***
«Тук-тук-тук.» Кажется, очень гудит в висках. Глаза открываются с непривычным трудом, и тут же слипаются снова. «Тук… Тук.» Тут душно. Хочется пить… Который час? «Бам!» Изуна распахнул глаза. Это уже не было похоже на слуховые иллюзии похмельной дремоты. Шея и неудобно вывернутые за спину завязанные поясом руки затекли. Он никогда прежде не спал на животе. С жалобным кряхтением младший Учиха без труда выпутал запястья из шёлковой ткани и перекатился на спину, разминая конечности, пытаясь придти в себя и сориентироваться в пространстве и времени. Светильники мерно обволакивали сумеречное убранство богатой спальни его брата. От пары едва догоревших свечей под потолок ещё струился дым, а огонёк последней отчаянно мерцал, цепляясь за кислород и остатки фитиля. Мадары не было рядом. К обнажённому телу возвращались чувства. Типичный для Изуны ускоренный метаболизм в купе с затеплившейся тревогой быстро начинали отрезвлять. «Боже правый…» Он суетно поднялся, стерпев простреливший голову спазм, усаживаясь на измятой, испачканной пятнами кофейного цвета кровати, в нарастающей от проясняющихся воспоминаний тревоге накидывая на худые плечи скомканный халат брата. «Какой стыд… Не может быть. Это сон. Просто греховный сон! Это полная искушений обитель так дурно повлияла на мои мысли!» Кожа между ягодицами неприятно слипалась, ткань пододеяльника красноречиво приставала к задней стороне бёдер, поверхность живота стянуло плёнкой высохшего семени. И от приходящего к Изуне осознанию реальности случившегося щёки сначала побледнели, а потом вмиг стали пунцовыми. «Господь всемилостивый, что же я наделал…» К груди подступила отчаянная растерянность. Изуна скрючился на краешке кровати, дрожащими руками накрыв горящий лоб. Моментально взмокшие ладони сжали растрёпанные пряди волос. Осколки ночных воспоминаний беспощадно впивались в накаляющийся разум; дыхание сбилось, сердце то и дело пропускало удары, к глазам подступили слёзы. «Это просто… Просто массаж. Мадара… Мадара, он же хороший. Он просто заблудшая душа. Он не хотел… Он же не хотел этой грязи. Не хотел совратить меня… Да? Так ведь?!» Не найдя на шее видимо забытый в ванной крестик, руки отчаянно зашарили под подушками, привычно ища розарий или хотя бы маленькое карманное распятие. Изуна ощущал отчаянную потребность помолиться, пытаясь сдержать накрывающую его паническую атаку. Не найдя ничего святого в чужой постели, он вскочил на ноги, и, пошатнувшись, заозирался по сторонам в поисках своей сумки. «Просто массаж… Просто массаж… Никаких срамных поцелуев… Я не виноват! Я пал жертвой чужого греха… То есть греха брата… То есть…» Оправдания слишком быстро сменяли друг друга и работали хуже обычного. Да и ситуация была куда серьёзнее прежних его прегрешений, связанных с братом. Последний раз они были настолько близки, когда Изуне было четырнадцать, а Мадаре шестнадцать. Накануне того, как старший брат закатил дома грандиозный скандал и, собрав вещи, уехал прочь на обучение в полицейскую академию, пропав с радаров на пару лет. Изуна усердно каялся в молитвенном уголке дома весь следующий день, стирая колени об пол и сцепляя кисти в умоляющем жесте перед образом Девы Марии до кровавых отметин от ногтей. Молился за себя, за брата и за слабость их грешных душ. «Бог, он же всепрощающий! Бог обязательно помилует меня! И Мадару, просто нужно… Да где же сумка…» Изуна сделал пару шагов в сторону, вдруг остро ощутив, как переполнен мочевой пузырь. Отчаянно закусив губу и всхлипнув, он успел подумать лишь о том, как хорошо, что не надул в братскую кровать во сне. Дрожа, он покрепче запахнув то и дело сползающий халат и стыдливо засеменил босыми ногами в уборную через неосвещённый коридор. Сейчас огромный дом сопровождал своего гостя оглушающей тишиной, свойственной загородным постройкам с толстыми стенами. Он казался Изуне мрачным и неприветливым, будто старинный особняк с призраками, в котором он не по своей воле оказался в абсолютном одиночестве. От вечернего флёра уютной роскоши и изобилия не осталось и следа. Всё окружающее пространство словно презрительно смотрело ему, жалкому грешнику, в спину. Прежде чем дойти до места назначения на всё ещё слабо подвластных ему ногах, Изуна несколько раз запнулся по дороге. А наконец облегчившись, чуть не поскользнулся на мраморном полу туалета, когда снизу снова донеслись забытые им глухие звуки, которые и нарушили его сон. Изуна настороженно выглянул за дверь, всматриваясь в темноту виднеющейся впереди лестницы, ведущей на первый этаж. Стук ненадолго затих, как вдруг повторился снова, протяжный и металлический, словно бы кто-то водил палкой по батарее. Суеверный и боязливый с самого детства, Изуна дёрнулся, нервно сглотнув. Сердце пропустило удар, а нравственные метания полностью отступили. В памяти всплывали глупые страшилки про чертей и полтергейстов, про неупокоенные души, устраивающие бесчинства в домах невезучих граждан. А как насчёт ангелов смерти и адских стражей? «Неужели уже пришла расплата за мою похоть?..» ― М-Мадара?.. ― сипло и неуверенно мяукнул младший Учиха, спиной прижавшись к стене. Ответа не последовало. Горло перехватило нервным спазмом. Поверх заполнивших мысли сюжетов ночных кошмаров, которые сейчас могли бы стать явью, почему-то проскользнуло неуместное воспоминание о том, что вечером Мадара подарил ему часы, а это ― к расставанию. Новая серия усилившихся ударов, отразившихся вибрацией под лопатками, не оставила ему выбора. Пора было начинать мыслить рационально. Ну, хотя бы попытаться. Судя по всему, источник звука находится под ним. Должно быть, это брат. Тут ведь некому больше быть. Наверное… Нужно просто спуститься и посмотреть. К тому же сумка, скорее всего, в прихожей. Посчитав до трёх и перекрестившись, Изуна ринулся вниз по лестнице, насколько позволяла его шаткая походка, шлёпая ступнями по лакированным деревянным ступеням. Спустившись, младший Учиха ненадолго выдохнул. Слава богу, на первом этаже прямо напротив лестницы горел тусклый дежурный торшер. Тёплый электрический свет утешал его, как и в детстве, когда он просыпался от регулярных кошмаров, а Мадара включал ночник и лежал рядом, пока тот снова не заснёт и не перестанет тихо ныть, уткнувшись брату под бок. В такие моменты свет для