Колыбель для жертвы

За холодом мутного стекла гипнотически мелькают ночные огни. Старый автобус степенно плетётся сквозь трафик позднего пятничного вечера по своему последнему на сегодня маршруту, чтобы завтра с утра дать колесу сансары новый оборот и пройти этот путь ещё много-много раз. Бесконечная дорога туда и обратно. Лента Мёбиуса. Как минимум один из пассажиров сегодня чувствует себя её заложником. Анестезия отходит, и на смену противному онемению щеки приходит не менее противное нытьё в зубе. Какаши пытается уцепиться за эту боль как за последнее разнообразие, подтянув повыше извечную медицинскую маску и прижав щёку ладонью. Кажется, он всё ещё жив. Да. Осенью, с момента застопорившегося расследования, ему постоянно казалось, что он не переживёт новую зиму. Будто горе может ворваться в его маленькую квартирку в студенческом городке со стволом на перевес и окончить страдания одним метким выстрелом в затылок. Ха. Слишком просто! Жизнь ― изощрённый палач. Теперь Хатаке на пятки наступает новый апрель. Весна гремит фанфарами, воспевая гимн новому циклу жизни и любви, и Какаши хочется заткнуть уши и остановить этот неминуемый расцвет. Не сейчас. Он не готов. Слишком быстро… Нагнавшее время мучительно раздавливает все его светлые порывы, не давая ни единого шанса, никаких зацепок. А беспокойный ум, как короед, продолжает подтачивать покой и смирение изнутри. Пока он учится, читает глупые книжки, варит бабушке каши и протирает от пыли её старый буфет, изредка решается присутствовать на увеселительных вылазках университетских товарищей, куда его так настойчиво тянет Гай, он уверен ― с Обито продолжает вершиться что-то необратимое. В худшие моменты последних месяцев Какаши чувствовал ход времени так остро, будто с каждым тиком часов секундная стрелка вонзалась ему под новый ноготь, наказывая за то, что он так ничего и не смог сделать. Ни-че-го. Он просто бегает среди высокоорганизованной рутины, как хомячок в колесе. Кто-то находит счастье в стабильности, и Хатаке сам был таким, но нынешний её вариант разъедает мозг изнутри. Что-то застилает взор. Чья-то умело сотканная неверная пелена замутнила правду, и обнаружить причину оказалось в миллионы раз сложнее всего, что ему уже приходилось решать. Всё, что у него есть сейчас — «день сурка» и совершенное бессилие перед мучительной загадкой, не желающей покидать его сознание, ломать голову над которой столько раз призывали прекратить — сам здравый смысл требовал остановиться — но он так и не смог. И ему казалось, что он привык к обречённой, но ищущей тоске, которую сам на себя навлёк. Ему казалось. Хатаке снова вспоминает Хирузена, цитирующего Ницше: «У кого есть «Зачем», тот выдержит почти любое «Как». «Сомнительно.» Автобус ускоряет ход. Снежный ком мыслей становится слишком тяжёлым, распирает виски изнутри. Его тошнота от перенасыщения безысходностью становится физически ощутимой. Хатаке зажмуривает вечно усталые глаза, чтобы скрыться от резко накатившего ощущения дурноты, и проваливается в болезненный транс, как в воздушную яму. В темноте сомкнутых век — несущийся сквозь гиперпространство временной петли автобус, в нём — сотканный из звёздной пыли будущий труп Хатаке со свежезапломбированным зубом. Какая нелепица. Пространство искривляется словно по чьей-то злой воле, скручивает его, выжимает как тряпку, и он чувствует, как утекают последние капли терпения, и что если сию минуту не случится что-нибудь, хоть что-то, что сломит накатанный ход событий, то он потеряет рассудок. И тогда он откроет глаза, выйдет на следующей остановке и просто ляжет умирать под колесо этой везущей его домой от дантиста тарантайки. Вибрация мобильника в кармане брюк разрывает создавшийся в уме бредовый вакуум. Какаши дёргается как от удара током, выхватывает телефон и не глядя отвечает, словно это последний шанс на спасение. — Д-да? Алло? — Какаши… — встревоженный и резкий голос Рин рассеивает последние следы морока. —Бабушка… — она тараторит неразборчиво, то и дело сбиваясь от волнения. — …У неё приступ случился, когда я пришла с ней сидеть… Похоже, эпилептический. Я в больнице с ней, Какаши, я так растерялась… — Спокойно, Рин, — смешно говорить это, когда сам едва не докатился до панической атаки. Но и в её тоне он впервые слышит такую дрожь. На грани слёз. Кажется, сегодня они все дошли до ручки. — Держись, слышишь? Я приеду к тебе. Как раз в дороге. Скажи мне только адрес больницы. Как он и предполагал, ему было по пути, до конечной. Что ж, придётся потрястись в автобусе минут на двадцать дольше. Он, конечно, хотел неожиданности, но никто не обещал, что она будет приятной. Какаши даже не смел надеяться. Однако, несомненно, ничто не могло длиться вечно.

***

Когда Хатаке добрался до больницы, вымокнув под пришедшим вопреки прогнозу погоды весенним дождём и прикусив на бегу всё ещё онемевшую щёку до крови, Нохара уже выходила из приёмного покоя, кутаясь в тонкий сиреневый плащ от воцарившейся в воздухе промозглости. Её била заметная дрожь, ни то от холода, ни то от переживаний, когда Хатаке вбежал к ней на крыльцо под козырёк, стряхивая с пальто и вечного беспорядка на светлой голове ещё не впитавшуюся дождевую воду. Но Рин изо всех сил пыталась держать себя в руках, сжимая края рукавов в кулаках и закусывая губу. — Спасибо, что приехал, — почти прошептала она, с усилием улыбнувшись ему, и от этой вымученной улыбки ледышка в груди Какаши дала маленькую трещинку. — Я бы тебя не оставил. Как бабушка сейчас? — Её наконец-то госпитализировали в неврологическое отделение… Приступ смогли купировать, и, кажется, сейчас ей ничего не угрожает. — Что ж, это хорошие новости, — сомнение мелькнуло в его обычно бесцветном тоне, но Рин не заметила. Или сделала вид? — Тебе удалось поговорить с врачом? — Да, я представилась им опекуншей. Врач сказала, что приступы могут повториться, поэтому по протоколу, с учётом сопутствующих диагнозов, ей следует оставаться здесь ещё неделю. — Не вопрос, — Хатаке выдохнул с усилием, и давление в висках отступило. Это означало, что целую неделю о старушке смогут заботиться врачи, и это покроет страховка, а у них будет время прийти в себя. — Ну и ну… — Рин подтянула сползшие почти до колен плотные бордовые чулки, поёжившись. Хатаке бросил взгляд на это её будничное движение и тут же отвёл глаза в сторону, ощутив, как неожиданно потеплели щёки. — Я и подумать не могла, что она страдает такими ужасными приступами… — Мы о многом узнали лишь на практике. Проживаем жизнь в шкуре Обито. Вместо него. — Ты прав, но… сегодня всё было слишком жестоко. Она упала на пол, ударилась головой и забилась в судорогах прямо во время еды. Я… — в ночном полумраке улицы Хатаке видел, как её глаза наполняются слезами, но она закрыла руками лицо, будто бы поправляя спавшие пряди волос. — Я так испугалась, что она задохнётся! — Но, судя по всему, ты смогла всё сделать правильно, как учила мама, верно? — Какаши неуверенно приподнял руки и задержал в воздухе, чуть разведя в стороны, как для объятия, и Рин шагнула навстречу, уткнувшись лицом в его плечо, пытаясь использовать этот почти невероятный с его стороны жест как способ спрятать неудобные эмоции. Ко входу в приёмный покой подъехала машина реанимации, громкие голоса спешащих фельдшеров, стук каталки и хлопки дверей нарушили воцарившийся тут ненадолго покой. Больше не было смысла задерживаться здесь. На сегодня они сделали всё, что было в их силах. — Уже совсем поздно. Думаю, нам пора по домам, — спокойно заключил Какаши, чуть приобняв Рин ладонями за плечи. — А остальное обсудим утром. Идёт? — Ох, конечно… Я совсем потеряла счёт времени! Только бы успеть на последний автобус! — Боюсь, я на нём сюда приехал. — Что, уже?! Вот ведь… Я забыла сумку у бабушки, так что у меня ни денег, ни карты, кроме проездного в кармане, и мама не в городе… Спасибо, хоть телефон был в руке, когда выбегала из квартиры за врачами. Боже, что за день… ― она сокрушалась вслух, копаясь в карманах плаща и пытаясь найти хотя бы десятку евро, но тщетно. Хатаке проверил свой кошелёк, сделав неутешительный вывод. Что там Обито говорил о том, что Какаши не поймёт его, ведь у последнего половина мизерной зарплаты кассира не уходила на недешёвые препараты, которые не входят в предоставляемый государством минимум, в их случае бывший всё равно, что мёртвому припарка? Скрытые маской губы Какаши тронула горькая полуулыбка. Он понял. Слишком буквально. — Честно говоря, я на мели. Мне хватит только на один заказ такси, — объявил он неутешительно, но следом вдруг добавил: — И мы можем поехать вместе, ко мне. Да и тебе, полагаю, вечер в одиночестве после таких потрясений не пойдёт на пользу. Дождь кончился так же внезапно, как начался. Уникальное свойство межсезонья, которое так не любил Хатаке. Бренчащую каталку с экстренным пациентом уже увезли внутрь больничного здания, и вокруг них снова воцарилась тишина, слишком быстро ставшая неудобной. Какаши изменил самому себе, сделав такое предложение, и это хорошо понимал не только он сам, но и Рин. Он, может, был бы и рад подобрать альтернативы, но в этой ситуации их попусту не предвиделось. Нохара лишь мелко кивнула в ответ, подняв на Хатаке всё ещё влажные, но очень благодарные глаза.

