Bring Down the Sky

<i>— У Андрасте жил старый мабари, Хоть в Песни его и нет, А если спросить об этом сестричек, Те скажут: «Ну что за бред! Откуда пёс у Пророчицы?» Но знает весь Ферелден, Что кто-то ж был должен греть ноги Андрасте, Не требуя что-то взамен. Будь здоров, мабари Андрасте, Славной Пророчицы пёс! Когда она шла на Тевинтер, Он вещи за нею нёс. Таким его сделал Создатель, Верным, что просто беда, Чтобы невесту его дорогую Тот не бросал никогда. И мабари был рядом с Андрасте, Не отходил ни на шаг, Только просил, чтоб его потрепали По холке и по ушам. Но тут припекло Маферату, Андрасте он приревновал, Но даже когда он жену сдал имперцам, Мабари не отставал. Будь здоров, мабари Андрасте, Славной Пророчицы пёс! Когда она шла на Тевинтер, Он вещи за нею нёс. Таким его сделал Создатель, Храбрым, что просто беда, Чтобы невесту его дорогую Тот не бросал никогда. А когда, израненный жутко, Он к ней пополз на костёр, Сам Гессариан зарыдал, как ребенок, И слёзы копьём утёр. Будь здоров, мабари Андрасте, Славной Пророчицы пёс! Когда она шла на Тевинтер, Он вещи за нею нёс. Таким его сделал Создатель, Без робости и без стыда, Чтобы невесту его дорогую Тот не бросал никогда. И тот невесту его дорогую И впрямь не бросал никогда.</i> Сирин громогласно выводил популярную в Империи кабацкую песенку, тем самым веселя оставшихся с ними солдат и раздражая Дарриэля, являющегося в походе единственным спутником белокурой принцессы. При переправе через горы все сообща решили, что лучшей темой для убийства времени будут беседы на исторические темы и про личные взгляды на те или иные события. Довольно скоро из-за общей истории два знатных эльфа едва ли не переубивали друг друга. Вернее, это Дарриэль был несколько несдержан в отношении более старшего собрата. Владимира, поминая слова Гильгамеша о самомнении знати, словно заново изучала своего друга. Про лелеяние эльфами своего былого величия, о том, как грела их мысль о том, что ранее земли Империи и некоторые части земель Гегемонии принадлежали эльфам, когда они были главенствующей расой на земле. Сейчас, приниженные, почти что рабы, они, тем не менее, продолжали держаться за великое прошлое, хотя во владениях у эльфов остался лишь Изумрудный лес, бывший некогда, по общему мнению Дарриэля и Сирина, колыбелью эльфийской цивилизации. Но Дарриэль был безгранично удивлён тем, что в венах Сирина течёт королевская кровь эльфов, ровно как и у него. А, быть может, и монаршее. Дарриэль владел редким даром целительства. Сирин же магом не был. Однако ещё его бабка обладала сновидческим даром, чем и продлевала свою жизнь, а заодно и восстанавливала историю Элвенан. Рассказанное проматерью Сирина вызвало негодование белокурого принца. Сирин утверждал, что внутри Элвенан царил строй ничем не лучше существовавшего в бытность Тевинтера или того, что происходит ныне. Сновидцы были элитой общества, а находящиеся в самом низу иерархии были по статусу ниже уличной собаки. И сгубило великую империю восстание, когда поднявшиеся рабы во сне убивали господ. Появление и вмешательство людей было лишь добивающим ударом по господству эльфов. Довольно скоро почувствовав, что беседа не вызывает у Дарриэля отклика, Сирин попытался завести беседу с Владимирой о Морах. Он очень убедительно изображал интерес, когда Владимира цитировала слова Песни и дала слово Гильгамешу, который уже со всеми поделился выводами, сделанными им из прочитанного. Дарриэль ловко ввернул, что уже никто и никогда не узнает, что там произошло, но люди в этом виноваты точно. В этот день все отходили ко сну в смятении. Правда Владимира успела подумать о том, что не так уж и не прав был Дарриэль. Лишившись Мора, люди придумали