него был оберегом, к которому, как казалось, не может подступиться тьма, чем бы она ни была. Он остановился и прислушался, пытаясь унять ощущение исходящего из глубины сознания беспокойства, как бывает перед приближающейся бурей. Вероятно, это из-за всколыхнувшихся в тихом доме детских страхов, а возможно скоро будет буран — скорые изменения погоды Изуна тоже чувствовал отчётливо, словно беспокойный зверёк, точнее самых продвинутых синоптиков. И в это хотелось верить, да только интуиция была неумолима: причина тут, кажется, серьёзнее монстров под кроватью и февральского ненастья. Чуткий музыкальный слух уловил негромкую возню где-то в противоположном от прихожей конце коридора. Зачем-то на цыпочках, Изуна юркнул к облицованной белым фасадом последней двери, ничем не отличающейся от тех, что ведут в другие помещения. ― Мадара?.. Ты здесь? ― негромко спросил он, скромно постучавшись и приложив ухо к деревянной поверхности. В следующий миг за дверью раздалось такое обезумевшее лязганье и металлический грохот, что и без того испуганный Изуна аж подскочил от неожиданности, но, чуть погодя, всё-таки собрался с духом, боязненно подёргав ручку. Она не поддалась. ― Братик, ты слышишь меня?.. Что случилось? Дверь, что ли, захлопнулась? Где мне найти ключ?.. ― растерянно продолжил Изуна, но услышал лишь всё те же остервенелые звуки в ответ. Что же там происходит? Неужто всё настолько плохо, что Мадара не может даже говорить? Изуна чуть попятился, чувствуя, что в кои-то веки ему придётся взять ответственность за происходящее. Какая же это удручающе непривычная роль… ― С-сейчас, я… я что-нибудь придумаю! Учиха-младший как-то отчаянно заметался по коридору, думая, где может быть ключ от этой двери, и небезосновательно решил, что ключницы у всех нормальных людей обитают в прихожей. Не то чтобы Мадара был в полной мере нормальным в его понимании, но, тем не менее, три связки ключей он действительно нашёл в маленьком настенном шкафчике рядом с гардеробом у самой входной двери. На одной был брелок от машины вместе с пультиком управления автоматическими воротами, на второй три крупных ключа, похоже для калитки и входного замка, и, наконец, на третьей была россыпь из маленьких серебристых ключиков, скорее всего предназначающихся для комнатных дверей и витрин. Зажав в подрагивающем кулаке последнюю связку, а заодно вытащив из найденной сумки карманное распятие, он помчался обратно, на спасение брата, прижав в успокаивающем жесте скромный крест к часто вздымающейся груди. У двери он наспех подобрал ключ, наконец провернув его в скважине и толкнув на удивление тяжёлую дверь вперёд. К его неожиданности, с обратной стороны она оказалась толстой и железной. Открывшееся пространство встретило его кромешной темнотой и абсолютной неизвестностью. Вниз этой темноты сбегали бетонные ступеньки, теряясь в слабо добивающем до этого угла свете… и тишина. Изуна почувствовал, как ладони закололо, а волосы на затылке зашевелились. Не могло же ему показаться? И что это вообще за место, которое Мадара учтиво упустил из виду, показывая родным свой дом? Подвал?.. ― Мадара?.. ― пропавшим голосом обратился Изуна к стоящему перед лицом тяжёлому, будто вполне осязаемому мраку. Его полушёпот гулко отразился от пугающей глубины, из которой в ответ послышалось тихое, жалобное мычание. Оторопевший Изуна сгрёб последние крупицы смелости в кулак, шагнув вперёд и суетно нащупывая на шершавой стене выключатель. Как только пальцы перевели найденную клавишу в положение вверх, а привыкшие к полутьме глаза ослепила одинокая лампочка, Учиха-младший не смог сдержать какой-то едва похожий на человеческий сиплый вопль. Несчастный крест выпал из оцепеневшей от ужаса кисти. С каждым лязгом серебра, ударяющегося в полёте о ступени, Обито обречённо морщился, считая поводы, приближающие Мадару (походу, забывшего о нём) к пробуждению. «Раз, два, три, четыре, пять… Шесть, вместе с криком.» Перед ним на лестнице стоял невысокий, белый как лист бумаги длинноволосый юноша. На нём нелепо болтался знакомый халат, а его ноги-былинки безудержно тряслись. Сам же он растерянно распахивал рот и, кажется, готовый снова заорать, как только его отпустит первый шоковый ступор. Так вот он какой, брат Мадары. Какой молодой: и двадцати пяти не дашь. Какая у них разница в возрасте? Хоть они и были немного похожи чертами лица, в нём не присутствовало и толики той заставляющей трепетать грозной ауры, что с самого начала ощущалась в Мадаре. Напротив, он излучал какую-то девичью трепетность, мягкую жеманность и неуверенность. Будто все эти качества, которыми комиссар был обделён, собрали, сконцентрировали и воплотили в каждом проявлении Изуны. Так, кажется, Мадара звал его вечером в коридоре. Обито что есть силы замотал головой, с мольбой в глазах намекая вошедшему не шуметь. Изуна горячечно завертелся, в нерешительности смотря то на дверь, то на уму непостижимую находку. На связанного в подвале незнакомца с прикованной к батарее ногой, которой он, видимо, и дёргал в попытках до кого-нибудь достучаться. Первая возникшая от увиденного мысль Изуны ― в дом через окно подвала пробрался грабитель. И он правда хотел было машинально закричать, зовя на помощь брата… Но вторая мысль, посетившая звенящую от смеси похмелья и адреналина голову, была «какого дьявола, прости господи, тут происходит?..». Окно целое и сквозь него виднеется замуровавший его обледенелый сугроб. Рот мальчишки заклеен изолентой, сам он как-то извращённо связан и явно этим изведён: нога на цепи неестественно вывернута, его заломленные предплечья и вторая ступня опухли, налились начинающим синеть багрянцем, да и, в конце концов, он лежит тут на матрасе! На матрасе в подвале! То есть, скорее всего, не первый час, день и даже, возможно, не первую неделю… Изуна вдруг вспомнил, как по просьбе Мадары советовал ему для покупки матраса недавно открывшийся магазин ортопедических товаров, в котором они с мамой приобретали подушку для отца, давненько мучающегося болями в шее. ― Боже правый… ― прошептал Изуна, бросаясь к дёргающемуся в путах узнику. Пока Изуна, стараясь не навредить, отклеивал с губ Обито скотч, тот успел разглядеть вблизи едва заметные изменения, успевшие подёрнуть лицо его спасителя, деликатно намекающие, что