. До муторного утра его и без кошмаров дурной реальности ― холодного душа, гнетущих, всевидящих глаз отца и принужденной молитвы на незаживших от позавчерашнего стояния на горохе коленях ― ещё три часа. И Мадара надеется, что следующий сон его не предаст. Что позволит хоть ненадолго забыться. Приглушённый плеск воды за дверью и безутешные думы старшего вдруг перебил жалобным урчанием его голодный живот. Стоя в темноте голыми пятками на шершавом полу, устало подпирая истерзанной розгами спиной холодную стену, он вымученно скривился, вспомнив одну маленькую деталь. «О нет.» По расписанию, на завтрак будут варёные яйца. Мадара Учиха перебьётся хлебом.