себе войну. На утро готовы были взмолиться даже самые ярые атеисты. Спор шёл дальше по эльфийской истории. О наследии Элвенан. О падении Долов. Дарриэль яростно доказывал, что плодородные земли второго дома эльфов привлекли людей, и те его отобрали. Сирин же был уверен, что нет смысла даже в самой плодородной земле, коль пашни в такой дали от деревень и городов. Вкладываться в столь же не освоенные земли никто бы не стал даже из близ живущих лордов. Изгнание эльфов — месть за Монтсиммар, ибо записи уверяют, что когда порождения тьмы уничтожали город, то армии эльфов попросту стояли неподалёку и наблюдали. Напряжение росло по мере продвижения по землям Гегемонии. Покинув царство вечной стужи, путники оказались в землях врагов. И тут же из арктического холода они попали в сказку. Перед ними предстал Сумрачный лес. Деревья этого леса были вечно молоды, несмотря на свою многовековую жизнь. Пышные кроны тёмно-изумрудного леса простирались вдаль, что даже длинны взгляда не хватало. Тихо журчащие ручьи с чистейшей водой. Птицы весело щебетали, приветствуя солнце, а грациозные лани бесстрашно пробегали мимо них. Это было поистине прекрасное место, стоявшее здесь не одно поколение. Нынешние путники явно были не первыми, кто оценил по достоинству эти земли. Лес буквально изобиловал развалинами домов праотцов. Здесь были едва уловимые останки — вырытые колодца и несколько камней фундамента. Но были и превосходно сохранившиеся уютные дома, всё ещё рабочие мельницы и маяки. Были роскошные дворцы, с даже не поколовшимися балюстрадами и весьма интимными кулуарами. Но, несмотря на показную дикую древность, в лесах встречались небольшие поселения, где можно было запастись провизией. Сельчане говорили, что в стороне от дороги бывают и особняки, и дворцы небольших владетельных лордов. Но куда чаще шума голосов им слышался шелест крыльев, влекущий за собой движение воздуха. Так пролетали драконы. Несмотря на умиротворяющее окружение, измученные путники пребывали в беспокойстве. Гильгамеш, к которому Владимира только начала привыкать, вёл себя много иначе, чем обычно. Внезапно начал следить за тем, что она есть и как. В первый день его повышенное внимание к поеданию манго и малины, которыми снабдила путников зажиточная крестьянка, заставило Владимиру думать, что принц голоден. После чего последовало предложение разделить с ней трапезу. Гильгамеш что-то зло и насмешливо прошипел про церковных лишенцев и вывалил ей на блюдо ломти дыни и тонкие кусочки просоленной рыбы. Заставил Персея сварить в котелке мало приятный горчащий напиток, что меж собой они называли «кофе» и дал ей в руки мешочек сухарей в шоколадной глазури. Такая щедрость была бы безусловно похвальна, не требуй он всё это съесть за одну трапезу. Следующим странны поступком Гильгамеша стало повышенное внимание к внешности невесты, которая до недавнего времени его вполне устраивала. Одним утром он растолкал девушку и отправил к реке, в сопровождении всё ещё спорящих Дарриэля и Сирина, приводить себя в порядок. Так же он выказал пожелание, касающегося дорожной одежды Владимиры. Неизвестно, чем ему не угодили полосатые штанишки коричневых тонов и зелёный плащ с капюшоном и рукавами, но принц настоятельно рекомендовал избавиться от этого безобразия. Когда к концу водных процедур на поляне появился Бедивьер, с деланным равнодушием разглядывая её, всё так же сидящую в воде, Владимира, по свёртку её вещей могла с уверенностью назвать себя недалёкой девушкой. Очевидно, Гильгамеш её стеснялся. Её вещи были перерыты. Маловероятно, что принц остался доволен выбором, и тем не менее Владимира смиренно облачилась в ненавистное ей платье. Не конкретно это — тёмно-синее и