на самом деле ему около тридцати. Лишь только Обито хоть как-то смог открыть рот ― тут же начал судорожно осыпать младшего Учиху ужасающими фразами, пока тот принялся не без труда распутывать крепкие узлы верёвок на руках пленника. ― Умоляю вас, спасите меня… Он держит меня здесь уже шестой месяц, издевается и насилует! Сообщите кому-нибудь, полиции, родственникам, я жив, я здесь… ― дыхание Обито сбилось, на глазах выступили слёзы. Впервые за столько времени он видит рядом кого-то кроме своего тирана, кого-то, кто наконец действительно сможет помочь. Живой, адекватный человек! Неиллюзорный ― настоящий шанс спастись! От какого-то неописуемого щенячьего восторга, перемешанного со страхом быть обнаруженным, Обито почти не замечал, как заломило его руки, потерявшие чувствительность за долгие часы сдавления, и продолжил самостоятельно выпутываться из тугих канатов. ― Т-то есть… В смысле? ― Изуна исступлённо захлопал ресницами, словно ему в лицо выплеснули ушат ледяной воды. Его разум наотрез отказывался воспринимать эти совершенно дикие вещи, а в эмоциональном взгляде Обито проскользнуло что-то между «ты мой последний шанс» и «ты идиот?». ― Понимаю, наверное, это трудно, но прошу, поверьте мне! ― настойчиво, с дрожью продолжил студент, схватив погорячевшими ладонями трясущиеся кисти хориста. Изуна ощутил нечто первозданно жуткое, сродни страху смерти, когда за тебя, беспомощного, в воде на большой глубине цепляется утопающий, затягивая с собой на дно. ― Меня зовут Обито, Мадара похитил меня в сентябре, с заправки «Корень», и я слышал, слышал, как он говорил по телефону, кто-то завёл дело о моей пропаже и… и он смог его замять! Меня могли найти… А он… Он не добропорядочный полицейский, он монстр и маньяк, который пользуется своим положением, чтобы мучить людей! — Обито казалось, что за всю проведённую здесь личную бесконечность он тысячу и один раз продумал, что мог бы сказать тому, кто случайно его обнаружит, но в самый ответственный момент затараторил непоследовательно и путано, и звучал далеко не самым убедительным образом. ― Мне незачем врать, вы же понимаете?.. ― О… д-да, я понимаю… к-кажется, понимаю… ― Изуна опустил изумлённые глаза, пытаясь соображать в ситуации, похожей на какую-то больную галлюцинацию белой горячки. ― Сейчас… Я-я что-нибудь придумаю… ― Пожалуйста, быстрее, сделайте хоть что-нибудь, если не вы, то мне конец, он же больной на голову, конченый псих, он меня… ― Он тебя что? ― из-за прикрытой двери в подвал послышался неприступный голос, пробравший обоих до костей. Цензурных мыслей в голове Обито резко не стало. Он замер, смотря сквозь так же застывшего Изуну, как сбывается худшее из всех его предположений. Как нерасторопными широкими шагами в этот бетонный склеп спускается чёртов Мадара. Не разъярённый, не охваченный тревогой, нет ― ничуть не менее самодовольный, чем обычно. ― Я не слышу ответа. ― Б-брат… Это. Это что?.. ― Изуна покачнулся, поднимаясь на ноги и обращая полный непонимания, но пока ещё доверчивый взгляд, и губы его тронула глуповатая улыбка. ― Это что вообще такое?.. ― Это? Ну, это я принял к сведению твой совет «завести себе уже кого-нибудь, кто будет ждать меня дома долгими зимними вечерами…», ― с наигранной задумчивостью Мадара вольно процитировал слова брата, сказанные ему в ночь похищения студента. ― А ещё, признаю, это моя осечка; развлекаясь с тобой я совсем забыл об этом, ― комиссар ловко покрутил на пальце оставленную Изуной в скважине связку ключей, затем закинув её в карман перепачканных брюк. ― Но и ты хорош, братец… ― П-подожди… Что же это… Т-ты похитил… Похитил человека?.. ― Изуна без остановки заикался, смотря то на оторопевшего пленника, понимающего, что тиран даже не пытается врать, то на своего брата, надеясь найти в его спесивых глазах хоть толику отрицания или раскаяния. Но тщетно. ― Да, и? ― Ты… В-выходит ты… преступник?.. Э-это мне же… мне же придётся… ― Изуна едва связывал слова, абсолютно теряясь под напором нездоровой самоуверенности Мадары, с которой он произносил такие вопиющие вещи. Но, сделав глубокий вдох и собрав все мыслимые и немыслимые моральные силы, попытался дать отпор, как обычно происходило в их бытовых склоках, хоть сейчас и получалось отвратительно. Вяло и одновременно крикливо. ― Мне придётся всем сообщить об этом! — Чего ты там лопочешь? Ах, кстати, мой милый ябедник, ты знал, что в этом доме камеры в каждой комнате, кроме подвала? ― Мадара издевательски игнорировал брошенный ему вызов. Вы гляньте-ка, как нелепо Тявка лает на слона. Что за нюня. Прямо как в детстве ― только и может, что ябедничать. Тогда это, признаться, бесило, а теперь смешит своей нелепостью. Усмехнувшись предсказуемости своего младшего братишки, Мадара спокойно продолжил. ― Наша ночь уже на карте памяти. Ты же не хочешь, чтоб все твои друзья-святоши, коллеги и семья увидели, а главное ― услышали ― что в моей постели твой сладкий голосок звучит ещё великолепнее, чем в храме? «Ч-чего?..» — Н-нет… нет-нет… — голос Изуны, ошарашенного новым подлым ударом, засипел, будто неисправный динамик говорящей куклы. Вся его с трудом наращённая оборона пошла прахом. Глаза беспорядочно заметались по подвалу, и теперь, когда взгляд падал на сокрушённо молящую о помощи жертву, в голове мутнело. — Брат… что же ты натворил… Младшему Учихе казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Или проснётся. Такого ведь не бывает. Измученный мальчик в подвале уважаемого комиссара? Студент, дело которого брат успешно раскрыл? То самое достижение, которым Изуна хвастался перед отцом за праздничным ужином?.. Чушь какая. Словно сюжет какого-то грязного, похабного фильма, который Таджима наверняка переключил бы с гримасой отвращения, раздражённо качая головой от того, как распоясался современный кинематограф. — Брат… Скажи, что это просто злой розыгрыш… Ты снова шутишь? Брат?! Брат!!! — Мадара молчал, выжидал. Даже на расстоянии каждой клеточкой тела ощущал нервный пульс Изуны, рваные попытки дышать. Младшего Учиху заколотило. Истерика. Слишком предсказуемо. — Нет, малыш, я долго грел тебе уши. Но ты полез туда, куда не просили. Разломал свою иллюзию сам, какая жалость!.. Так смотри же правде в глаза, — старший Учиха млел, видя, как панически колотит на пике отчаяния