Bring Down the Sky

Со дня схватки между Гильгамешем и крылатыми быками Иштар прошло несколько дней. Безумных, безумно долгих и тяжких дней, начавших свой отсчёт с прибытия в Роменну. Столица Гегемонии не уступала в своей пышности Ларелле. Роскошные дворцы, богато убранные храмы, заваленные диковинками рынки, пышные дома знати и красивые дома простого люда. А за внешней роскошью таилась начинка не менее презентабельная. Начищенные храмы были празднично убраны. Статуя Пророчицы была обвита гирляндами из цветов, а алтарь пылал толстыми и высокими свечами. В жилых кварталах вился аромат еды, а пробегающие в игре дети были чисты и опрятны. И дворец, высокий и тонкий, был потрясающе богат. Не как в Ларелле, на фоне общей нищеты, а богат даже на фоне достатка. Дворец, стоящий целой Роменны. Но чужой дом был чужим домом. Дворец Гегемонии давил на Владимиру почти так же сильно, как и родной дворец Империи. Он был больше. Богаче. Но менее безвкусным и вычурным. Огромные залы, коридоры и слишком открытые кулуары. Тебя, казалось, было видно со всех сторон. Не было уединения. Даже наедине с собой был блеск роскоши и богатства. И вместе с тем замок был стар. Строили его основательно. И основательно подбирали убранство. Строили на века. Ощущалась… стабильность, а не пустая броская новизна растратчиков. Это ощущение было в новизну. В замке Гегемонии было полно комнат, можно так сказать, общего назначения. Да, семья гегемона Гэссэра была большой, а значит, и слуг им надо было много. Но во дворце принцесса, фактически, ни минуты не находилась наедине с собой. То прислуга убирается, то ученик какого-нибудь мажка придёт в библиотеку, то девочка из черни придёт полюбоваться на принцев. Личного пространства считай не оставалось. Чудо, что никто не шастал по уборным и спальням. Видимо, сами слуги делали немалую скидку на изобретения, невиданные в Империи, но бывшие полезными и облегчающими жизнь. Свечи, как дань традициям, Владимира видела лишь в церкви. Богатый дворец освещался магией, названной электричеством. Во время же мытья неизвестные чары пугали девушку ещё больше, ибо в магическую воду приходилось погружаться. Правда главный зодчий замка пытался ей объяснить про систему водопровода, но выглядело это сложно, хотя довольно скоро убедило девушку, что магии здесь нет. Часто Владимира мысленно соотносила свои покои в Империи с теми, что выделялись ей здесь. Она мысленно восстанавливала вид своей спальни в собственном дворце. Небольшая, но своя. И пусть она соседствовала со спальнями дяди и брата и вообще находилась во дворце, она чувствовала себя на своей территории. Свою спальню во дворце Гегемонии она не могла оценить до сих пор. Признаться, она долго перемещалась из одной гостевой спальни в другую, чтобы избегать настойчивого присутствия служанок и обязывающих подарков принцев. Ровно до того момента, как Гильгамеш вновь настойчиво не заговорил о помолвке, уверяя, что скоро заберёт её в свои покои, где она точно будет в безопасности и сможет обустроиться по своему вкусу. К удивлению Владимиры, покои Гильгамеша не были броскими, как он сам. Светлая комната, заставленная книжными шкафами, большая постель с балдахином, и прямо в комнате стоял большой рабочий стол. Правда, покои суженого она увидела многим позже, чем пребыла в Роменну и всё же избрала себе покои среди гостевых, а потому не могла не отметить подозрительного сходства. Ей комнаты были тоже светлыми, стены расписаны нежными цветами и были заставлены глубокими и мягкими креслами и банкетками. Выбор комнаты — был едва ли не единственным, что свободно дали ей выбрать. Контроль был ей привычен. Что уж говорить, монаршие особы не свободны. Но слишком непривычным было то, что её откровенно считают ребёнком и даже не пытаются это скрыть. Особенно остро было это отражено в день скромного празднования её столетия. На тот момент она привыкла, что в её комнате постоянно обновляются букеты цветов — от нежно-розовых хризантем или роз до совсем невероятных ослепительно-белых или синих роз. Но это ещё можно было спустить на ароматизацию комнат. Но долго она не могла понять, почему в её покоях полно сладостей. Всевозможные печенья, то с орехами, мармеладом или глазурью. Раз даже как-то было огромное блюдо с разномастным мороженым. Правда, к сладкому Владимира так и осталась равнодушной, а потому сладости доставались служанкам, чем принцесса заслужила симпатию среди прислуги. Но не игнорирование её пристрастий заверило Владимиру в том, что к ней относятся несерьёзно. Торжество в честь её именин проходило в тронном зале. Довольно скромно. Но обязательный, по