тяжёлое, как грозовая туча, но с яркой вставкой на корсете и по краю капюшона из синей ткани, расписанной бордовыми цветами. Церковные робы были тонкими. В них можно было бегать, приседать и наклоняться. Но не это было самым ужасным. Пока Дарриэль плёл из её волос косу, так ужасно напоминающую скелет рыбы, девушка балансировала в неудобной обуви на каблуке, так наивно названным Персеем невысоким. Юноша явно не рассчитывал на его толщину. Владимира никак не могла поймать точку опоры в этом чёрном бархатном безобразии, выложенным разноцветными бисерными цветами. Самое досадное, что во всём этом облачении пришлось проститься с идеей ехать верхом. Позорно для воина, но пришлось пересесть в повозку. — Персей, скажи мне, мы приближаемся к столице? Персей, проезжавший рядом, от неожиданности отпрянул от повозки. По всей видимости юноша, как и все остальные, пребывал в тревожности. Голос его был резок и пуглив. — Да, столица в двух днях пути. Скоро мы будем дома. Позволив себе подумать о том, что дома окажутся не все, Владимира переключила внимание на Бедивьера, ехавшего следом за Персеем, чуть ушедшим вперёд, уступив место рядом с повозкой старшему кузену, который только и выжидал, что на него обратят внимание. — Да, дома. Только кто хозяин этого дома? — Тебе явно есть что сказать, Бедивьер. Наклонившись в седле, Бедивьер, убедившись, что рядом нет никого уполномоченного дать ему в зубы, быстро поделился своими соображениями. — К вечеру мы прибудем в дом одной дамы, чьи земли являются крайним пределом столичных земель. Полагаю, что у столь важной и прекрасной персоны нам придётся остановиться. — Что странного в этом визите учтивости? — Быть может то, что Иштар уже долгие годы любовница Гильгамеша? Владимире честно было непонятно, какой реакции ожидал Бедивьер. Она осталась спокойна, пустившись, как и было всегда, в размышления. Наличие любовницы, почти наверняка не одной, у человека такого склада, как Гильгамеш, было очевидным фактом. Его блистательная внешность, высокое положение и богатство делали его вожделенным для женщин даже знатного происхождения. Из всех потомков Гэссэра Гильгамеш представал самым доступным, а, следовательно, и самым коротким путём в дом высшей власти. Вот только какой смысл мужчине жениться на женщине, у которой все её достоинства доступны ему и без брака? Обдумав всё, Владимира осталась совершенно бесстрастной, когда из-за поворота показался тяжеловесный дворец из тёмного, покрытого мхом и плющом, камня, что возвышался над каменистой расщелиной и мостом через неё. У высокого арочного входа уже стояла встречающая их прислуга; видимо, вести о победоносном возвращении войск быстро разлетелась меж ожидающих своих соотечественников. Но впереди всех была высокая и тонкая девушка, как Владимира, обделённая грудью, но щедро одарённая бёдрами. Да, она была мила. Красивое лицо обрамляли густые каштановые волосы. Трудно было не признать у Гильгамеша хорошего вкуса. Когда Гильгамеш оказался в доступности для неё, Иштар бросилась в его объятия, экспрессивно выражая всю яркость своего счастья от его присутствия рядом с собой. Их сопроводили в обеденную, позволив лишь омыть руки, перед демонстрацией роскоши гостеприимства. Признаться, такого Владимира и на свадьбах редко видела. Более десяти блюд было на изысканно вырезанных столах. Не было супов. В некоторых кругах супы считались едой бедноты. Было много отварной пшеничной лапши с разнообразными мясными подливками. Из расчёта на ужин не было тяжелого мяса, только мясо птицы. Никакой простолюдинской курицы, но в достатке перепелов. И, как демонстрация достатка, множество выпечки. Пироги в шоколадной глазури с ягодами с островов, исключая чернику. Творожные