его маленького братишку. Как он доводит его психику до точки кипения. Они слишком близко к краю. Изуну безумно просто сломать. Скучно, но так красиво. Он продолжил спокойно, с расстановкой, подойдя сзади и прижавшись щекой ко взмокшему виску задыхающегося хориста. — Делать тебе тут нечего, друг мой, так что сейчас ты оденешься, сядешь в машину, я отвезу тебя домой, где ты прикусишь свой птичий язычок и будешь послушно хранить нашу маленькую тайну до самого гроба. А если посмеешь вякнуть о том, что видел, я растопчу всё, что ты имеешь, всего тебя, и жизнь твоя станет адом наяву: презренным, падшим, отверженным, униженным и осмеянным. От тебя откажутся все, Изу. Даже я. Ты же на самом деле боишься попасть в ад, малыш? — Я не верю… не верю, не верю… Господи боже… — ватные ноги Изуны подкосились. Ожидаемо. Мадара подхватил его за пояс, чуть встряхнув. — Ну, ну… Тебе не нужно верить, тебе нужно только успокоиться и молчать в тряпочку. Нет никакой трагедии, как и выгоды знать о нём кому-то, кроме нас. Я всё равно выйду сухим из воды: прикончу сопляка, которого уже никто не ищет, а на вопросы скажу, что ты оклеветал меня за отказ в выполнении какого-нибудь твоего каприза. Ты никому ничего не докажешь, Изуна. Ты просто маленькая, меркантильная, истеричная церковная сошка, которую никто не станет слушать. А вот мои улики против твоей репутации — совсем другое дело. Где ты, а где я, братик? Как считаешь, лучше разослать наше домашнее видео в мессенджеры, или по электронной почте? Мадара резко отпустил брата, и тот упал на голые колени перед Обито, разрыдавшись сквозь обрывки бессвязных молитв. Он всегда забывал слова во время истерик. Изуна обезумевши царапал бетон, сдирая кожу и ногти в кровь, и заходился в припадочных судорогах. Обито опешивши смотрел на свой теряющий самообладание и разум шанс на спасение. Сломанный одним махом, словно тонкий хребет с прогиба. ― Знаешь, братец, если б ты не сунул нос, куда не следует, то я убеждал бы тебя в том, что тебе всё причудилось. Что ты сам напился, облился, что руки я тебе связал, потому что ты буянил, и на этом бы твои прегрешения счастливо окончились, и утром замаливать пришлось бы только свои блудливые сны. Но ты вынудил меня поступить иначе, — Мадару несло от сладостного вида двух изничтоженных им неудачников, и он едва сумел остановиться, вспомнив, что одного из них ему бы нужно поберечь. ― А ну встань, Изуна, — строго скомандовал комиссар, но брат уже его не слышал. Упав на бок, младший сокрушённо схватился за голову, натянув кулаками пряди волос и, качаясь из стороны в сторону, бормотал какую-то фразу на латыни снова и снова, захлёбываясь всхлипами. «Вот чёрт. Это было слишком.» Мадара резко шагнул к Изуне, рывком подняв его с земли за ворот халата, скрутив руки за спиной грубым захватом, и повёл к выходу. Тот забрыкался во все стороны, начав кричать. Орать. Вопить не своим голосом, изгибаясь, вытягиваясь и сжимаясь, словно насаженный на крючок земляной червяк. Обито поражённо провожал их взглядом до двери, не в силах пошевелиться. Всё это выглядело словно сеанс экзорцизма из дешёвых фильмов про паранормальщину, но то смотрелось нелепо и постоянно ввергало мальчишку в хохот, а реальность была поистине жуткой, пробирающей липким ужасом до глубины души. Но Мадара тащил бесноватого брата с такой ловкостью и равнодушием, словно бы давно к этому привык. Неужели с его родственником такое случалось не раз? И если да, то он ли его так каждый раз доводил?.. Возможно, студент поторопился, посчитав его адекватным. — Ти-и-ихо, тихо. Сейчас закинешься своими таблетками и полегчает. Куда ты на этот раз спрятал их от Таджимы? В подкладку сумки или в шкатулку с мощами? — терпеливым, нянчащим тоном говорил комиссар сквозь рёв младшего брата, закрывая за ними подвальную дверь. — Не-ет!!! Нет! Господи, нет! М… Мад-ара, а-а-а… Мадара, что ты наделал!! — Т-с-с. Сейчас поднимемся, транквилизатор подействует, ты придёшь в себя, и мы спокойно поедем. Ты же не хочешь, чтобы нас по пути к отцу остановил патруль и забрал тебя в психушку? А я ведь заступаться не стану. Таджима будет вне себя от такого расклада. Давай не будем портить жизнь ни самим себе, ни друг другу. Обито ещё долго слышал душераздирающие истерические вопли, удаляющиеся на второй этаж, и ошалело ёжился, не переставая сгибать и разгибать освобождённые конечности. То, что он испытывал сейчас, кроме потрясения, конечно, было похоже на в десять раз увеличенное чувство вселенского отчаяния и негодования, когда Мадара, в первый день пребывания студента в подвале, разбил его телефон. Тогда Учиха разнёс вдребезги кусок пластика, а теперь, с такой же упоительной лёгкостью, психику родного брата. И хоть для Обито тот был совершенно чужим человеком ― его эмпатии это не умалило. Напротив, он вдруг ощутил сострадание ко всей семье Учих, пусть и представленной в лице одного лишь Изуны, до этого размышляя, что, может быть, все они идентичны Мадаре. Но нет. Тем не менее. Похоже, попытки были тщетны.***
В зимней монохромности бетонных стен отсутствовали даже намёки на цветные оттенки, потому они просто меняли градации серого в течение дня, и сейчас медленно становились светлее. Утро. Обито, кажется, только-только осознал себя после всего случившегося. Разбито поднял зудящие от бессонницы глаза, устремив их в бессмысленность своей «одиночной камеры». Руки и ноги всё ещё периодически исходили мелкими иголочками от долгого сдавления и требовали регулярной разминки. Мышцы ныли. Голова жутко гудела от эха пережитого и приближающегося тяжёлыми шагами неизбежного. Какой уж тут сон. Его тошнило, и не ясно, от чего больше: от голода или тревоги. Пальцы машинально сжимали и разжимали чужое оброненное распятие. Обито таки добрался до него, преодолевая зуд натёртой кожи на щиколотке под натягиваемой цепью колодкой, и прибрал себе, сам не зная для чего. Этот небольшой крест будто доказывал ему, что всё было на самом деле, что это не плод его сумасшествия. Будто давал немного чужого сочувственного тепла. А ещё олицетворял погибающую, но ещё не бездыханную надежду. Мышление подкидывало ужасающие фрагменты воспоминаний и представлений о ближайшем будущем, не складывающиеся ни во что цельное, лишь уродливыми обрывками липнущие к воспалённому