***

Рин всё ещё нервно подрагивала, грея руки о принесённую им чашку ароматного какао, когда они наконец добрались до студенческого общежития. Её взгляд ― опустошённый, отрешённый ― скользил по окружающему новому пространству его аккуратной комнаты, не задерживаясь ни на чём конкретном. Хатаке рассеяно присел рядом с ней на кровати, сдержанно приобняв за плечо в попытке неуклюжей поддержки. — Рин, всё уже позади. Ты всё сделала правильно и держалась молодцом. Девушка едва склонилась к Хатаке, будто бы желая, но боясь оказаться ближе. Словно ожидая разрешения. Какаши позволил. Она чуть обмякла в его руках, в конце концов тихо расплакавшись. Терпела. Устала. Какаши осторожно прижал к себе подругу, накрыв согревшимися ладонями трепещущую спину. Он так себе умел приободрять людей, потому что и его в жизни никто особо не обнадёживал, но ради Рин хотелось постараться. Потому что она тоже старалась изо всех сил. — Послушай. Ты столько сделала для бабушки, для Обито… для меня, в конце концов. Не бери на себя столько. Хочешь, откажись от этого. Я дальше буду сам. Я понимаю, как… — Прости меня, — перебил его слабый девичий голос, прозвучавший рядом с ухом. — Прости, я не должна была проявлять эту слабость, я не хочу, чтобы ты жалел меня. Я делаю это по своей воле. По своей, слышишь? И я продолжу помогать. Продолжу. И в этом измождённом тоне сквозили очень уверенные и мужественные мотивы. Чёрствое сердце Хатаке снова заметно защемило. Такое редкое чувство второй раз за вечер. Это её самоистязание его удручало, но что он может говорить, когда сам такой же? Измотанный уходом за больной старушкой ради пропавшего друга, который никогда бы не бросил эту умалишённую вырастившую его женщину, безрезультатными попытками прояснить истину и вдруг ставшим проблемой одиночеством. Рин вряд ли искренне верит в то, что Обито жив. Скорее уж она не хочет отпускать Хатаке. А он не хочет об этом думать. — Хорошо… Ладно. Я не любитель отговаривать, но, если вдруг передумаешь, я пойму. Он склонил к ней голову, чтобы заглянуть в лицо и оценить, насколько вид подруги соответствует пламенным речам. Рин подняла к нему слезливый взгляд. Они никогда не смотрели друг на друга так близко. Хатаке видел мелкие веснушки на узкой переносице, золотистые прожилки в радужках больших карих глаз, подёрнутых утомлением и влагой, слепившей друг с другом подкрашенные потёкшей тушью ресницы. Нохара вглядывалась в тёмно-серые, меланхоличные и умные глаза Какаши с полуопущенными веками, обрамлёнными белёсыми ресницами, рассматривала ложбинку длинного ровного шрама, секущего левую сторону ладного лица от середины лба до самой щеки, бледную кожу осунувшихся в последние пару месяцев скул, бесстрастные тонкие губы и маленькую родинку у подбородка, которую Какаши никогда не позволял заметить. В любой другой ситуации им обоим стало бы неловко, особенно привыкшему скрывать половину лица Хатаке, но сейчас они просто изучали друг друга. На удивление комфортно. И никто из них этому не препятствовал. — Давай ты приляжешь. Тебе нужно отдохнуть, — окончил созерцательную паузу Хатаке, отпуская Нохару и поднимаясь с кровати. — Спи здесь. Я сменил бельё позавчера, надеюсь, не побрезгуешь. — Конечно нет… — слабо улыбнулась Рин, расстегнув толстовку и ложась на бок. — А ты? — А я постелю на полу. Рин помолчала, смотря в освещённый ночником потолок и поглаживая по голове тихо пыхтящего под её рукой Паккуна, пока Какаши переодевался в домашнее за дверцей узкого шкафа, и всё-таки снова заговорила. — Какаши… — Да? — Можно попросить тебя?.. — Разумеется. — Можешь полежать немного со мной? — чуть помедлив, робко продолжила она. — Мне всё ещё очень тревожно. А рядом с тобой я успокаиваюсь. Можешь и спать тут, заодно избежишь всех этих неудобств на полу. Я же тебя не боюсь, в конце концов. Какаши поджал губы, остановившись. Честно сказать, он и сам хотел. Вдруг почувствовал рядом с ней нехватку сопереживающего тепла. Словно заразился. А чуть прикоснувшись — совсем дал слабину. Да и почему вообще нет? Разве это преступление, делать то, что не принято, но обоим нужно? «Стереотипы.» Однако и они существуют не на пустом месте. Они оба взрослые, оба понимают, к чему это может привести. «К чему приведёт, если быть точным.» — Не проблема. Рин благодарно улыбнулась, двигаясь на кровати к стене и уступая место Хатаке. Какаши прилёг на бок на оставшемся пространстве, вновь оказавшись у лица Рин. Та опустила глаза, выждав минуту, и будто невзначай придвинулась. От неё веет жаром, или это Хатаке всё никак не согреется? Тот чуть нагнулся вперёд, коснувшись губами лба Нохары. — Ты горячая. Может, стоит измерить температуру? — Ты думаешь? А я и не ощутила… Она вскинула ко лбу ладонь и вдруг подняла голову так, что губы Хатаке проскользили со лба вдоль носа, пока не соприкоснулись с её губами, тёплыми и липкими от какого-то ягодного блеска для губ. Оба замерли. Никто из двоих не отстранился. Рин чуть приоткрыла рот, то ли в удивлении, то ли в знак приглашения к продолжению, Какаши не был уверен, но закрыл глаза и, последовав её примеру, разомкнул губы, слегка подавшись ими навстречу. Рин приняла этот жест. Их поцелуй получился сдержанным и мягким. Следующий стал глубже и увереннее. Они ласкали губы друг друга, порой соприкасаясь кончиками языков. Хатаке не спешил, пытаясь оценивать происходящее и не смея делать шаги быстрее неё. Это не тот случай. Она сама покажет, что можно. А он всего лишь не откажется от предложения. Нохара накрыла его руку, лежащую на своей, и, не отрываясь от тонких губ, потянула её вверх, к груди. Она не торопила его, лишь давая деликатные, немые разрешения. Он благодарен за этот предупредительный комфорт. Рин хорошо его знает. Тонко чувствует. Сквозь ткань майки Хатаке накрывает ладонью мягкую грудь, чуть сжав между пальцами проступающий через неплотную чашечку бюстгальтера сосок, и чувствуя, как сам разогревается. Рин правда хороша. Изящна и миловидна. Какаши мельком протолкнул колено между её чуть раздвинутых ног. Кажется, оба определились. Дальше прикосновений они не пойдут. Скоро она уже вжималась в его торс, шумно дыша в шею, тонкая рука проникла под неплотно прилегающие к телу домашние штаны, сквозь бельё нащупывая полунапряжённый член и мягко сжимая его, отчего Хатаке рефлекторно толкнулся вперёд, ощущая приятное давление чужой кисти в паху. Его же ладонь уже была под задравшейся юбкой Рин, пальцы осторожно исследовали гладкую кожу внутренней стороны её бёдер, потихоньку перебираясь вверх и едва касаясь горячими подушечками проступающих очертаний губ под повлажневшей хлопковой тканью. Несомненно, это не поддавки для заглаживания «доставленных неудобств» или что-то подобное, что могла бы выдумать на её месте другая. Она хочет, без фальши. И не мудрено. Хатаке ведь понимает, что нравится ей. И сейчас они на той стадии, где каждый отказывается обратить внимание на тихо скулящую забытой на привязи собакой совесть. Он продолжил увереннее, ощущая приятные поступательные движения её ладоней, позволяя приспустить резинку трусов и коснуться себя обнажённого. Сам же в ответ оттянул промокшую ткань её белья в сторону, неспешно водя безымянным пальцем между нежных губ, и каждое такое движение оканчивая на быстро найденном чувствительном бугорке. Внутрь он не проникал. Они позволили себе лишнего, но даже у этого лишнего есть грань. Своя и чужая территория. И он в состоянии не нарушать последние рубежи, раз уж оказался здесь. Рин совсем стиснулась с ним, оставляя малую толику пространства его рукам, но этого достаточно, чтобы смочь сделать ей приятно. Она уткнулась лицом в его ключицу, порой совершая неосторожные поцелуи, перемежаемые тихими стонами. Он прижимался носом к её макушке, вдыхая цветочный аромат шампуня, исходящий от её волос. Им не нужно много. Оба сильно распалены и одиноки, жмутся друг к другу, не опуская глаз но и не смотря в них, быстро двигая руками и жарко дыша. Она совсем уже мокрая, гибко скользящая вдоль пальцев, он сдержанно кусает губу, не останавливаясь и чувствуя, как начинает пульсировать низ живота под быстрыми, нашедшими верный темп девичьими руками. Он накрывает влажной ладонью её кисть, чтобы не испачкать одежду и постель, и издаёт лишь судорожный выдох; она присоединяется второй своей рукой к его ласке, через пару мгновений выгибает спину, коротко застонав. Какаши и без проникновения чувствует, как всё внутри неё пульсирует и дрожит. Всё, разрядились. Помогли друг другу. И сделанного не воротишь. Какаши, чуть погодя, перевёл на Рин подёрнутый быстро нисходящей истомой взгляд. Растрепавшиеся каштановые волосы обрамляют её успокоенное лицо. Она не открывает глаз, возможно даже уже начала дремать. Абсолют оргазма рассеивается, оставляя после себя лишь реальность без прикрас. За это Хатаке никогда не нравился секс. Бессмысленный и краткосрочный наркотик. Какаши выдохнул с невесёлой усмешкой и отстранился, бесшумно сев на кровати и потупив взгляд. Так ли хороша его «холодная голова»? Он сомневается. Всё-таки… это было немного лишним. Возможно — сильно лишним. Скорее, последнее. «Нужно вымыть руки.» Он не смог спать до утра. Сидя на малюсенькой кухне, поджав под себя одну босую ногу и встречая ноющими без отдыха глазами рассвет, Хатаке анализировал произошедшее раз за разом, всё мрачнея от каждого нового вывода. Он тронул то, что не должен был. Занёс над чужой шеей лезвие ложной надежды. Какаши понуро опустил голову, карябая пальцами ноги обивку кухонного стула, под которым похрюкивал во сне его верный мопс, ради хозяина оставивший на ночь мягкую постель. Как примитивно. Отличник ошибся, и уже отплачивает за свою половую опрометчивость неуёмным самокопанием. Да, что-то изменилось, как он и желал, приручая экзистенциальный ужас на продавленном сидении автобуса. Кардинально. Растворимый кофе в дешёвой чашке с какой-то нелепой жизнеутверждающей надписью давно остыл. Сегодня у него даже этот нехитрый напиток получился паршивым на вкус. Что она скажет, когда проснётся? Возможно, захочет уточнить, вместе ли они теперь? От этой мысли Хатаке прижался подбородком к груди, зарывшись пальцами в волосы и больно потянув их в стороны. Они неминуемо становились ближе. Этот вопрос давно витал в воздухе, как он ни пытался этого не замечать, а теперь грозил встать перед ним вплотную, так что игнорировать его станет невозможно. Отстой. Что ей ответить? Спросить, точно ли ей это нужно? Какой дурацкий ход. Ей-то нужно. Ему ― нет. И сказать твёрдое «нет» он способен. Но что это сделает с ней? Тогда может быть… Может быть Хатаке стоит согласиться? С условием: если он придёт к выводу, что лучше быть порознь ― она не станет просить его остаться? Ультимативно. А ради чего? Из благодарности за помощь? Какаши представил, как после этой беседы она попросит поцеловать её в знак их нового статуса, и всё, что ему захочется сделать в ответ, это… выпрыгнуть прямо с кухни в окно. «Слабак, что и говорить.» На экране мобильного семь утра. Из комнаты слышится недолгая трель чужого будильника, тихий зевок и редкие шорохи, а через минуту и лёгкие шаги в сторону кухни. Хатаке продолжил сидеть недвижимо, спрятав взгляд, словно нашкодивший ребёнок в ожидании неизбежного строгого выговора. На миг он даже хотел притвориться спящим, будто бы это могло спасти его, как овцу, падающую замертво от страха перед волком. Но был ли волк? ― Ты что, не ложился? ― потирая глаза спросила его Рин, застёгивая толстовку в прихожей, и он отрицательно покачал головой, наконец обратив к ней покрасневшие глаза, в извечном покое которых сейчас маячила тень надломленности. ― Ох, мне так жаль! Прости за причинённые неудобства и… ― О, не стоит. Ты, наверное, голодна… Будешь омлет? ― Спасибо тебе за приют и гостеприимство, но я убегаю прямо сейчас, ― она поправила причёску, глядя в небольшое настенное зеркало, и уже потянулась за висящим на вешалке плащом. ― А… ― Какаши растерялся, приоткрыв рот. Её быстрое отступление не входило в его долгосрочное стратегическое планирование. ― Ч-что-то не так? ― Нет, что ты, просто у меня есть срочные дела дома. Поэтому я и поставила будильник на время, когда начинают ходить первые автобусы, ― она отвечала ему как ни в чём не бывало, намазывая губы найденным в кармане плаща блеском, словно «слона в комнате» Хатаке вообще выдумал в бреду бессонной ночи, и теснил на маленькой кухне он его одного. ― Дела?.. Ты даже чай не попьёшь? ― Напилась уже, ― со сдержанной полуулыбкой сказала она, повернувшись к нему спиной и повернув замок входной двери. ― Я навещу бабушку завтра и напишу тебе о её состоянии. Тогда и договоримся, как будем дежурить дальше, идёт? ― Да… Как скажешь, ― он поднялся из-за стола, пошатнувшись ― голова кружилась без сна ― и вышел в прихожую, чтобы проводить так внезапно уходящую Нохару, как вдруг добавил нелепое. ― И всё? ― А что ещё? ― она деликатно улыбнулась ему на прощание, и в утренней её улыбке не было и тени вчерашнего страдания. ― Какаши, ты сам не свой. Ложись спать, ладно? И ни за что не переживай. На последней фразе Рин сделала сдержанный и серьёзный акцент. Нужда в других разъяснениях для Хатаке резко отпала. Он утвердительно кивнул, и она помахала ему рукой, скрывшись за углом лестничной площадки. Какаши медленно закрыл дверь, затем прислонившись к ней спиной, и сполз на пол, закрыв ладонями порозовевшее лицо. Слишком много настолько чуждых ему эмоций за последние двенадцать часов. Он боится самого себя. Он сам себе противен. «Ты опять выручила меня, Рин. Невероятная.» Хатаке может лишь догадываться, какое решение она приняла для самой себя, но то, что проблема решилась без его участия, не может не утешать, одновременно заставляя чувствовать себя ещё более никчёмным. К тому же, если не уснёт сейчас, то остаток наступившего дня он проведёт в раздумьях, что бы ему сказал Обито теперь, будь он до сих пор здесь, и каково было бы смотреть ему в глаза. Хотя… что тут думать. Этот вспыльчивый простак точно разукрасил бы ему рожу в праведной ярости, как в дешёвых мыльных операх. Как самому гадкому предателю.