рулеты, как блюдо опасно близкое к простонародному, были вместо хлеба. По бокалам разлиты пряные вина и горячий шоколад и подтаявшее мороженое с карамелью. Владимире до сих пор не было понятно положение Иштар в обществе. Но она была очевидно богата. К богатству в комплекте шла и её самоуверенность. Взяв в оборот отнюдь не робкого Гильгамеша, она полностью завладела его вниманием. Он лишь проследил, чтобы невеста оказалась рядом с ним, по другую руку. С другой стороны сидела властвовавшая над ним Иштар, не обращающая внимание более ни на кого. И даже на другую женщину за столом, так же красивую и способную быть желанной. Их визит вежливости затянулся на несколько дней. Достаточных, чтобы оценить великолепный вкус Иштар в архитектуре и интерьере. Владимира с интересом осматривала изысканное убранство дома, пусть и в сопровождении служанок, неотступно следующих за ней, словно она малое дитя. Правда, по постоянно пополняемому набору конфет и фруктов Владимира предполагала, что её и не считают за взрослую, но после неприятного побега от шеду — крылатых быков с острыми коготками, к сопровождению Владимира стала относится с большим пониманием. В отличии от страсти местной прислуги ко сну — принцесса просыпалась гораздо раньше служанок. И, быть может, ей и не следовало вести себя так неподобающе. Но безделье её убивало. Поднявшись в рассветный час на крышу замка, Владимира посвятила первые минуты изучению изящных статуй, украшающих небольшую веранду с видом на кроны деревьев под замком. Над новой, доселе неизвестной ей землёй, даже небеса были иными. Одна из далёких звёзд, на которую указывали учёные сёстры Церкви, стала ярче и крупнее, затмевая своим сиянием остальные. Видимо, это и было то самое легендарное солнце, на которое уже сейчас, хоть и было оно в тысячу раз тусклее, чем на Земле. И всё же даже это скупое сияние играло на мраморных гранях статуй и стёклах беседки, и на застеклённой части крыши в центре большой плоской площадки, вероятно и предназначенной для наблюдения за звёздами. Заглянув внутрь, Владимира была убеждена, что увидит библиотеку или обсерваторию. Но это оказалась жилая комната. Быть может и гостевая. В комнате плавно покачивались блики от большой купальни, над которой, перемешиваясь с паром, вились благовонные клубы из курительниц. Напротив купальни была разворошенная постель, слабо освещенная свечами, но всё творящееся на ней можно было чётко разглядеть. Обнажённый Гильгамеш покрывал извивающуюся под ним Иштар. Крепкие молодые бёдра мужчины ритмично двигались, скоро вколачиваясь в хрупкое женское тело, от чего её маленькие груди рвано колыхались. Руки Иштар беспорядочно оглаживали крепкие плечи Гильгамеша, пальцы периодически касались лица, в особенности губ, быть может, даже пытались проникнуть в рот, но сам мужчина раздражённо скидывал её руки со своего тела, сбиваясь с ритма, от чего тело Иштар на пару мгновений переставало колыхаться, словно вода в купели. В один из таких не редких перерывов, когда Иштар, сдувая волосы со взмокшего лица, откинулась на подушки, устремила свой, как оказалось, недовольный взгляд к небесам, увидела соперницу через стекло потолка. И это, в отличии от действа, заставило её просиять. Выгнувшись, Иштар оперлась на согнутые и разведенные ноги, чтобы было удобнее поддаваться наверх. Движения её были неглубокими, но быстрыми, почти в том же темпе, в котором и двигался Гильгамеш. Но его явно это не удовлетворяло, ибо в скором времени он резко оттолкнул девушку. Что было дальше, Владимире было не интересно. Вернее, с самого начала она позволила себе наблюдать ради новой информации о Гильгамеше. Об уровне тепла в отношениях Иштар и Гильгамеша Владимира