мозгу. «Этот извращенец что, трахнул родного брата?.. Ха-а. А теперь он точно меня убьёт?.. Просто убьёт…» Он извёлся. Перебоялся. Нынешнее состояние напоминало ему нервное истощение перед безумно важным событием, когда накануне ты уже успел загнаться и накрутить себя настолько, что будто бы утратил эмоции, и все мысли проплывают где-то поодаль, а ты лишь наблюдаешь за ними со стороны, не в силах больше тревожиться. Психика берёт перерыв. Но в час икс всё взыграет с новой силой. Час икс близко. И Обито ждал. Знал, что Мадара, умудрившийся заткнуть вопли Изуны и увезти его домой, скоро вернётся и сразу пойдёт к нему. И Мадара пришёл. Всё в той же мятой парадной рубашке с закатанными рукавами, с растрёпанным хвостом из наспех собранных густых волос, с догоревшим, злобно зажатым в зубах бычком и совершенно неистовым взглядом. Обито, едва заслышав приближение монстра, спрятал крест под матрас, и теперь смотрел на вошедшего исподлобья, не сводя исполненный тяжестью осознания своей участи взгляд. Мадара пыхтел как разъярённый бык, подавляя гнев, и молчал, как вдруг взор его стал серьёзным и отрешённым. Студент понимал, о чём это затишье. Учиха думает над деталями расправы. Терпеть это нависшее безмолвие больше невыносимо, и Обито прерывает его. — Отведи меня в туалет… ты со вчера не водил. И вода в бутылке кончилась. Я уже… в неё… ― мальчишка понуро перевёл взгляд на лежащую возле матраса ёмкость, наполненную жёлтой жидкостью, а затем ослабши повесил голову. Голос его звучал прохладно и подавленно. — М-м… Нет нужды. Скоро прямо тут наделаешь, ― безэмоционально бросил Мадара, продолжая находиться в какой-то невнятной прострации, сменившей переполняющую его минутой назад злость, а затем выплюнул давно прогоревший окурок на пол и буднично вытряхнул из пачки новую сигарету. Дурной, дурной знак. Пленник знает: тиран способен так успокоиться только что-то твёрдо и безотлагательно решив. ― А?.. ― Обито передёрнуло от этого заявления и настроения, с которым оно было выдвинуто. Сейчас он его не пугает. Сейчас как он сказал, так и будет. — Даже теперь я великодушно предоставлю тебе выбор. Всё-таки, такое серьёзное событие, ― комиссар ухмыльнулся и покачал головой так, словно бы действительно признавал значимость того, о чём говорил. Обито догадывался. — Чт… К-какое событие? Обито знал. — Ну как же? Твоя смерть, мальчик. Будь готов. Через пятнадцать минут я приду. Обито не был готов услышать. Дыхание перехватило. В горле колом встало немое отчаяние. Нет, он ещё не совсем осознаёт, что происходит. Слишком невозможно и несомненно. Смерть войдёт об руку с Мадарой в этот подвал через пятнадцать проклятых минут, вопрос только в том, насколько ему будет больно. Что он сделает? Переломает ему все кости? Просто застрелит? Медленно расчленит? Обито скукожился в самый жалкий на свете комок, почти втиснувшись в стену. Ему хотелось слиться с бетоном, стать невидимым, исчезнуть, расщепиться на элементарные частицы, лишь бы не ощущать каждым сантиметром тела, как время несёт его сквозь эти долбанные миллисекунды навстречу непоправимому. Глаза наполнились слезами. Ему себя жалко. Поледеневшие руки сжимают пульсирующие виски. Что он может успеть сделать в этом огрызке реальности, в который его бросило чужое всемогущество? Ничего не осталось. У него нет вообще ничего. Он давным-давно уже всё потерял и остаётся наедине с оглушающей пустотой, в которой в агонии хрипит вера в счастливое избавление. Его палач вновь открывает дверь. Он вернулся явно раньше. Он вернулся со стволом. Студент издал мучительный хлип, зажмурив глаза и машинально закрыв лицо дрожащими ладонями. От пули не спрятаться, не попытаться бороться. Но, может, это хотя бы будет быстро?.. ― Что ж, Обито, ― Мадара буднично перезарядил пистолет, взяв пару пластинок жевательной резинки в рот. Мальчишка вздрагивал и жался от каждого щелчка, и Учихе это нравилось. Обито видел, как комиссар вытянул руку с оружием в его сторону. Собирается выстрелить. То есть прямо настолько быстро?.. Обито не успеет подумать ― и к лучшему. Он прикусил губу и отвернулся. Его будто заранее оглушило. Не то чтобы он был готов умереть, но зачем-то набрал в грудь побольше воздуха и задержал дыхание, словно перед прыжком в воду, не открывая больше глаз. Вот и всё ― отмучился. Однако в происходящем с самого начала что-то было не так. Через секунду он был ещё, кажется, жив. И через две. И через пять. Мадара хохотнул. Обито медленно разлепил мокрые ресницы, с трепетом подняв взгляд на почему-то медлящего убийцу. Когда он увидел, как обстоит дело, его сердце снова ушло в пятки. Учиха держит ствол рукоятью от себя. Он не собирался стрелять. Он протягивает ему пистолет. ― Ку-ку, ― Мадара растянул губы в почти ласковой улыбке, сделав шаг к инстинктивно отпрянувшему студенту, но не предпринял ничего более, лишь продолжал настойчиво держать у его носа направленный рукоятью пистолет. ― Бери, бери. ― З… зачем… ― Я гляжу, ты уже даже не сопротивляешься моим попыткам убить тебя. Думаешь, это весело? Ничуть. А ты и так испортил мне всю ночь, если не жизнь, так что развлеки меня хоть напоследок. Отплати по заслугам! ― То есть… ч-что?.. ― Что-что! ― передразнил его чуть живой лепет Мадара, мерзко кривляясь. ― Убей себя, Обито. ― Чего?.. Что ты… несёшь? ― Обито как-то неожиданно поперхнулся, с отчаянием вылупившись на оскаленного комиссара. В его голове это никак не могло уложиться. За несколько минут, когда Учихи не было в подвале, он успел перебрать в мыслях столько способов убийства, что, казалось, всё учёл. Но то, что можно заставить человека застрелить самого себя, его мирный обывательский ум просто не был способен предусмотреть. Воистину, эта безжалостная идея в такой момент могла прийти в голову только такому больному ублюдку, как Учиха Мадара. Он снова играл. Травил жертву в последние минуты жизни — всемогущий, неумолимый. Не убивающий, а изничтожающий. ― Я ещё не выстрелил, а тебя уже контузило? Я сказал, что мне скучно, и я хочу посмотреть, как ты вышибешь себе мозги сам. Я уже не раз убивал людей по долгу службы, теперь это как-то посредственно. Всё, знаешь ли, приедается, ― комиссар ехидно вскинул брови, не отступая ни на шаг. Он не блефовал и не хорохорился: всё действительно было так. В