***

Только проснувшийся Обито нехотя приоткрыл глаза, откинув в сторону одеяло и вызвав этим целый золотой хоровод из пылинок, круживших в нагретом тяжёлом воздухе подвала. Душно. Летом утреннее солнце жарко заливало узкие окошки под потолком, и остывавшая за ночь бетонная западня раскалялась, порой вынуждая пленника снимать свой и без того скудный набор одежды и ложиться на холодный пол, чтобы немного остудиться. Так и сейчас, голый и вспотевший после сна, Обито сполз с матраса на шершавую поверхность и с долей облегчения выдохнул, чувствуя, как приятно холодит разгорячённую кожу бетон. Он окинул взглядом изменившийся за последние полгода подвал. Хоть он и продолжал быть до тошноты привычным и аскетичным, тут появилось немного новых вещей, поднесённых студенту комиссаром в качестве демонстрации своего признания. Например, здесь теперь есть одеяло с двумя подушками (иногда Мадара даже оставался с ним в подвале на ночь и спал рядом, сгребая Обито в охапку и обрекая на мучительную бессонницу, полную чувства вины за бессилие, за то, что он не может просто взять подушку и придушить маньяка, собственными руками отправив его в ад к чёртовой бабушке, раз и навсегда); радиоприемник на аккумуляторе, который ловил в подвале лишь две с половиной трескучие волны с новостями и дурацкой попсой, но это было всяко лучше, нежели бесконечность глухой тишины, вечерами нарушаемой сверчками, невесть как попавшими в застенки из сада, да ничем не отличающимися изо дня в день звуками пребывания Мадары дома; несколько периодически меняемых комиссаром журналов и даже раскладной стол с парой стульев. Учиха не раз накрывал его белой атласной скатертью и устраивал им ужин при свечах, прямо в подвале, заранее интересуясь, что Обито хотел бы съесть, и действительно готовил заявленные блюда. Да они и не были сильно хитрыми. Шницель с картошкой, жареные сардельки с тушёной капустой, рис с овощами… Однажды Обито попросил своих любимых крылышек из KFC, и Мадара, который, как оказалось, никогда не ел в забегаловках с фастфудом, действительно заехал в кафе после работы и даже попробовал их вместе с ним, хоть и высказал в итоге своё «фи». «Аристократ недотраханный.» Комиссар вообще стал интересоваться многими аспектами не самой долгой и интересной вольной жизни студента и делиться в ответ своими историями, не связанными с ненавистью ко всему миру и выпендрёжем. Да, такие у него тоже оказывались в наличии, хотя даже их он умудрялся явно приукрашивать и приправлять самолюбованием, что каждый раз вызывало у Обито самые противоречивые эмоции. Но он всё равно пользовался этими моментами снисхождения до простого общения, охотно говоря о себе. Во-первых, надеялся, что когда-нибудь расположение Учихи достигнет такой точки, в которой он растеряет остатки становящейся всё менее совершенной бдительности, и это позволит спастись. А во-вторых, студент хотя бы немного отвлекался от своей неутешительной реальности в заточении, предаваясь воспоминаниям вслух. И его, на удивление, внимательно слушали. Это позволяло сделать простой вывод. Мадара был действительно очень одинок всю свою жизнь. И этот новый вариант досуга его очаровывал, затягивал. Цеплял. И Обито это очень хорошо чувствовал. Благо здесь его привычная открытость, от которой он так и не смог до конца избавиться, была ему на руку. И Мадара продолжал к нему теплеть. Даже отвечал на вопросы, которые, казалось бы, должны его раздражать, напоминая о неприятностях. Учиха так и говорил ему: «Это настоящая боль в заднице». Уж про это они оба знали не понаслышке. Обито хмыкнул собственным ироничным мыслям. Да, он спрашивал его про Изуну. Обито набрался смелости и поинтересовался его здоровьем спустя месяц. Всё ещё надеялся, что брат его мучителя сможет оправиться от стресса и найти способ сообщить правду кому-то, кто ему поверит и спасёт студента из адской западни. Однако тогда комиссар с неудовольствием ответил, что Изуна нынче находится на лечении в клинике неврозов, и пока врачи не утешают своими прогнозами. Оказалось, что в скором времени потрясение Изуны переросло в невиданной силы обострение ментальных проблем. Никакие молитвы родителей не помогали ему снова начать нормально есть, спать и даже просто выходить из комнаты, не испытывая приступов паники. Родители отчаялись настолько, что сдались и позволили психиатрам осмотреть их чадо, а те констатировали, что Учиха младший находится на грани психоза, и теперь от необратимых процессов его спасёт лишь госпитализация. Горемычный Таджима, ясное дело, обвинил во всём старшего сына и сказал, что лечение брата теперь на его совести. Мадаре же это было только на руку ― так он мог контролировать и выбор частной клиники, и информацию, которую Изуна будет выдавать врачам. Било это лишь по его карману, но никак не по совести. Ещё через два месяца Мадара сам огорошил его новостью: едва выписавшийся из клиники Изуна в тайне ото всех умудрился постричься в монахи и сбежал в аббатство. Даже клинический психолог, что вёл младшего Учиху в течение всего времени реабилитации, не был в курсе таких его планов, как, впрочем, и основной причины, доведшей его до грани сумасшествия. Это решение явилось потрясением для всего семейства, а для Обито окончательно стало понятно, что надежды на его трепетного ночного гостя были до смешного пустыми. Ему снова стало не в кого верить, кроме остатков самого себя. Сейчас он вспоминал, как сильно негодовал в тот день комиссар и клялся вопреки всему вытащить брата из монастыря, будучи уверенным, что этот неженка и сам скоро взвоет от царящих за высокими стенами спартанских условий, но Обито понимал, что даже если у Мадары и получится вновь обрести власть над Изуной, то для него это не принесёт никакой пользы. Младшего Учиху ему и хотелось, и не хотелось жалеть одновременно. В их с Мадарой жилах течёт одна кровь, и только Изуна мог, но не стал что-либо предпринимать для того, чтобы остановить творящийся под боком ночной кошмар, а значит, молчаливо давал согласие на продолжение. Но с другой стороны, он просто такая же жертва, как Обито, Нагато, Дейдара и Яхико. А может даже ещё более изувеченный. Обито с тоской перевёл взгляд на последний появившийся в подвале объект. «Недосягаемый.» Мадара принёс ему вентилятор в конце июня, и это вполне спасало от возникающей тут по утрам парилки. Но он предусмотрительно поставил прибор достаточно далеко, чтобы Обито не мог сам им пользоваться, включал по утрам, приходя к пленнику с завтраком, а выключал перед сном. По выходным же Учиха спал дольше на час, а порой и на два, пропуская самое душное время, и тогда Обито спасался от солнца самостоятельно, как мог. Пол под его телом быстро нагревался, и он перекатывался на соседнее незатронутое светом пространство, куда позволяла дотянуться цепь. Да, поблажек стало значительно больше, но подавляющую часть времени цепь продолжала быть с ним. Однако теперь Мадара сменил колодку на более свободную и обматывал её тканью, чтобы не травмировать кожу, как раньше. К тому же, каждый день переставлял её с одной щиколотки на другую. Обито вытянул ногу вверх, посмотрев на тёмное пятно, обручем охватывающее свободную сейчас лодыжку. Долго превшая и некогда истёртая до крови кожа так и не восстановилась до своего первоначального вида. Кажется, эти рабские следы останутся с ним навсегда. Как и шрамы на правой стороне лица, окончательно сформировавшиеся и ставшие теперь фактурными и углублёнными, словно вспаханные борозды. Пленник равнодушно смотрел в серый потолок, пересчитывая эти жуткие отметины кончиками пальцев, как вдруг поджал губы и поморщился. Вспомнил, как Мадара любит целовать и облизывать их во время секса, ставшего значительно более… нежным? Обито скрипнул зубами от этой мысли. Нежное изнасилование? Это несовместимо. И от этого кажется ещё более больным. Да, физически его тело стало меньше страдать. Комиссар больше не мучил студента глубоким минетом до желчной рвоты, после которой прежде тащил его за волосы в ванную и называл последними словами за испачканные брюки и ковры. Поначалу Обито даже не был уверен, точно ли дело в новоиспечённой мягкости маньяка, а не в притупившемся рвотном рефлексе. Но, кроме прочего, его теперь почти не бьют. А сам он перестал плакать и просить прекратить, лишь смиренно сжимал зубы, отворачивал лицо от поцелуев и непокорно смотрел в глаза мучителя, чем вызывал у него неизменные восторги, смешанные со всё угасающим раздражением. На фоне улучшившихся условий жизни к молодому организму возвращались некоторые утраченные в плену свойства. Например, утренняя эрекция, которой Учиха и пытался воспользоваться, но его касания, будто призванные уничтожать всё живое, тут же обнуляли естественные порывы тела. Ими Обито не пользовался даже наедине с собой. Всё, что он мог представить в процессе, казалось таким нереалистичным и недостижимым, и этим же вызывало лишь отчаяние, так что ни о каком полноценном желании не могло идти речи. Тот же образ Рин обветшал, истончился от времени, болтаясь тонкой паутинкой поверх измятой издевательствами памяти. Бегущие в изоляции минуты жизни вообще творят с мозгами сущее колдовство: коверкают лица, обостряют достоинства и недостатки, обращают домысленное в будто бы реальное, а ты сиди, гадай, где кончается явь, а где потихоньку начинает властвовать сумасшествие. Обито за всю жизнь не думал так много, как за десять месяцев в этом подвале. Думал о людях, чувствах, поступках, домысливал различные варианты развития событий в жизнях других и в своей. Обито анализировал. И порой осекался, чувствуя, будто в его извилины забрался Хатаке и устроил их так, как ранее бестолковый раззява не считал приемлемым. От упрямства, усталости и лени. Импульсы, контрасты, шаблоны… Планы, оценивание, стратегия? Чушь! На это у нищего студента нет времени. Ха-ха. Теперь его было предостаточно, чтобы наконец «поумнеть». Холодные места на полу закончились, как и размышления студента о произошедших переменах и неустанных попытках прикинуть, сколько времени ещё пройдёт до того, как ему представится новый шанс побега от смягчившегося зверя, никуда не исчезнувшее противостояние с которым он пытался маскировать любыми сносными для него способами. Обито присел на корточки и перебрался обратно на матрас, прислонившись спиной к пока ещё не нагретой стене и потянувшись за стоящей рядом с его постелью литровой бутылкой. Мадара приносил ему свежую воду дважды в день, но в такую жару мальчишка всё равно пытался её экономить. Последний день июля. Суббота. Судя по невыносимо медленно ползущему вправо светилу уже около половины одиннадцатого. Что ж, когда этот хрен всё-таки придёт, Обито попросит ещё одну бутылку. Мокрые от жары пальцы с трудом отвернули