традициям Гегемонии, торт в несколько уровней гордо возвышался над столом, поблескивая застывшей белой глазурью. Когда Гильгамеш, на правах будущего мужа, демонстративно преподнес ей золотые серьги, явно старинные, быть может принадлежавшие его далёкой прародительнице, но вызвавшие завистливые вздохи придворных дам, Владимира оставалась спокойной. И даже преподнесённые Кухулином духи в ювелирном флаконе из голубого стекла были приняты с большой благодарностью, так же как и щётка для волос. Хотя, Владимира подозревала, что подарки отобраны были много ранее для одной из многочисленных любовниц гуляки. Но таков был Кухулин, и его ветру в голове то простительно. А вот Персей, которому Владимира симпатизировала больше остальных, под умилительные взгляды собравшихся преподнес ей целый букет мягких медведей и красивую рыженькую куколку из керамики, наряжённую в лёгкое зелёное платье с лентами и кружевами. С одной стороны, столетие — рубеж, когда девушка покидает детство. Ну, а с другой, Владимира не могла вспомнить, были ли у неё когда-нибудь игрушки. Она так погрузилась в свои размышления, что почти пропустила, когда Бедивьер вывалил перед ней целый ворох детской одежды. Казус спешно прервал сам гегемон, преподнеся невесте внука новую игрушку — механическую певчую птицу в клетке. Что ни говори, а Гэссер успел её хорошо узнать. Такие диковинки увлекали Владимиру, до смятения в душе, в котором она ощущала себя фанатичной фетишистской. Гэссер действительно оказался приятным старцем, хоть и с навечно прилипшим к нему грозным взглядом из-под кустистых бровей. Они постоянно завтракали вместе. Правда, за беседами завтраки нередко переходили в обеды. Он был интересным рассказчиком, и в разговорах умудрялся незаметно поучать и учить. И, как дедушка с опытом, не забывал прикармливать худенькую принцессу. А Владимира уже была готова взмолиться. Она не была уверена в том, что это попытка угодить ей. Быть может, такая трапеза была в порядке вещей в Гегемонии. Но её желудок ещё мирился с ягодными йогуртами, разными вафлями и блинами с ягодами и, опять же, йогуртами или даже с мёдом, Но от сладких пирогов с джемами или сиропами ей было тяжело, хоть и запивались они немереным количеством молока. Гэссэр лишь единожды на отказ от трапезы высказался, что принцессе надо бы поднабрать вес, в чём с ним немедленно согласились придворные дамы. И одна особо рьяно. Словоохотливая прислуга была рада стать источником информации для несведущей принцессы. До её появления Артурия Пендрагон в замке была, пожалуй, самой интересной Гильгамешу личностью. Свои выводы о девушке Владимира сделала позже, скрупулёзно сопоставляя факты об Артурии и её собственное поведение. Было глупостью не признать миловидность девушки. Маленькая и худенькая, немногим старше самой Владимиры, она обладала так же и блестящими золотыми волосами. Но сама по себе её внешность не была выдающейся. Не будь она богато одета, то в толпе фрейлин зашла бы за поднявшуюся до мелкой служанки крестьянскую девчонку. Судя по всему её неброская внешность досталась ей от отца: её мать — Игрейна, слыла красавицей, которую и приметил Уитер Пендрагон, когда та была женой другого мужчины, его вассала. Пользуясь покровительством могущественного волшебника, Уитер овладел Игрейной, от чего, ещё до его брака с позднее овдовевшей Игрейной, и родилась Артурия. Хоть позже отец и признал её своим ребёнком и наследницей, но сам факт её появления до официального брака делает её бастрючкой. Однако ореол непогрешимости окружал эту девушку. По крайней мере, в её собственных глазах. Артурия не была умна, как не была и целеустремлённой. Вернее, где-то в ней был ориентир к общему благу. Но она постоянно сбивалась с пути, мучимая сомнениями. Конечно, это не было плохо. Не продолжай она двигаться дальше, не разрешивши эти внутренние конфликты, при этом отстраняя от себя всех, кто пытался ей помочь. Закономерно, она осталась одна. И всё было бы сносно, и, допускала Владимира такую вероятность, что она и вовсе бы не выделила Артурию из всей когорты, не будь девушка навязчива и, в целом, деспотична и бестактна. Множество раз, когда дело качалось понукания скудного аппетита Владимиры, звучал её голос. Не может воительница так мало есть. С малым аппетитом Владимиры, по правде говоря, воюют всем дворцом и с этим можно было вполне примириться, особенно когда средь сладких пирогов пробиваются мясные блюда, да даже салаты. С чем было невероятно трудно мириться — это с бестактностью Артурии. Она, как ярая праведница, несколько раз сопровождала Владимиру в визитах в храм. Их пути