отличие от большинства своих коллег, так или иначе переживающих смерть нарушителей закона от собственных рук и даже проходящих психотерапию, он с самого начала работы в полиции не чувствовал ни страха, ни угрызений совести. Его рука ни разу не дрогнула. Надменный интерес к новому ощущению и пренебрежение — всё, что сопровождало смертельные выстрелы молодого полицейского. Эдакая суперспособность. Да, таким психически-бракованным, как Учиха, было на этой службе проще всего. Сослуживцы порой сами осаждали его агрессивный пыл при задержаниях и поражались жестокости и непреклонности на допросах. Он не проявлял ни капли сострадания не только к измученным им же преступникам. Редкие ребята из новобранцев и некоторые большие начальники восхищались его навыками, но всё же большинство его опасалось: кто-то безропотно мирился, кто-то настороженно шептался за спиной, но лишь единицы рисковали открыто осудить, хоть за этим в ответ не следовало ни малейшего сожаления о своём поведении. В любом случае, это помогло ему оказаться там, где он сейчас есть. На вершине «пищевой цепи», в цивилизованном мире зовущейся карьерной лестницей. Совершенный, ловкий и хитрый хищник, вольный творить, что душе угодно. Официальные задержания, в коих он уже и не участвовал в связи с повышением в должности, давно перестали приносить тот будоражащий кровь сладостный мандраж и ощущение собственной власти. Мадара сполна ощутил это только оказавшись на месте тех, кого делал подсудимыми. Совершая новые и новые преступления. Это качественно иной уровень вседозволенности. Уровень, на котором не надо думать, что лишнее телодвижение на глазах у напарников пошатнёт твою репутацию. ― Ну давай же, не тяни моё время. У меня последний выходной, завтра на работу, я хочу отдохнуть и расслабиться после всего, что ты вытворил, а придётся ещё и от твоей туши избавляться. Хотел бы я заставить тебя вырыть себе могилу, это было бы весело. Но от тебя и без того слишком много хлопот, поэтому вперёд, не трать моё время. ― Я не смогу, ― тихо и твёрдо ответил Обито, вонзая отросшие ногти в мокрую ладонь и пытаясь пропускать мимо ушей эти уничижительные, смешивающие его с последним дерьмом фразы, дабы сохранять остатки самообладания. ― Сколько раз ты мне тут говорил, что не сможешь, и каждый раз всё как-то мог. Просто поверь в себя! ― Учиха издевательски хохотнул, больно ткнув мальчишку рукоятью в потный лоб. ― Представь ― я наконец-то возвращаю тебе всю жизнь в твои собственные руки. Ты ведь этого ждал? Вот она. Будучи таким, каким я тебя сделал здесь, ты всё равно уже не сможешь лучше ею распорядиться. Так просто прерви её. ― Нет! ― мальчишка сорвано гаркнул, не выдержав переполняющей его едкой смеси страха и ненависти, начав судорожно отползать от Мадары вдоль стены в угол. На воле он в жизни не думал о самоубийстве, и, даже оказавшись здесь, гнал от себя суицидальные мысли, как только они начинали маячить на горизонтах отчаяния. Даже когда стал сдавать в сопротивлении тирану, когда ослабел и воля его начала выцветать, он не собирался лишать себя жизни. Бабка учила его, что надежда есть всегда, и опускать руки при наличии даже гипотетического выхода из самой паршивой ситуации ― последнее дело. И Обито утвердился в этих принципах, никогда не пытаясь топить свои невзгоды в крепком алкоголе и веществах или погружаться в уныние. Последнее, конечно, с ним порой случалось, но старушка, будучи ещё в себе, выводила мальчишку из упаднических настроений за ухо, напоминая о том, что печалиться в их непростом положении попросту некогда, и рассказывая множество жизнеутверждающих историй из своей молодости. Парнишка вырос с пониманием того, что ему всегда есть к чему стремиться, но практически никогда нет кого-то, кто мог бы помочь, и максимум слабины, которую он давал — нытьё приятелям под одинокую баночку пива с последующей мобилизацией духа для новых свершений на утро. Он изо всех сил продолжал культивировать в себе убеждения родственницы сам, когда она уже была не в силах его приободрить. Мысли о дорогом сердцу прошлом, ждущем его снаружи, чтобы продолжиться настоящим, слегка остудили накал растерзанного сознания. «Бабушка… жива ли ты там, а?..» ― Окей. Хорошо. Ладно, ― с паузами цедил начинающий снова раздражаться Мадара, неторопливо преследуя жертву, ищущую хоть какое-то укрытие. ― Вот тебе сделка: либо в течение… м-м… часов четырёх я изведу тебя ― страшно, больно и мучительно ― до смерти, либо делаешь всё сам. Кстати, быстро и, поговаривают, почти безболезненно! «Так… стоп. Стоп…» Обито вдруг замер, осознав очевидное. Мадара что, даёт ему в руки заряженный пистолет? На полном серьёзе? На зрение студент никогда не жаловался: прежде чем закрыться, он успел увидеть, как Учиха вытащил из кармана набитый патронами магазин. Он точно не был пустым! То ли этот псих спятил, то ли плохо соображает в аффекте после ночного происшествия. Или слишком уверен, что доломал мальчишку? Сейчас Обито некогда размышлять. Он использует любую возможность. Понимание всегда приходило к нему лучше на практике. Как это, оказывается, выгодно ― притворяться сдавшимся ради победы. Как низко, грязно и действенно. И всё это время он исходил на гордую непреклонность, как абсолютный дурак, только раззадоривая маньяка?.. А Какаши определённо был прав, пару раз назвав его тупицей в их ожесточённых (только для оппонента, пытающегося с пеной у рта доказать индифферентному Хатаке свою правоту) спорах о какой-то ерунде. «Чёрт, сейчас не время укорять себя!» Он в любом случае всегда был слишком честным для того, чтобы правдоподобно хитрить. «Самый хреновый актёр года.» Значит, будет учиться театральному мастерству в процессе. Обито остановился, молча, не поднимая глаз, и неуверенно протянул руку к оружию. Мадара довольно и будто бы даже слегка удивлённо промычал, отпуская пистолет и наблюдая за тем, как студент, дрожа и пыхтя, медленно подносит ходящий ходуном в неуверенной, никогда не стрелявшей руке ствол к виску. Вроде, так это делали во всяких триллерах. ― Неужто ты никогда не думал о самоубийстве, малыш? ― вкрадчиво. Обито нервно мотнул головой в знак отрицания, приставив холодное дуло вплотную к голове и выжидающе зажмурился. ― Вот как. А у меня в своё время было достаточно поводов об этом