крышку — Мадара всегда закрывал её с какой-то немыслимой силой, что очень бесило явно более слабого мальчишку — и Обито принялся жадно глотать живительную влагу. Слава богам, она ещё не стала противно тёплой от царящей здесь духоты. Опустошив залпом почти две трети, он удовлетворённо выдохнул, утерев губы и облегчённо закрыв глаза. Вот такие маленькие радости. «Радости…» Да, Обито снова стал находить позитивные моменты в своём существовании, и порой ему даже было стыдно, что он позволяет себе чувствовать хоть толику удовлетворения в этих условиях. Но виноват ли он? Могло ли быть иначе? После практически смертельной февральской пытки и последующей исповеди маньяка он словно переродился. Время для студента теперь стало идти легче и быстрее, но и это порой пугало до чёртиков, особенно после наступления темноты, когда стремительно обострялось чувство одиночества и обречённости. Он с детства отовсюду слышал, что человек ко всему привыкает, но всегда считал это полным бредом, особенно, когда попал сюда. Ну как можно привыкнуть к издевательствам?! Пурга! А теперь… Выходит, он привык?.. Минуло ещё пятнадцать минут, и всё новые неутешительные выводы прервало странное накатившее внизу живота чувство. Очень похожее на тот самый пресловутый утренний стояк, только намного более сильное, напористое, и совершенно неуместное. «Что за нахер?..» Обито сглотнул и открыл глаза, недоверчиво глянув себе же между ног, и на лбу у него выступила новая порция пота. Теперь уже не от жары. Это нервное. Сердце как-то слишком быстро заколотилось, а ступни поледенели. «Какого… Это что… Нет!» Он не помнил, чтобы с ним бывало такое раньше. Член отчаянно пульсировал и, хоть и казалось, что больше он стать уже не должен, с каждой минутой продолжал наполняться кровью ещё сильнее. Обито с ужасом подумал о том, что неестественно набрякшие вены в конечном итоге просто лопнут от такого напора, но на фоне маячила идея похуже. Намного хуже, потому что реалистичнее. Идея о том, что он привык настолько, что его тело начинает отвечать взаимностью на желания маньяка. Настолько, что уже реагирует по часам, в ожидании появления Мадары с минуты на минуту! Обито зашипел и всхлипнул, сдавив член рукой со всей силы, пытаясь заставить его обмякнуть с помощью боли, но это не помогало. От накатившего ледяной волной отчаяния он схватился за голову. Обито отказывается в это верить, и точка! Глаза заслезились от смеси жутких мыслей и ощущений, когда дверь вдруг заскрежетала и распахнулась, являя встревоженному взгляду пленника расслабленно заходящего в подвал комиссара в пижамной рубашке и домашних брюках, с особенно довольной сегодня физиономией. В руках у него была стопка какой-то одежды, которую студент не видел ранее. Что-то отдалённо знакомое… Обито резко накинул на свой, как он посчитал, «позор» одеяло, попытавшись сделать лицо невозмутимым и отрешённым, параллельно подметив то, что сегодня не услышал давно выученный звук приближающихся к подвалу шагов. Либо так был поглощён внезапно возникшим ЧП, либо… «Он что, крался?..» Мадара почти умилился этой нелепой игре. Оперативно скрывать истину его глупый мальчишка так и не научился. Неужто правда считает, что Учиха ничего не успел увидеть? Ха. — Доброе утро, Обито, — он включил спасительный вентилятор на полную мощность и подошёл вплотную к проигнорировавшему приветствие студенту, наклонившись и попытавшись сдёрнуть с того одеяло, но Обито изо всех сил сжал ткань в кулаках, не дав этого сделать, и отвернул начавшее предательски краснеть лицо. — Ну дела… ты что-то прячешь от папочки, а? Студент зажмурился, ожидая агрессии в ответ на непослушание, но вместо этого Мадара лишь расплылся в одному ему понятной улыбке, присев рядом с ним на матрас и положив принесённую одежду на поджатые под одеялом колени пленника. — Ну не в кровать же ты наделал, в самом деле. Чего я там не видел, чтобы так настырно прятать? — с усмешкой продолжил комиссар, но Обито лишь тяжело вздохнул в ответ на его вопрос, понимая, что скрыть у него, как всегда, нихрена не выйдет. Он для Мадары всегда был и остаётся открытой книгой, сначала тупой и надоевшей, а теперь простой, но полюбившейся. Хотя… ему кое-что таки удавалось успешно скрывать до сих пор — серебряный крест Изуны под матрасом. — В любом случае, я хочу, чтобы ты примерил то, что я тебе принёс, так что раскрыться придётся. ― И что это? ― проговорил пропавшим от волнения голосом студент, едва ослабив хватку на одеяле. Мадара давно не устраивал ролевые игры и не испытывал на нём уму непостижимые фетиши, аки сумасшедший учённый на опытном полигоне. Обито передёрнуло от вспоминания о развлечениях мучителя с едой, обувью, латексом, полицейской дубинкой… После каждой новой выдумки садиста он гадал, разовьётся ли у него отвращение к использованным в этот раз предметам, материалам или одежде. Но это происходило всё реже: Мадара стал довольствоваться им «по сути, а не по форме». Обито не совсем был уверен, что это значит, но так мучитель, кажется, и сказал пару недель назад. И вот, снова… Господи, что теперь? ― Моя форма, в которой я начинал полицейскую карьеру, ― с гордостью объявил комиссар, глядя, как пленник медленно разворачивает идеально выглаженную голубую рубашку с коротким рукавом и погонами, на которых золотом мерцали небольшие звёзды, и тёмно-синие брюки с большими набедренными карманами на застёжках. ― Фуражку мне тогда не оставили, а ремень с галстуком давно износились, увы, но они бы нам только мешали. Обито непонимающе поднял глаза на Мадару. Этот хмырь оказал ему честь примерить собственную полицейскую форму, хотя раньше одевал его лишь в свои завалявшиеся в шкафах «обноски», которые студенту, в общем-то, не снились и в лучшие времена. К чему бы это? ― Ну? Чего уставился? Примеряй. Комиссар отстегнул от ноги пленника цепь и упёрся ему в плечо, сталкивая с матраса и заставляя подняться на ноги. Тот неохотно поддался, вылез из-под одеяла и, прикрывая причинное место формой, встал к Мадаре спиной, начав неловко, подпрыгивая на одной ноге, влезать в чужие штаны. Учиха слегка прикусил губу, с нарастающим желанием наблюдая, как мальчишка натягивает форменные брюки прямо на голый зад. «Великолепно.» Когда Обито облачился и в рубашку, наконец разобравшись с пуговицами, никак не желавшими подчиняться его нервно дрожащим пальцам, комиссар неслышно поднялся, подходя сзади. Мальчишка всё пыхтел и не спешил поворачиваться к нему, продолжая возиться с ширинкой, которая никак не желала ровно сходиться на его треклятом, никуда не девающемся стояке, когда сзади к нему плотно прижались, а наглая чужая рука ловко проникла под расстёгнутые брюки, с чувством сжав буквально окаменевший за последние несколько минут ствол, вызвав у Обито сорванный возглас, походящий ни то на возмущённое возражение, ни то на жалобный всхлип. ― Оу… Это и есть твоя тайна? Не сказать, что маленькая, ― с издевательским удовольствием проворковал комиссар у самого его уха, а затем уткнулся носом в смоль отросших клокастых волос мальчишки, вдыхая его незамысловатый телесный аромат. ― Зачем всё это?! ― почти вскрикнул в ответ Обито, сбросил с себя чужие руки и развернулся к Учихе лицом, полным смятения и злости, сквозь которые просвечивал искренний страх. Но что это? Обито боится не Мадару. Не сейчас. Это что-то новое. Личное, сакральное. Страх самого себя. На вновь побледневшем худом лице Обито это чувство выглядит почти как искусство. Совершенно новая, интригующая картина. Комиссару очень нравится. Обито же и правда ужасался происходящим впервые за долгое время. Ужасался тому, что в этот раз от рук Мадары его член не обмяк, как бывало обычно. Напротив, напряжение в нём было так сильно, что от чужой хватки было почти больно, а ниже словно скрутился мучительно тугой узел, требующий разрядки. Это было так жутко и противоестественно для всего его существа, что аж волосы на затылке шевелились. Обито всегда казалось, что это просто нелепая присказка, но сейчас впервые почувствовал, как это бывает на самом деле. Лучше и не скажешь. «Я схожу с ума… Господи, я схожу с ума!» ― Ты стал так похож на меня в юности, Обито, ― Мадара смотрел на взвинченного парнишку почти восхищённо, любовался им. Будто бы стоял перед зеркалом в полный рост, и даже чуть выше. ― Только без харизмы и развитой мускулатуры, — не удержался от едкой присказки. — Сзади так вообще почти не отличить, разве что брюки коротковаты. Перерос ты меня, а сегодня вижу, что не только в высоту. Мадара сально усмехнулся и подмигнул пленнику, переведя взгляд на его неприкрытый пах. Тот как смог прикрылся полами рубашки, попытавшись огрызнуться: — Это какой-то бред! Чего ты хочешь, а?! Делай уже то, зачем пришёл! Я сегодня совершенно не в состоянии долго терпеть твои прелюдии! Мадара презрительно сощурился от этого наглого тона, но принимать воспитательные меры не стал. Как сильно мальчишку это задевает. В конце концов, ведь именно этого он и ожидал? Занятно. Происходящее отравляет в Обито остатки самоуважения и заставляет ими же подавиться. Мягкое насилие — страшное оружие. А благодаря ему Мадара открывает всё новые грани развлечений, но он больше не безжалостный тиран, верно? Он тиран великодушный. — Не в состоянии? А, по-моему, в самом что ни на есть необходимом для того, о чём я тебя сейчас попрошу, — Мадара ничуть не поколебался, отойдя к раскладному столу, и уселся на него, закинув ногу на ногу. — Что ж… Я хочу, чтобы ты трахнул меня, Обито. Обито так и замер. «Что?.. Что за придурошный розыгрыш?» ― Эй, не шути со мной так, я же сказал, что не в… ― Шутить? Стал бы я шутить с тобой о таком? Включи мозги, студентик. Или совсем кровь от головы отлила? Мадара продолжал улыбаться одной стороной губ, смотря в чужие расширившиеся от ужаса глаза с томным ожиданием. ― Д… Да что ты такое несёшь, а?.. ― под конец фразы голос Обито сорвался в истеричный смешок, когда он увидел, как уже расстегнувший рубашку мужчина располагается на столе полулёжа и начинает распускать завязки домашних штанов. ― Я не буду! Я не хочу!! «Да-да, сколько раз мы проходили твои «не хочу», а?» ― Да брось, мальчик, твоё тело говорит мне «да», пока ты сопротивляешься, ― продолжал давить на больное Учиха, приспуская брюки с бёдер и с живым интересом наблюдая, как мальчишка заметался из стороны в сторону, потирая напряжёнными ладонями покрывшееся испариной лицо, будто пытаясь очнуться от дурного сна, но кошмарный образ раскинувшего перед ним ноги мучителя и не думал исчезать. Вновь пристёгнутая после переодевания цепь возилась за ним по полу и остервенело бренчала, как пасущая жертву гремучая змея. ― Зачем тебе это? ― наконец остановился Обито, с вызовом глянув в довольное лицо садиста, пытаясь игнорировать