не знала, а потому не могла сделать выводы об уровне Гильгамеша в исполнении супружеского долга. Но, видимо, связь между Иштар и Гильгамешем была менее прочна, чем Владимира вообще могла предполагать. Через час Гильгамеш без стука ворвался в отведённые его невесте покои. Собирался он явно впопыхах, и от его лощёного вида осталось совсем немного. Приблизившись к невесте, до того увлечённой чтением, Гильгамеш яростно взглянул на неё, не преминув заговорить. — Иштар сказала, что видела тебя подсматривающей за нами. Поднявшись с постели, ибо говорить с равным ей в низшем положении считала неприемлемым, Владимира спокойно поправила его. — То была случайность. Я не знала, что крыши делают из стекла. — И что дальше? Ты не нашла комнату, чтобы высказать нам о том, что мы множим грехи человеческие? Насмешливое отношение к набожности, как знала Владимира, было свидетельством скудоумия, ну или вольного понимания священного писания. Гильгамеш в принципе не походил на религиозного человека. — Это всего лишь ваш грех. Он не повлияет на человечество, отвечать за него будете лишь вы двое. Ровно как и за гордыню. Каждый отвечает за себя. Гильгамеш, у которого уже прошла горячечная ярость, внимательно изучал её лицо, словно пытаясь там найти что-то важное. — Тебе совершенно нечего сказать по этому поводу? Умолкнув, Владимира действительно задумалась, припоминая все учения о плотской страсти и значении её у мужчин и женщин. — Куртизанки — спасение благочестивых женщин от мужской похоти. Уверена, ты не перестанешь пользоваться ласками доступных тебе дев. Но знать об этом я не желаю. И постарайся не принести в супружескую постель болезнь. Гильгамеш долго молчал, быть может, взвешивая её слова, а может, как это свойственно и самой Владимире, переоценивая свою избранницу. — Иногда мне кажется, что ты идеальная леди. Мы не успели пожениться, а ты мне уже наскучила. Собирайся, нам давно пора выезжать. Собраться ей помог оттаявший за дни отдыха Дарриэль, по какой-то причине не владеющий полностью своими руками и постоянно розовеющий. Но, несмотря на своё расслабленное состояние, юноша беспрестанно бранил Гильгамеша, то за задержку, то за спонтанную спешку. Грузили вещи они сами под пустыми и пугающими взглядами неподвижных шеду. Недвижимыми они были недолго. Стоило отряду потерять из виду дворец, как сверху послышался шелест крыльев. И уже не кожистых драконьев. Владимира, вновь сидящая на коне, от резкого толчка оказалась на земле, едва не придавленная всхрапывающей лошадью, чья спина была разодрана. Столкнувший её в общей суете Гильгамеш, спешился, поднимая невесту, отталкивая ей с дороги, ближе к деревьям. — Эта страшная женская ревность. Не думаю, что госпожу оскорбило наше расставание без долгих сцен прощания, это ей не впервой. Воздух вокруг Гильгамеша зарябил и словно бы осветился золотым светом пламени. Владимира, прощупавшая Гильгамеша на магически способности, была вынуждена признать, при виде появляющегося из воздуха оружия, скользнувшего по боку одного из спикировавших на них шеду — только предупреждение, что хоть и походило это на заклятие «Личное ничто», плюс всё же способности к магии у её жениха были, но это его умение магией не было, и на данный момент точную природу его дара Владимира объяснить не могла. Но в этом, в своих силах, Гильгамеш был абсолютно уверен. Он, прижав девушку к дереву, лишь дерзко улыбнулся, находясь в неприличной к ней близости. — Иштар по какой-то причине полагает, что стадо её бычков способно напугать мужской отряд вооруженных бойцов, изнурённых боем и дальней дорогой. Что ж, мне кажется, что если отрубить человеческую голову шеду, то жаркое из него не будет считаться каннибализмом.