поразмышлять. И я всё же до сих пор не мог толком понять: суицид — он про смелый рывок в неизведанную бездну, или про трусливый побег в ничтожную пустоту? Про самоотверженную жертву несдавшегося или про признание позорного поражения? ― Мадара ждал, с усмешкой оценивая изо всех сил старающегося «смириться с ситуацией» мальчишку. Что же он всё-таки предпримет? Занятно. Парень потихоньку переместил палец на спусковой крючок, горько сглотнув густую от жажды слюну. «Вот ведь чертила, травит свою пафосную херню в такой момент!» ― Ответ, как и вся жизнь, неоднозначный. Каждому обстоятельству ― своя правда. Что ж, ты сделал свой выбор! И, как думаешь, какой из двух вариантов — твой? «Мой ― третий, гнида.» Обито резко распахнул глаза, развернув перехваченный двумя руками ствол на Мадару и нажав на спуск. В ушах зашумело в ожидании громкого хлопка. Выстрела не случилось. Вместо него подвал разразило истерическим гоготом Мадары. — Полбеды, что патроны холостые, так там даже курок не был взведён, идиот! Мощный пинок в лицо. Дрожащие руки не успевают выпустить оказавшееся унизительной насмешкой оружие и закрыть голову. Резкая, а следом тупая боль в носу. Несколько секунд, и кровь потекла в носоглотку с неменьшей силой, чем хлынула наружу. Обито резко зажал ноздри пальцами, подняв вмиг обезумевший от ужаса и боли взгляд на лицо палача. ― Хорош, ай хорош! Ты повеселил меня, Обито! ― с этой гнусной издёвкой с существа Мадары словно сдёрнули последний покров. Из его суженых зрачков прямо-таки сочился концентрат опасности, выливаясь в душераздирающую для Обито реальность. Один взгляд этих осатанелых глаз усиливал урон любого нападения в тысячи раз. ― Как ты, мать твою, вообще выпутался? Я ведь связывал тебя так, чтобы ты не мог махать своими чёртовыми ногами! Удары полетели один за другим. Обито не успевал даже разозлиться на то, как его в тысячный раз беспардонно развели. Только понял, что вариант изначально был один, а не два и не три. Всё остальное было очередным уродливым трюком для эгоистичных развлечений. ― Что, думал так просто отделаешься после того, какую свинью мне подложил, уродец? ― безжалостные пинки осыпали бока и бёдра; Обито завалился, сжавшись калачиком и надрывно взвыв. ― Ты ― моя самая огромная ошибка, ― сильные ноги в извечно натёртых до блеска туфлях метко били по самым болезненным местам, острые мысы попадали меж рёбер, выбивая из лёгких визгливые вопли, нещадно молотили костлявые, плотно сведённые голени, моментально ссаживая кожу до крови. ― Я думал, ― мучитель уселся на корточки, налаживая дыхание, схватил всхлипывающего мальчишку за волосы, вздёрнул вверх и следом крепко приложил о бетонный пол. Закрывшая голову трясущаяся кисть смягчила удар. ― Точнее, я надеялся, что если заведу себе зверушку, то долго не буду знать горя, но это полный провал, ― он задрал его голову ещё раз, второй рукой отдирая чужие кисти от покрасневшего, окровавленного лица, чтобы оценить ужас боли, наполняющий влажные глаза Обито. ― Ты ничтожен во всём. Ты разрушил все мои планы, и я хочу напоследок вытереть об тебя ноги, никчёмная ты сучка. Ты, ― Мадара резко вцепился зубами в ухо заоравшего от боли студента, до предела натянув хрящ и следом прокусывая его до крови, а затем брезгливо сплюнув её на пол. ― Ты ― грязь из-под моих ногтей. ― Убей меня, ― вдруг шёпотом попросил Обито сквозь слёзы, за что был одарён оглушительной пощёчиной. ― Не сомневайся, убью, но сделаю это, когда посчитаю нужным, а сейчас, ― Мадара на секунду отвлёкся, вновь выуживая что-то из кармана. Обито, тяжело дыша и звучно втягивая в горло кровавые сопли, переметнул взгляд на возникший почти у лица чёрный предмет, которым комиссар не пользовался раньше. «Шокер?..» Парень только рот успел распахнуть, как металлические зубцы впились под челюсть. Короткий электрический разряд перетряхнул всё тело, из глотки вырвался невнятный крик, а близлежащие мускулы жутко свело. ― Отвечай: о чём вы успели договориться с Изуной? Этот припадочный почти ничего внятно сказать мне не смог, так что за него придётся отдуваться тебе. Младший Учиха и в самом деле всю дорогу до города только судорожно заикался и не мог перестать всхлипывать, не реагируя ни на какие слова, и лишь в самом конце поездки, с трудом выволакивая из машины своё будто ставшее чужим тело, проронил: «Мадара… зачем ты возводишь ближнему своему персональный ад? Ты… мы же сами знаем, каково это… Окстись…». Учиха-старший будто впал в транс от этих слов, даже не сразу тронувшись с места. «Мы?». Ему показалось, что его вдруг кто-то хоть немного понял. Впервые в жизни. Не кто-то, а сам родной брат. Единственное живое существо, слова которого для него ещё имели хоть какой-то вес. «Ах, значит «мы»…» ― Убей… ― Обито проигнорировал вопрос, с трудом пытаясь сделать вдох словно окаменевшей грудной клеткой и давясь никак не останавливающейся кровью. Ему всё равно нечего было ответить. ― И ты будешь строить из себя невесть что? Благородство ― это не твоё, сопляк, ― новый удар электричеством пришёлся в правое подреберье и длился чуть дольше. В этот раз, несмотря на адскую боль, закричать не удалось: Обито задохнулся, скорчившись и роняя слёзы, ощущая, как во всём теле бешено пульсируют пропустившие ток сосуды. Мадара схватил его за горло, больно давя ладонью на подъязычную кость и не давая задышать, когда новый мышечный спазм начинал отпускать. ― Отвечай, что вы задумали? ―Д-да… Ничего мы… Ни о чём… Не успел… ― Врёшь, ― бесстрастно и непоколебимо. Новый двухсекундный разряд в солнечное сплетение. Клокочущий хрип захлебнувшегося собственной желчью мальчишки, исходящего судорогами. ― Что ты успел ему рассказать?! ―О… тч… н… а-а… ― невнятный, прерывистый сип в ответ. «Чего он там бормочет?» Комиссар схватил Обито за плечо, переворачивая на спину, чтобы различить его оправдания. Но услышанное во второй раз за этот проклятый день ввело его в ступор. ― Отче наш… сущий на небесах… ― выдавили слипающиеся от смешанной с сукровицей и желудочным соком слюны губы. В помутнённом точным, мучительным воздействием шокера сознании всплыла единственная молитва, которую студент вообще знал. Она вышла на поверхность из самых дальних закромов памяти, слышимая в бабкином прочтении, и как-то сама собой вырвалась из измученной