открывающуюся перед ним извращённую картину. Тот уже полностью оголил нижнюю часть туловища, с совершенным бесстыдством разведя перед пленником ноги. «А какого вообще стыда ты ожидал от этого маньяка, тупица?» ― Во-первых, что может быть лучше, чем переспать с копией себя? ― ответ, от которого на Обито накатила новая волна злости и отвращения, заставившая сжать кулаки так сильно, что ладоням стало больно от ногтей. Этот ублюдок… Этот ублюдок реально пытается сделать из него своего клона! ― Копия, конечно, сильно сказано, но, чем богаты… А, во-вторых, не так давно я прочитал любопытную статью по избавлению от психологических травм при помощи их осознанного отыгрывания. Но, знаешь ли, психологи мне вряд ли помогут, а вот ты — может быть. Возлагаю на тебя миссию по вышибанию клина клином! Мадара по своему обыкновению раскатисто расхохотался, и все внутренности Обито свело от накатившего дурной волной отвращения. Яростное сопротивление сменялось в нём обречённостью и желанием скорее расправиться с этим дерьмом, но затем злость на Мадару вспыхивала с новой силой, будто каждая его вульгарная ужимка подливала масла в его внутренний огонь отрицания. Но против одного факта не попрёшь, как бы ни было больно это признавать. Член по-прежнему стоял колом, несмотря на высшую степень нервозности. ― Я… Я не подойду к тебе. Я не стану этого делать добровольно. Хоть ты тресни, ублюдок! Как ты себе это представляешь?! ― Но-но, не зарывайся, пацан, ― Мадара поднял палец к губам в призыве к молчанию и хитро сощурился, дав привыкшему к его реакциям Обито понять, что как всегда просчитал все его попытки избежать своей участи на десять, если не на сто шагов вперёд. ― Заставлять тебя силой мне не охота. Поэтому я придумал кое-что, что сделает процесс выгодным для нас обоих. Я предлагаю тебе сделку, Обито ― Какую нахер сделку?! ― Ты побудешь для меня в активной позиции, а я куплю тебе, что пожелаешь. Или сделаю для тебя что-нибудь, там, на воле. Ты наверняка чего-нибудь хочешь, Обито? Что-нибудь, не выходящее за рамки освобождения, разумеется. ― Да не нужны мне твои подачки! ― почти на автомате выпалил Обито и тут же умолк, заново прокручивая в уме фантасмагоричное предложение Мадары. Тот же удовлетворённо хмыкнул, увидев сомнение в глазах жертвы. Остужает свою горячую голову, наконец-то. Ему для этого всегда нужно было больше времени, чем Мадара привык, и раньше это его ужасно напрягало, но не сейчас. Во всяком случае, он явно стал соображать в нужном направлении быстрее, хотя бы последние пару месяцев. «Сделать что-нибудь на воле… Воля…» Обито скрипнул зубами и зажмурился, пытаясь собрать творящийся вокруг сумасбродный хаос воедино. Значит, Мадара просит трахнуть его в зад за сомнительную подачку. Может ли он это сделать? Ну, если без напускной гордости. Да, это не так уж и невозможно. К тому же тело его сегодня не подводит. То есть, наоборот, подводит! Подводит под чёртову новую пытку. «Мастерский манипулятор и просто больной, мать его, ублюдок!» ― Как я могу тебе верить? ― Ох, ну так бы сразу, ― хохотнул полицейский, склонив голову набок и разведя предплечья в стороны в широком жесте, который призван был подтвердить прозрачность его предложения. ― Честное комиссарское, Обито! Мы ведь перешли с тобой на новый уровень доверия, не так ли? Я лежу здесь перед тобой, позволяя себя отыметь, ещё и за награду. Напряги извилины и подумай ещё получше, стал бы я размениваться на такую милость, когда могу просто скрутить тебя, как раньше, и делать всё, что душе угодно? Обито не был уверен, но в голове крутилось лишь одно: «вряд ли». Вряд ли он стал бы так заморачиваться с мальчишкой ради обыденного обмана. Он давно не промышлял подобными методами. Да и, в конце концов, это шанс. Шанс хоть что-то изменить. И раз всё уже происходит по самому худшему сценарию, то это не самый худший его исход. Примерно пятьдесят на пятьдесят, да. Такова истинная цена его «честного комиссарского». Но это не полный ноль, а значит, стоит попытаться. Всё равно, если не так и не сейчас, Мадара придумает, как добиться желаемого. И скорее всего, в другой раз он заговорит с ним на языке силы. Обито слишком хорошо знает, как это бывает. Он тяжело выдохнул сквозь сжатые губы и потрепал волосы на взмокшем затылке, вскинув брови и смотря сквозь Мадару рассеянным взглядом. «Значит… Значит просто подойти и присунуть ему, да… Присунуть в зад этому гадкому подонку, да?.. Ха… Господи боже, как же это…» ― Будь осторожен в своих желаниях, мальчик. ― загадочно проговорил Учиха, поманив его пальцем к себе. ― И рекомендую тебе поторопиться. Я хорошо размялся, и каждая минута твоего промедления осложнит и затянет нашу маленькую игру. Кроме того, моё терпение кончается, и… ― Ладно. Ладно, ― тихо, но решительно перебил его Обито, обречённо подходя ближе, словно приговорённый к смертной казни ― к плахе. Сердце колотилось невыносимо быстро, то и дело пропуская удары, от чего темнело в глазах. Он неуверенно сжал член в руке, подняв и тут же отведя взгляд от того места, куда его предстояло впихнуть, и вдруг залепетал, как впервые открывший учебник по математике второклассник, мгновенно ощутив, как умом овладевает унизительный стыд. ― Как, то есть… Я ведь никогда… Что мне надо делать? ― Я столько раз показывал тебе пример, Обито, и после этого ты спрашиваешь меня, что тебе делать? Ты совершенно необучаем! ― засмеялся комиссар, приподнимаясь со стола и доставая из кармана брошенных рядом брюк тюбик с лубрикантом. ― На, это тебе должно помочь на первых порах. А дальше уж разберёшься, как двигаться. Природа и твоя мужская суть возьмут своё, я в тебя верю. — А… — Обито нерешительно замялся, стирая обильно выступающий на лбу пол тыльной частью ладони. Ожидал, что ему предоставят кое-что ещё. — Резинка… Дай мне резинку. — Э, нет, дружок, так не пойдёт. Я хочу, чтобы ты кончил в меня, — с гадкой сладостью в голосе заявил комиссар, но, увидев, какой степени достигает отчаяние в глаза пленника, вдруг смягчился. — Брезгуешь? Не переживай, я совершенно здоров и тщательно подготовился. Обито едва заметно поморщился, невольно представив то, как этот тиран «готовился». Воспоминания о собственных подготовках под строгим контролем Мадары делали возникающие в голове картины очень натуралистичными, и мальчишка спешил отмахнуться от них, но разум за месяцы заточения стал контрастным и непредсказуемым. Эмоции то не появлялись, когда следовало бы, то наоборот, даже незначительную поступающую извне информацию сопровождали настолько мощные и отвратительные образы, что их можно было порой счесть даже за галлюцинации. Обито казалось, что в такие моменты он себе не принадлежал. Что чужая воля полностью поглотила и медленно переваривает его мозги. — Ну же, покажи папочке свои врождённые таланты. Войди в меня, Обито. Пленник прикрыл глаза, пытаясь игнорировать чужие мерзкие реплики, смотря на неприятный вид сквозь созданную ресницами дымку, вдохнул как можно глубже и задержал дыхание, будто собрался минуты две просидеть под водой. Зачем — он и сам не знал. Пальцы нервно сдавили открытый тюбик, и смазка обволокла пульсирующую головку внезапным холодом, который показался облегчающим. Обито невольно подумал, что это немного напоминает прыжок в ледяную речку посреди знойного июльского полудня, только от такого у него, помнится, между ног всё скукоживалось, но сейчас ― опять нет эффекта. «Да что ж это за дичь то такая, а!» ― Секс со всеми разный, мой мальчик. У тебя ведь не было того, кто мог бы рассказать об этом? ― продолжал поучать Мадара, насмешливо наблюдая, как мальчишка размазывает прохладный гель по всей длине ствола, явно пытаясь потянуть время. Дурачок. ― Очевидно, он зависит от личности, с которой ты вступаешь в контакт. Желаний, фетишей… возможностей, в конце концов. А девственников можно слепить под себя, как пластилин. Первый опыт навсегда останется важным и во многом определит дальнейшую сексуальную жизнь. Обито старательно пытался поймать то состояние отрешённости, которого удавалось изредка достигать во время бесчисленных изнасилований. Он решил сосредоточиться на ощущениях, игнорируя слова, поэтому их смысл доходил до него с большим опозданием. До боли окаменевший член без особого труда скользнул в показавшуюся раскалённой внутренность фривольно раскинувшегося под ним Учихи. Так легко?.. Конечно, Обито не эксперт, но, вспоминая каждый свой мучительный раз под тираном мог сделать вывод, что вряд ли без должной растяжки удастся так гладко произвести первое за акт проникновение. Однако между ними есть большая разница: в отличие от Обито, этот гад буквально вожделеет им. Как бы то ни было, извращенец и вправду хорошо размял себя. Или в одном из их разговоров слукавил, что больше не бывает снизу? От этих мыслей к горлу упрямо подступает старательно сглатываемый всё это время рвотный ком. Как мерзко. Как же мерзко… Вероятно, кто-то посчитал бы благословением возможность «отомстить» насильнику. Да только насилуют снова жертву. Даже в активной позиции. Обито медлил. Едва продвигал бёдра вперёд, всё глубже входя в своего наконец прекратившего болтать тирана. Пот катился по вискам и между лопаток, голова кружилась от невозможности происходящего. Его первый раз. Первый раз, который он надеялся когда-нибудь осуществить с Рин, нежно лаская её в мягкой, тёплой постели, целуя розовые щёки и сплетаясь своими пальцами с её, изящными, девичьими. И вместо этого он, изрядно потасканный и понурый, стоит голыми пятками на бетонном полу, в подвале, у раскладного стола с унизительной, неестественной болью в паху и неуклюже запихивает в тридцатипятилетнего, удовлетворённо мычащего мужика свой хер. «Это фиаско, братан.» Озлобленная досада от новой потери будит гнев. Это не испытываемые минутами ранее злость и досада. Натуральный гнев, который студент не переживал уже довольно давно, к собственному удивлению. Чёртов Мадара. Он оставил его ни с чем даже здесь. Обито зажмурил глаза и яростно оскалился, навалившись вперёд и резко двинув бёдрами, входя внутрь садиста на всю длину. Тот охнул от неожиданности и упёрся мальчишке пяткой в плечо, не дав сделать ещё один агрессивный толчок. ― Полегче, мальчик. Не заигрывайся в главного. Обито шумно выдохнул, мотнув головой в попытке сбросить гневное перенапряжение, начиняющее собой мышцы. Учиха прав. Сейчас не время для бунта. Не время поддаваться эмоциям, даже когда ты сам весь будто стал одним огромным клубком из ужасающих переживаний. Нужно что-то другое, что поможет продолжить двигаться. Не желание убить ублюдка. Он всё равно вряд ли сможет. Парень закусил губу, продолжая держать глаза закрытыми, в попытках уцепиться хоть за какой-то спасительный образ. Ему очень, очень не хочется делать это именно сейчас, при таких жутких обстоятельствах, но… «На войне все средства хороши?» Обито горько соглашается с этой будто бы чужой мыслью и переводит дух, немного успокаиваясь. Последний косой луч, томящий подвал утренним светом, лёг ему сзади на плечи, словно чья-то тёплая ладонь. Он вдруг вспомнил, как когда-то сладкие сны с участием Рин перемежали его первые страшные будни новой реальности. В них не было ни грана пошлости, сплошная романтика. Даже его подсознание не могло переступить эту черту, но сейчас… Сейчас… «Прости меня.» И в темноте закрытых век Рин улыбается ему беззлобно и свободно, так солнечно, что в следующий миг всё пространство вокруг озаряется, и он видит её даже яснее, чем наяву. Бёдра вновь двигаются вперёд, и он слышит под собой довольный полустон, повторяя движение ещё раз, и ещё, а Рин протягивает ему свою лёгкую кисть, на её запястье так красиво играет серебром тонкий браслет... Обито определённо подарил бы ей именно такой. Он представляет, как подносит её руку к своим губам, мягко целуя, а она вдруг прижимается к нему, обнимая за шею, и с её плеча так интимно спадает лямка белого летнего сарафана, под которым, кажется, ничего нет. Он лишь глупо улыбается и сгребает её в крепком объятии в ответ, опьянённо счастливый, не замечая, как у него начинает получаться. Проблема лишь в том, что свою улыбку он не смог сдержать наяву. — Смотри на меня, Обито, хватит закрывать глаза. Что ты там себе представляешь? Я хочу, чтоб ты имел меня, а не свои влажные фантазии. Строгий голос разрушает с трудом сотканную иллюзию, как уничтоживший Помпеи вулкан. Именно это странное сравнение приходит к приноровившемуся двигаться Обито вместе с раздражённой досадой, вставшей слезами во вновь открытых глазах. Будто бы из его маленькой картинной галереи только что бессовестно похитили главный шедевр. Схитрить не удалось. Конечно этот урод не даст поблажек. Даже в собственном воображении от него нет спасения. Резко дёрнув Обито за руки в возбуждённом порыве, Мадара буквально повалил его на себя, прижавшись к его скованному худому торсу своим, мускулистым и горячим. Обито сбился с темпа, желая отпрянуть, но железная хватка собственнического объятия не позволяла. — Ну, ну… Не вырывайся. Хочу чувствовать тебя ближе. Продолжай, чего замер?.. — низкий мужской шёпот терзал ухо, лицом студент оказался уткнут в копну длинных чёрных волос. Вывернув голову так, чтобы хотя бы дышать, он неожиданно отметил плюс нового положения. Мадара больше не контролирует его взгляд. Значит, можно снова закрыть глаза и думать о чём угодно. Погрузиться в своё маленькое третье измерение, в котором нет места Мадаре. Как там он называл это, завязывая ему глаза во время своих эротических игрищ? Сенсорная депривация, или вроде того. Так точно должно получиться. Тогда исполнение желания будет у него в кармане, если чёртов подонок не обманет его снова. В любом случае: не кончит — не узнает. Обито с надеждой сомкнул веки, продолжив совершать резкие толчки в чужом теле. «С возвращением, Рин…» Перед глазами небольшая нежная грудь, раскинутые на подушке белые руки, блестящие каштановые волосы, в которые так и хочется зарыться лицом и вдохнуть их запах. Какой у них аромат? Обито думает, что цветочный. Может быть, запах мимозы? По весне бабушка, когда ещё была в своём уме, часто ставила на подоконник ветви с мелкими жёлтыми цветами, которыми с ней делились подруги. Кухня наполнялась утончённым благоуханием, задавая по утрам позитивный тон его дню. Так пахнут расцвет сил, влюблённость и солнце. Его беззаботность. Да, наверняка так пахнут и волосы Рин. Обито с предвкушением делает глубокий вдох. Жёсткие волосы «Рин» прокурены и отдают терпким древесным одеколоном. Обито забылся. Лёгкая вуаль параллельной реальности снова рвётся в клочья. «Чёрта с два!» Ритм сбивается, однако механика тоже берёт своё. Обито чувствует, что в состоянии скоро разрядиться. Но Мадара властно хватает его за ягодицы, чуть приподнявшись со стола с ним на груди, начиная поступательно толкать его в себя в ускоренном темпе. — Не тормози же, малыш… Я был близок. — Пусти… Я… Я сам. Звучит и робко, и тут же неожиданно смело. Мадара вдруг послушно убрал руки, изумлённо хохотнув. Его мальчишка и вправду поддержал заданный темп. Неужто вошёл во вкус? Потрясающе. У Обито ещё одна попытка. Последняя. Больше схода с дистанции Мадара терпеть не станет, он знает, и тогда он упустит уникальную возможность, данную ему этим подонком, ставшим с завидным постоянством держать слово. Всё ещё можно не смотреть. Всё ещё можно разок прильнуть к эфемерной Рин. Дышать только ртом, чтобы не чувствовать запах. Её шумное дыхание на ухо. Грациозные изгибы талии и мягкого живота. Разведённые лишь перед ним стройные ноги. Под пальцами, вместо холодного скрипящего пластика — кожа её соблазнительных бёдер, тонкая и нежная, как лепестки белой розы. Её большие блестящие глаза дают безмолвное разрешение. Его движения всё старательнее и быстрее, а она изнутри — обволакивающе желанная, сжимает собой его плоть. Так прекрасно, как даже не мечталось. Резкий спазм схватывает низ тела, а перед закрытыми глазами взрываются искрящиеся салюты. Громкий пошлый мужской стон рассеивает мимолётный и лживый триумф оргазма. Но это уже не важно. Получилось. У Обито получилось. Мадара хрипло дышит, прижимаясь сухими губами к шее дрожащего парня. Тот ещё в нём, чувствует, как мощно сокращаются тугие стенки. Тиран кончил вместе с ним. Ткань полицейской рубашки липнет к впалому животу, испачканная вязкой смесью его спермы и обоюдной испариной. Кровь наконец-то начинает отливать, боль отступает. Мальчишка всё ещё не двигается, опасаясь наконец выйти из тела этого непредсказуемого извращенца. Но тот лишь расслабленно опускает руки, больше не удерживая своего пленника. Обито заторможено поднимается, отстраняя бёдра и наконец покидая отвратительные ему разработанные недра, отворачиваясь, чтобы не видеть распластанную на несчастном раскладном столе удовлетворённую тушу садиста. Потрясающая у Мадары Учихи способность — всё обращать себе на пользу. Обито стыдно. Стыдно за то, что он так воспользовался Рин. Она в его мечтах, конечно, чиста и невинна. Так уж хочется думать. Но он осквернил её мысленно, испачкал собой. Ради чего! «Стоп… стоп.» Пленник царапает ногтями шею в попытке остановить разбушевавшийся поток мыслей и опускается коленями на матрас, ткань которого уже стала утешающе прохладной под созданным вентилятором потоком воздуха. Ему и без того хватает метаний. Такая вот сакральная жертва во имя выживания. Он не мог иначе. «Иначе не получалось.» Тут действительно было кого винить, кроме себя. Только Обито не привык так делать, и проблески разума всё равно заглушались душными волнами вины, омерзения, осточертевшей бесполезной ненавистью. А за ними — океаны бессилия. Взаперти чужих амбиций так трудно владеть собой. То и дело психика накаляется до предела. Только бы не дать ей окончательно расплавиться. Только бы перетерпеть… — Ты хорошо справился. Можно было и лучше, но… — надменно промурлыкали полным истомы тембром за его спиной. Парень невольно обернулся. Мадара смотрел на него умиротворённым, довольным взглядом сытого кота, с которым он часто покидал использованного как душа велела пленника, обессиленно лежащего на измятом матрасе. Обито скривился, потупив взгляд, когда не спешащий сдвинуть ноги комиссар продолжил, забавляясь реакциями своего эмоционального мальчишки. — Так что ты хочешь, чтобы я сделал для тебя на воле? Проси, пока я позволяю. От этих слов Обито почувствовал, как гнёт новой утраты понемногу отступает. Он успел подумать ещё до того, как приступил к исполнению своей части сделки, поэтому не медлил с ответом. Конечно, мысли о возможностях разбегались, но надо выбирать осторожно. Любой неверный шаг может стоить временного равновесия и призрачного шанса сделать снаружи хоть что-то, возможно, даже намекнуть о себе. Как бы там вероятность успеха выглядела на парах по статистике? И единицы к ста не будет. ― Я хочу, чтобы ты проведал бабушку, ― голос Обито звучал сипло, но говорил он размеренно и очень собранно. От этого тона у Мадары даже возникла ассоциация с рано повзрослевшим ребёнком, пережившим голод или войну. ― Я скажу тебе адрес, и… Если она всё ещё там, купи ей что-нибудь поесть. Побольше всего. С этим у нас всегда были проблемы, так что она наверняка будет рада. Мне плевать, как именно ты это сделаешь, главное ― сдержи своё «комиссарское». И если ты увидишь её, то расскажи потом, как она… ― Всё никак не забудешь дорогу домой? ― Мадара непонимающе вскинул бровь, хмыкнул и поднялся со стола, сняв спальную рубашку и втирая ей грудь с животом. Какие скучные и безнадёжные желания. Учиха вспомнил слова мальчишки, сказанные в какой-то из их душещипательных бесед о жизни. Ему-то душу не щипало, а вот Обито ― весьма. Тогда он рассказывал комиссару про один из самых страшных моментов в своей жизни ― день, когда старушка впервые его не узнала. Участь, к которой он целый год готовился по настоянию врача, но в последний миг так и не смог вынести это без слёз. «Она ― единственная, кто у меня остался. Но для неё я едва ли существую. Она почти не узнаёт меня. Только после нескольких попыток напомнить…», ― так Обито сказал ему тогда. А сейчас он лишь тяжело вздохнул в ответ, накинув на бёдра одеяло и стаскивая с себя мокрую рубашку и неудобные строгие брюки, с тоской заметив, что его «боевое состояние» всё ещё являлось таковым. Примерно наполовину. — Ты уверен, что хорошо подумал? Даю тебе ещё минут двадцать на размышления, пока готовлю завтрак. Ах, да… Мадара уже сделал пару шагов к выходу, как вдруг остановился, с усмешкой повернувшись и направившись к пленнику. Всё внутри уже было выдохнувшего Обито снова собралось в колкий гнетущий клубок. Неужели ещё не наигрался?.. Но Мадара лишь подобрал лежащую рядом с матрасом полупустую бутылку воды. Обито непонимающе проводил его движение взглядом. Он, конечно, намеревался попросить его о добавке, но так и не сделал этого. — Чуть не забыл. Теперь это надо бы заменить. ― Теперь?.. «В смысле?..» Обито с недоумением уставился в спину Мадары, победно посмеивающегося во время подъёма по лестнице к выходу. О чём он вообще? Что за… — Да ты издеваешься, — внезапное озарение заставило произнести окончание мысли вслух под скрежет запирающейся двери, а изводящие его уже около часа мысли о том, что он привык или сбрендил, резко перестали иметь смысл. Обито с горечью чертыхнулся, злобно пнул голой пяткой бетон и больно закусил губу. Он понял. И понимание это было столь же хорошо, сколь плохо. Его возбуждение не было истиной. Эта гнусная тварь, определённо, подмешала ему в воду силденафил.