груди. Старушка стала набожной после трагичной потери сына с невесткой, и сумела научить никак не желающего приобщаться к церкви сорванца-внука лишь главной христианской молитве. Обито не то чтобы не верил в бога, он предпочитал об этом просто не задумываться. Ну какое ему дело до небес, когда у него и на земле куча проблем? Тем не менее… ― Да святится… имя Твое… «― Да придёт Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе… ― в немом плаче произносил Мадара, пытаясь отрешиться от проедающего спину насквозь пренебрежительного взгляда, от ноющих свежих рубцов на пояснице и ягодицах, и ощущая, как гречневая крупа режет затёкшие колени, словно бы хочет забраться под кожу и там прорасти. ― И прости, ― нет, он не хочет извиняться. Он не виноват! ― Нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…» ― Не смей… ― звучит с шипящей злобой. Удар крепкого кулака с перстнем, спрятанным под дорогой кожей чёрных перчаток, рассекает нижнюю губу. Обито не успевает сполна прочувствовать расходящийся острый жар в челюсти, когда лицо продолжает осыпать град спонтанных ударов. Так много, что боль на несколько мгновений перестаёт ощущаться, словно бы тело накачали новокаином, а череп болтается по инерции в разные стороны, как чёртова боксёрская груша. ― Не смей, мать твою, произносить при мне этих слов, щенок! Комиссар вцепился в намокшую от крови рубашку совершенно потерявшегося в пространстве мальчишки, подтянул его за грудки и швырнул к стене, добив резким ударом шокера в низ живота. Реакция тела была уже вялой. Полусознательный Обито чуть дрогнул, рефлекторно не давая себе сползти по стене на пол. Все чувства казались отчуждёнными и незнакомыми. Странная резь в поражённом током животе. Ноги словно отнялись. Кажется, что-то нестерпимо рвётся наружу. Нестерпимо… Тепло… Так же, как на груди от крови. От крови?.. Ага. «Твою же мать…» Парень с трудом перевёл двоящийся взгляд вниз, в силах лишь наблюдать за тем, как расходится мокрое пятно на ткани серых спортивных штанов. Мадара было хохотнул, но в итоге лишь раздражённо сплюнул, отпустив студента и отступив на шаг назад, явно недовольный тем, что снова превысил допустимый лимит и слишком быстро довёл жертву до крайности. Совсем перестал себя контролировать. ― Я же говорил, что прямо тут наделаешь. Жалкое зрелище. Давай, отвечай и сдохнешь быстро. Мадара подобрал выроненный жертвой пистолет, снимая холостой магазин и заменяя его настоящим. Нагнетённая истязателем в бетонной клетке атмосфера окончательно изъязвилась и стала до предела едкой, как плавиковая кислота. Только, кажется, в последние минуты студент обзавёлся тонким слоем стекла. — Я правда… Правда не успел ничего ему рассказать… Мы и минуты рядом не провели… Поэтому мне нечего ответить! И… И всё-таки… Что… Что, чёрт подери, такое могло сделать тебя настолько к-конченным! — звучит сорвано и сипло, как отчаянный рывок жалкого кролика в волчьих зубах. В лесных реалиях от таких манёвров глупая добыча лишь сильнее насядет на клыки. Но из-за наличия у этого хищника извращённого разума очевидный результат каждую секунду может стать непредсказуемым. Мадара вдруг встрепенулся, с напряжённым оскалом смерив взглядом Обито. Парнишка плюётся остатками былого запала. Ещё не всё выжгло в нём беспощадное электричество. Занятно. Неутомимый экземпляр. На чём только держится вся эта энергия? — Ох. Жертва спросила тирана о прошлом? — игнорируя не самую вопросительную интонацию облизнулся истязатель. — Что ж, очень занятно. Я тебе отвечу. Расскажу то, что всегда ото всех скрывал. Как тебе такой эксклюзив на прощание? Унесёшь мои тайны в могилу, Обито? Или вынесешь по дороге, как мусор? Раскат смеха, словно новый удар по голове. «Дебил! Лучше бы молчал!» Насколько он только что оттянул своё избавление?.. Этот эгоцентричный хмырь всегда любил поговорить о себе, сразу позабыл, что торопился отдохнуть остаток дня. Комиссар неспешно подошёл ближе, вдруг устраиваясь на матрасе рядом с обессилено сидящим на мокром полу пленником. Обито едва слышно выдохнул сквозь сжатые окровавленные зубы. «Терпи.» ― Всё началось с того, что тридцать пять лет назад, в промозглое декабрьское Рождество Христово, я имел несчастье появиться на свет в семье законченного святоши, настоятеля главного городского храма с крайне скверным и деспотичным нравом. Своего первенца он воспринял буквально как мессию, возложив на него тяжелейшее бремя собственных неадекватных амбиций, которые начали мозжить детскую психику с самых пелёнок. Сам того не замечая, он причислил себя чуть ли не к лику святых, считая, что я должен нести его волю, как крест. Мать была стёрта из моей жизни с самого начала. Я ощущал её присутствие какой-то призрачной иллюзией: кажется, она, молодая семинаристка, под моральным гнётом родителей выданная замуж за мужчину, что был чуть ли не вполовину её старше, не была готова к детям, и поначалу регулярно оставляла меня под присмотром бабушки, чтобы благополучно закончить учёбу. А Таджима, совершенно не умеющий обращаться с детьми из-за своей бесконечной чёрствости, мечтал о крепкой многодетной семье. Тем не менее, непреклонный Господь распорядился иначе. Я только начал уверенно ходить под стол, как у матери уже снова округлился живот. Следующий раб божий появился на свет раньше положенного срока на месяц, предварительно изведя её жутчайшим токсикозом, несколькими угрозами выкидыша, а под конец тяжёлыми отёками. Рождаясь, это маленькое чудовище, неправильно расположившееся в тазу и придушенное пуповиной, разворотило матери всё чрево в труху, ― Мадара беззаботно закинул руки за голову, улыбнувшись и прижавшись спиной к стене. ― И, слава всему сущему, она больше не могла иметь детей и нарожать ещё больше приходского биомусора. Одна из немногих услуг, за которую я Изуне действительно благодарен. Обито и не хотел бы слушать, да только разум его сузился, и каждое слово Мадары проникало в сумеречное сознание, обращаясь яркими, оживающими картинками. Ему казалось, что он невольно смотрит тягомотный триллер с претензией на высокое искусство в пустынном, парящем в объятиях холодного космоса кинозале, двери которого намертво заперты. И выйти невозможно, и пойти некуда. Рано или поздно этот мрачный сеанс завершится. Но сейчас он только начинается.