***

Ниспадающая вечерняя прохлада освежала пустынный двор старого микрорайона. Фоновый шум, свойственный мегаполисам, здесь странным образом рассеивался и растворялся без следа в тишине, нарушаемой лишь редким лаем собак и периодическим шелестом ветра в густой листве старых лип, наполнявших собой скудно обустроенные придомовые территории с поржавевшими детскими площадками. Пейзаж этой части города сильно отличался от прогрессивного и оживлённого центра, где работал Учиха. В окошках тут и там уже начинал гаснуть свет: обшарпанные панельные домишки погружались в дрёму, как и их обитатели. Кажется, когда он ещё разъезжал на вызовы по работе с десяток лет назад, здесь всё было совершенно так же. Даже вездесущих камер слежения на домах не появилось. «Мрак.» Это бесперспективное местечко давно пора сравнять с землёй и отстроить на его месте какой-нибудь современный жилой квартал или вроде того. Да так и будет, когда местное старичьё поотдаёт концы, а их наследнички радостно разменяют эту никуда не годную жилплощадь на что-то попрестижнее. Так размышлял комиссар, уже с час оценивающий унылую обстановку из окна своего порше, оставленного поодаль от нужного дома в глубокой тени живой изгороди. Без пятнадцати одиннадцать. Мадара шумно втянул носом воздух, пытаясь перебороть страстное желание выкурить сигарету, и нехотя вышел из машины. Пальцами подцепил с заднего сиденья пластиковый пакет с изящным золотистым логотипом, до отказа набитый продуктами, затем мягко захлопнул дверь и заблокировал автомобиль, направившись «в гости» к родственнице своего узника. На продуктах Мадара Учиха решил не экономить. Вся эта затея с исполнением желания ему, конечно же, не шибко нравилась, но он привык подходить к делам основательно. В конце концов, сегодня утром он остался доволен мальчишкой, да и стоило выразить благодарность за такой подарок судьбы его родне. Сделать этим самым щедрое подношение своему персональному солнцу, спрятанному от всего мира в подвале. Своему живому тотему. Во всяком случае, это звучит забавно! Нетривиально. А если окажется, что квартира пустует или уже ютит в себе новых заложников социального жилья — и того проще ― скажет, что ошибся адресом, и оставит продукты себе. Мадара зажимал в кармане брюк ключи студента с дурацким брелком в виде баскетбольного мячика, оглядываясь по сторонам и высматривая во дворе и окнах случайных свидетелей, но таковых не обнаружил. Он нашёл глазами окна, о которых говорил Обито ― лишь в глубине одной комнаты мелькает разноцветие экрана работающего телевизора. На противоположной стороне от узкого окошка лестничной клетки ― полная темнота. Похоже, соседей дома нет. «Что ж, вперёд.» На удивление незапертый подъезд встретил Учиху перегоревшей лампочкой, тяжёлым ароматом варёной капусты и плохо мытых полов. Стиснув зубы и пытаясь не вдыхать застарелую вонь, он поспешил подняться по тускло освещённой лестнице на нужный этаж, без труда найдя названный Обито номер квартиры на затёртой табличке. Дёрнул ручку ― ну хоть здесь закрыто. Комиссар спешно поковырялся ключами в разболтанных скважинах и наконец приоткрыл чуть слышно скрипнувшую дверь в квартиру, снова прислушавшись. Нет реакции. Он знал, что у него всё под контролем, во всяком случае, был уверен в этом на девяносто процентов, но адреналин всё равно пришпоривал нервы, пропускающие колючую судорогу по спине. Ну что за ребячество! Мадара неслышно усмехнулся собственной расшалившейся нервной системе, вдруг остро ощутив себя преступником: такого с ним не происходило даже когда он насиловал и похищал, а тут ― на тебе. «Нелегально принёс продукты бабке, подумать только.» Слух привыкал к воцарившейся тишине и начал улавливать ритм жизни дома: где-то выше едва слышно постукивали посудой, по стояку в толще стены прокатилась спущенная вода, внизу обладатель скрипучего голоса с явно слабым слухом что-то настырно и громко повторял собеседнику по телефону. В квартире напротив по-прежнему не было признаков присутствия хозяев. Из квартиры же Обито было слышно лишь посвистывающее сопение и знакомые приглушённые голоса ведущих, перемежаемые смехом зала и музыкальными перебивками. Вечерняя передача на ТВ. С какого-то этажа донёсся негромкий хлопок дверью и семенящие по лестнице шаги. Мадара напряжённо цыкнул и наконец сделал тихий шаг внутрь, стараясь не шуршать пакетом и закрывая за собой дверь на цепочку изнутри. В ветхой квартирке царил болезненный покой. Воздух пронизан запахом отсыревших обоев, лекарств и нехитрой стряпни. Кажется, совсем свежей. Узкая прихожая освещалась лишь мерцанием экрана, исходящим из незапертой комнаты в конце коридора. Дверь в комнату слева была чуть приоткрыта, и, если верить словам Обито, именно здесь Мадаре нужно забрать для него книгу. Это он придумал, когда Учиха заходил к нему второй раз, с завтраком. Но сначала пакет. «В муниципальной двушке заблудиться сложно.» Мадара практически наощупь прошагал в кухню, находящуюся к нему ближе всего, больно стукнувшись в темноте плечом о ведущую в ванную дверь, едва удержался от того, чтобы не выругаться вслух, и небрежно брякнул тяжёлый пакет на кухонный стол. Прислушался снова. «На западном фронте без перемен, а?» Полдела сделано. Глаза привыкли к темноте. Мадара бесшумно вернулся в коридор и чуть толкнул мыском ботинка дверь в комнатушку Обито. Окна здесь оказались плотно занавешены, и он позволил себе наконец включить свет. Неяркая лампа накаливания вспыхнула под старым рыжим абажуром, освещая тоскливый интерьер. Заправленный истрёпанным покрывалом диван, старый незакрывающийся шкаф, исклеенный стикерами, пара списанных из кинотеатров афиш популярных позапрошлогодних фильмов наверняка закрывают жёлтые пятна от соседских подтоплений на стенах. «Ну и клоповник.» Мадара на миг подумал, что ещё чуть-чуть, и обстановка у Обито в подвале станет приличнее, чем здесь, а ещё, что неплохо было бы провериться на паразитов и ещё какие болячки, столько раз перепихнувшись с обитателем этой конуры. Однако он не мог не подметить и того, что, несмотря на крайнюю бедность, комната очень аккуратно прибрана, а его студентику стремление к порядку не свойственно. Мадара оглядел полки над столом. Книжка в ярко-оранжевой обложке лежала поверх учебников по программированию и кибернетике справа, именно так, как и сказал Обито. Похоже, её судьбой действительно так никто и не заинтересовался. Он подошёл ближе и провёл пальцем по задней стороне обложки, на которой красовался красный запрещающий знак. «Какой интересный дизайн.» На чёрной коже перчатки не осталось и пылинки. Кто-то тщательно следит за чистотой в доме, и это явно не сама старуха. Занятно. Учиха ухватил книжку, поворачивая её к себе лицевой стороной и пытаясь угадать, что это может быть. Никем до сих пор не тронутое чтиво под запрещающим знаком… Книга, которую пленник выбрал в качестве единственной вещи, которую ему позволено забрать на воле. «Рай Флирта?..» Лицо его застыло в скептическом недоверии, лишь брови поползли вверх почти возмущённо, будто его только что кто-то неудачно разыграл. Это что, дрянная книжонка по пикапу? Или эротический роман? «Серьёзно?..» Учиха недоверчиво ухмыльнулся, ловко раскрыв книгу и перелистнув все страницы. Потряс её, в надежде обнаружить что-то, запрятанное между страниц, проверил корешок и форзацы на предмет потайных кармашков, пробежался глазами по абзацам в разных местах ― никаких хитростей. «Да, серьёзно.» Просто пошлый бульварный роман. Текстовая порнуха. И из всего, что Обито мог попросить — он выбрал это. Что за придурок?.. Ему что, не хватает богатого разнообразия их совместных развлечений? Что ж, сейчас не до того. Об этом он спросит его напрямую перед сном. А завтра ознакомит мальчишку со своей богатой домашней библиотекой, раз за двадцать лет ему никто не показал, какие книги стоят внимания. Этот казус заставил его задержаться. Учиха окинул взглядом стол и полки ещё раз, пытаясь обнаружить какую-то другую книгу в рыжей обложке, но на глаза не попалось ничего и близко похожего. Зато в углу стола поверх стопки каких-то бумаг он заприметил чёрно-белое фото с весьма знакомой физиономией. Ксерокопия паспорта Обито. Это ведь его самый первый паспорт, другие он ещё попросту не успел получить. Ну надо же. Комиссар сощурился и расплылся в ухмылке, подцепив бумагу со стола и вглядываясь в фотопортрет юного мальчишки с озорным взглядом и всклоченной причёской. Сейчас его повзрослевший, познавший чужую жестокость Обито выглядит совсем иначе. Теперь этот полный жизни малец навсегда искажён фирменным комиссарским отпечатком. И Мадаре такой контраст ох как по нраву. Учиха сложил лист пополам и сунул под обложку книги, наконец выходя из комнаты и гася за собой свет. Да, это он берёт для себя. В конце концов, ему срочно необходимо расслабиться после такой напряжённой спецоперации ― ну, хотя бы затянуться никотином и передёрнуть в машине на эту монохромную юношескую мордашку.

***

Первое августа выдалось в этом году удушливым, и синоптики не ободряли жителей мегаполиса своими прогнозами: аномальная жара будет морить людей ещё минимум неделю, да и весь последний месяц лета обещает раскалять этот каменный мешок до нетипичных значений. Хатаке в такую погоду предпочитал отсиживаться дома, а если и приходилось перемещаться ― ради выгула Паккуна или в магазин — делать это мелкими перебежками из тени в тень. Однако, кроме себя нужно было по-прежнему заботиться и о старушке. Ради этого Какаши выходил из дома рано утром, чтобы успеть добраться до дома друга, выполнить там свои обязанности и вернуться обратно до полуденного пекла. В это время остывший за ночь асфальт, рассекаемый длинными рассветными тенями от редких прохожих, ещё отдавал воздуху бодрящую прохладцу. Голову Хатаке она сегодня не остужала. «Всё ещё.» Сколько продлится это «всё ещё»? Какаши любил конкретику и умел ей пользоваться, но не теперь. В конце весны он поставил себе внутренний неприкосновенный рубеж и чем ближе к нему становился — тем отчаяннее пытался закрыть глаза на собственное решение. Год… Год будет тем краем, после которого Хатаке будет обязан принять тяжёлое решение, которое Обито ему не простил бы. Решение об определении бабушки в государственный пансионат. Моральные и финансовые возможности Какаши стремительно сокращались, а уродующая само человеческое достоинство болезнь старушки продолжала неуклонное наступление, требуя от студента всё больше времени и денег. К тому же, давно пора освободить от тяжёлого ухода по-прежнему не отказавшуюся помогать Рин и всё больше ворчащую соседку. Какаши нахмурил брови и поднял глаза к безоблачному, пыльно-голубому небу, выражая ему всё своё усталое неудовлетворение тем, что только и может, что мириться с судьбой. «Со своей бесполезностью, прямо говоря.» Обито уже многое ему не простил бы. Во всяком случае, начиная с апреля. Какаши иногда занимал свой ненасытный ум попытками понять, является ли каждое повторение одного и того же акта в данном конкретном случае отдельным поводом, чтобы его ненавидеть, или сочтётся за один большой «грех»? Он хотел бы склоняться ко второму варианту, фоново понимая, насколько жалко и бессмысленно его пустое философствование. «Не более, чем прикрытие собственных слабостей, не так ли?» Ну что ж. За слабости надо платить. «Пускай не прощает. Пусть только вернётся, живым.» В очередной раз завершив строить невесёлые логические цепочки, Хатаке наконец вернулся в реальность и обнаружил себя уже по инерции поворачивающим ключ во входной двери. Ставшая за десять месяцев почти родной квартира встретила Хатаке непривычными звуками. С кухни доносилось громкое чавканье, шуршание и стеклянное постукивание, видимо, по поверхности стола. Какаши спешно разулся и озадаченно поспешил к источнику звуков. Старушка неуклюже сидела за засыпанным крошками кухонным столом и с аппетитом уплетала длинный багет с чесночным маслом, с усилием отрывая куски хлеба остатками зубов, и, ясное дело, даже не нарезав его. Да что там ― даже не достав из бумажного пакета. Рядом с ней стояла уже наполовину пустая стеклянная бутылка со свежевыжатым апельсиновым соком. Часть она уже выпила, а другая была разлита по столу и медленно капала на потрескавшийся кафель, образовывая оранжевую лужицу рядом с большим разворошённым пакетом таких дорогих продуктов, наличие которых в этом доме смешно было даже представить. ― Бабуль, ну что же вы… ― на миг совершенно потерявшийся от происходящего Какаши подскочил к старушке, отставив от края стола бутылку и забрав из её рук багет, который она нехотя отдала ему с недовольным, неразборчивым брюзжанием. ― Сейчас-сейчас, я нарежу и сам вас покормлю! Он поспешно бросил тряпку на разлитый сок и достал разделочную дощечку с затупившимся ножом из закрытого на сложную защёлку шкафчика, наскоро нарезая хлеб для старушки, пока та раздражённо дёргала его за футболку сзади, требуя возвращения лакомства. «Что за чёрт...» ― Кто же это вам принёс такие гостинцы? Бабушка проигнорировала вопрос, наконец добившись от Хатаке тарелки с нарезанными кусочками ароматного багета, и принялась жевать его дальше. Не мудрено: все её условные рефлексы стремительно угасали, уступая место главному безусловному ― поглощению пищи. Какаши вскинул брови и протянул недоумевающее «м-да», присев на корточки и начав выкладывать таинственную провизию из пакета. Нарезка из трёх видов вяленого мяса, несколько авокадо, ананас и папайя, марципановые конфеты, итальянская паста, две банки пате из утиной печени с инжиром, стейк из мраморной говядины, красная рыба… Мысли о том, что Рин или соседка могли принести эти изысканные харчи, никого не предупредив, сразу отпадали. Да и никто из них не стал бы оставлять скоропортящиеся продукты вот так, посреди кухни жарким летом, к тому же, добрая часть еды тут хранилась на закрытых полках, замки на которые Хатаке пришлось привинтить пару месяцев назад, когда старушка начала стремительно терять навыки обращения с пищей и столовыми приборами, рискуя пораниться, подавиться или отравиться чем-нибудь несъедобным. Это становилось всё более опасным, поэтому последний месяц и кормить её приходилось самим, по часам, даром что летние каникулы в университете позволяли им с Рин чередоваться утром и вечером, а в обед с бабушкой сидела соседка, которая вчера отбыла на несколько дней в загодя спланированный отпуск. Ну не могла же она так расщедриться на прощание?.. «Пф, ага.» Это явно был кто-то чужой. Кто не мог знать о том, как старушка чувствует себя теперь. Какаши вытаращил глаза на банку чёрной икры, показавшуюся из-под изысканной упаковки сыра с голубой плесенью. Очень богатые волонтёры? «Бред, бред, бред…» Но кто бы это ни был… Как он сюда попал? Бабушка открыла ему? Очень вряд ли ― она уже давно никому не доверяет и не отпирает дверь сама. Даже пару раз забывавшему ключи Хатаке, к которому она давно привыкла, приходилось возвращаться за ними домой после получасовых безрезультатных попыток призвать старушку к здравому смыслу и попасть в квартиру. ― Бабуль, вы открывали кому-то дверь? Мотает головой в ответ. Ну конечно. ― Может всё-таки кто-то приходил к вам? После милочки? Так она сама прозвала и запомнила Рин. Старушка округлила глаза и перестала жевать хлеб, сосредоточив вечно плавающий взгляд на Какаши, будто от этого вопроса её ум вдруг просветлел, но в следующий миг лишь опять отрицательно помотала головой и продолжила жамкать челюстями. Какаши безнадёжно вздохнул и вытащил со дна пакета последнее, что там было ― бутылку молока, на которой ещё сохранилась влага конденсата, и вдруг резко поднялся на ноги, будто кто-то дёрнул его за шкирку вверх. «Ключи!!!» Значит, у него были ключи!.. Здесь был некто с ключами, кто не знает о новых особенностях старушки и обладает нехилым капиталом... В голове Хатаке промелькнуло воспоминание об оставленной на кассе заправки стодолларовой купюре, которую Данзо, объясняясь с ним через день после пропажи Обито, счёл за наглую подачку со стороны нерадивого кассира. Мог ли это быть… быть сам… Какаши показалось, что он преодолел расстояние до комнаты Обито за миллисекунду. Распахнул дверь с замершим сердцем, чтобы всё было быстро, как укол, как вырванный молочный зуб или содранный пластырь, но, войдя, безвольно ссутулился и невесело хмыкнул. «Что ты надеялся увидеть?» Дрыхнущего без задних ног на своём продавленном диване Обито, так внезапно вернувшегося, просто бросившего сумку в кухню и завалившегося спать после дальней дороги? И сейчас бы этот разбогатевший блудный внук вскочил от его поражённого крика и начал бы оправдываться и извиняться? Вроде: «П-привет, Дуракаши! Не ожидал тебя здесь увидеть! Ты уж прости, что я так внезапно пропал, но такой шанс нельзя было упускать!..»? Конечно, там всё было как всегда. Какаши выдохнул в духоту комнаты, прошёл вперёд и распахнул плотные шторы, некогда спасавшие хозяина комнаты от беспардонного утреннего солнца. Открыл скрипучую форточку, запустив сюда свежий воздух. Окинул комнату взглядом внимательнее. Вроде, всё как обычно: покрывало на диване не смято, дверца шкафа в том же полуоткрытом положении, все вещи на своих местах. «Все, да не все.» Сердце Хатаке ёкнуло. Не хватает только одной детали в интерьере. Одного яркого рыжего пятна на книжной полке, к которому Какаши так привык. Его книги, которую он так и не забрал в тот день домой, а теперь исправно стирал с неё пыль, раз в две недели прибираясь в квартире по очереди с Рин. Ему почему-то казалось, что если он тронет её, возьмёт без воли того, кому одолжил, то навсегда разрушит последний мостик надежды, связывающий его с пропавшим другом. Где бы он ни был. И Какаши решил уступить этой маленькой навязчивой идее, какой бы нелепой она ни представлялась. Он встревоженно шагнул к полкам, перебрав пальцами по корешкам все стоящие там книги. «Рай Флирта» действительно пропал. Хатаке опустил взгляд на стол и, несмотря на жару, по спине его пробежал холодок. Копия паспорта тоже исчезла. Он наклонился, пошарив рукой под тумбой, заглянул под кровать и шкаф ― пусто! «Да что здесь вообще происходит…» Не найдя больше никаких изменений, Какаши вышел из комнаты и в полном раздрае вернулся на кухню. Накатившее волнение никак не давало собрать мысли воедино, а уж тем более найти взаимосвязь между всем, что тут творилось. Кому всё это нужно… Продукты, книга, документы… Кому это может быть нужно, если не Обито!? И если это Обито, то почему он не здесь?.. Настолько рьяно Хатаке хотелось ответов на свои вопросы лишь дважды в жизни: когда отец покончил с собой, и когда следствие по делу об убийстве друга только начинало обрастать странными несостыковками. И вот он, третий раз. Ему становится нехорошо. Он хочет пить. В его левой руке до сих пор зажата бутылка молока, с которой он понёсся навстречу «Обито». Молоко… Хатаке рассеянно достал из полки с посудой два стакана и поставил на стол, усевшись на рассохшуюся табуретку напротив дожёвывающей последний ломоть багета старушки, намереваясь налить молока на двоих. Размокший кусок бумаги, прилипший к стеклу, выскользнул из-под пальцев, как только он начал откручивать крышку, и бутылка едва не выпала из его рук, чуть не устроив новые хлопоты. «Чек?..» Какаши отставил злополучное молоко в сторону и осторожно раскрыл слипшийся в несколько раз клочок бумаги, содержащий весь список покупок с заоблачными ценниками. Так бессовестно задирают цены только в одной известной сети продуктовых магазинов премиум-класса, которые Какаши всегда обходил стороной, недоумевая от самого факта их существования. На кой ляд кому-то вообще нужно покупать втридорога продукты, большинство из которых можно найти в обычных супермаркетах по божеским ценам? Понты, да и только. «Но разбогатей Обито ― это наверняка было бы в его стиле…» Какаши переметнул взгляд в самый низ чека, в надежде увидеть хоть какие-то данные о карте покупателя. «Оплата наличными.» Зато ниже есть адрес. Адрес и время покупки. Какаши вздрогнул так сильно, что даже сидящая напротив него старушка встрепенулась. Разгадка… Разгадка была в соседнем от него районе вчера, в полдесятого вечера, пока он тушил овощное рагу на своей кухне, одним глазом смотря какой-то паршивый сериал!.. Непослушной рукой Хатаке выхватил из кармана мобильник и набрал последний в журнале вызовов номер. В голове роились тысячи и тысячи предположений, но уверен он был только в одном. В том, что если и в этот раз он не узнает, что за чертовщина здесь творится, то уедет в дом для душевно больных вслед за старушкой, если не раньше. Какаши не любит категоричность чувств, но не может отрицать острое ощущение того, что этот мокрый кусок бумаги на его пальцах ― последняя попытка. И провалит он её только через свой труп. ― Алло… Какаши?.. ― голос Рин на той стороне провода звучит совсем сонно. ― Привет, прости, что разбудил, ― торопливо заговорил вышедший из ступора своих размышлений Какаши. ― Скажи, вчера вечером ты пришла к бабушке одна? Или кто-то заходил, пока ты была в квартире? ― Эм… Нет, никто не заходил, да и я никогда никого сюда не вожу, это было бы глупо… А что случилось? ― И ничего необычного не замечала тоже? ― Хатаке поспешно задал следующий вопрос, ненамеренно проигнорировав её. ― Да нет же, всё было как обычно! Соседка покормила бабушку в обед и уехала, я пришла к ужину, сделала всё, что нужно, и оставила её на ночь до твоего прихода… Часов восемь было, когда я ушла. Что происходит?.. ― Мне бы тоже хотелось знать. Рин ещё что-то лепетала в трубку, пытаясь выяснить причину таких вопросов, но Хатаке полностью погрузился в продумывание дальнейшего плана действий, на несколько мгновений перестав замечать и собеседницу, и старушку, взявшую со стола молоко и пытающуюся отвернуть никак не поддающуюся крышку ртом. «Решено.» Да, сегодня ему не удастся избежать полуденного зноя. С этой минуты для Хатаке вообще завершились времена, когда избегание лишних проблем он считал основой своей блистательной тактики. Как закончит здесь ― сразу выдвинется в участок с новыми уликами. И на этот раз он не намерен уступать следствию.