пролегали разными районами города. Но даже на рынке, у лавки торговца с островов, что пестрила ярко-жёлтыми лимонами, Артурия вычитывала её за продажу себя и своего царства врагам. Настоящий правитель так не сделает. Странно было слушать такое от дочери вассала престола. Лишь в самый первый раз, когда их сопровождал Сирин, позже вместе с Дарриэлем, уехавший в свой дом, Артурия молчала долгое время. Сирин привёл их в маленькую молельню, но в самом центре города. Тишина в ней, да и брезгливость Артурии, скоро объяснилась великолепием алтаря. Владимира не поверила, пока не прикоснулась, что такое возможно изобразить в камне. Может ли он источать женственность, но при том сиять добродетелью? Резчику предстояла непростая и неблагодарная работа во времена излишеств, но он нашёл ответ, не погубив ни людей, ни страсть. Кого же он изваял? Госпожу нашу, хотя и не в том положении, в коем её обычно изображают. Честолюбивый замысел мастера воплотился в форме Андрасте, не облачённой в военное снаряжение и вообще лишённой каких-либо одежд, которые могли остаться на ней после смерти. Она была живая, исполненная командирского пыла, в непристойном, но вдохновляющем обличье. Взгляд на статую возбуждал как духовно, так и физически. Последнее-то хоть и обеспокоило представителей местной Церкви, но полноценно демонстрирует их терпимость к искусству. Они попустили мысли, что Госпожа наша может обладать столь низменной притягательностью, и сами не могли остаться равнодушными, глядя на статую. Признавая красоту статуи и мастерство резчика, Владимира, хоть и со смятением, но вознесла молитвы перед Андрасте спящей нагой. Странно, но окончательно примириться с Артурией ей помогли всё те же пенания, что она продалась с целой страной, ну и насмешки, что не сменила одежды на принятые в Гегемонии, словно она действительно тут заложница, а не правительница страны с собственной культурой, которую она здесь представляет. Хотя бы для подданных. Дерзость Артурии возрастала по мере приближения церемонии помолвки, к которой трепетно, параллельно со свадьбой, готовился Гильгамеш. И Артурия, которой претило внимание принца, вскипала как вода в котелке. Гильгамеша, по мнению Владимиры, в ней могла привлечь её непоколебимость, её преданность своим идеалам, жертвенность во всеобщее благо. Только в то, которое хочет она. И коль нет счастья остальным в иллюзиях их госпожи, она не будет никого слушать, но станет биться в стену головой. Гильгамешу было интересно разрушить эти иллюзии. Раскрыть её глаза на правду. Говорят, что и на развалинах можно выстроить что-то новое. Но были ли столь добродетельны мысли её жениха? Но об этом она и не думала у него спрашивать. Как-то довольно скоро настал день торжества, посвященного помолвке третьего принца Гегемонии и наследной принцессы Империи. Вечером, свободным от дневных забот, во дворце собирались самые значимые персоны Гегемонии, дабы принести свои поздравления и осушить чашу за мир двух государств. Владимира пока сидела в покое, теребя короткое ожерелье из жемчуга, обхватывающее её шею. Белое платье, почти как у невесты. Атлас, широкий от локтя рукав. Шнуровка на талии и длинный расшитый пояс. Лицо скрывает капюшон. Гильгамеш был не очень доволен. Ни фасоном, ни цветом, считая его приемлемым именно для свадьбы. Он чётко дал понять, что платье на самое главное их торжество он выберет ей сам. В дверь коротко стукнули, прежде чем распахнуть её на всю ширину. Неожиданно, но на пороге стоял новоявленный жених. Его статус и, что вероятнее, имидж, позволяли ему некоторые вольности с одеждой. Вечер был жарок, Владимира остро это чувствовала в плотном атласе. Гильгамеш же был обёрнут в тогу. Уверенно переступив порог, он протянул ей руку. — Давай сбежим. Перед мысленным взором Владимиры ярким пламенем расцвело слово «долг». Они должны появиться на церемонии в их честь, перед людьми, которых, лично она, не знает и, с огромной вероятностью, может даже не увидеть более. Перспектива бездарно проведённого времени ей не нравилась. Но не всегда же приходится делать то, что нравится. — Мы должны там появиться. — Поверь мне, о нашем отсутствии пошепчутся до первого бокала. После которого будут пить за нас, наше здоровье, здоровье наших детей и внуков, и за мир во всём мире. Гильгамеш уже успел зарекомендовать себя бунтарём. И это сходило ему с рук. Но невесту к своим выходкам он не привлекал. Предположив, что юноша что-то задумал, девушка взялась за его руку. Они покинули дворец дверью для слуг и долго петляли по путаным улочкам города, пока Гильгамеш не вывел её к пристани городского канала. У зиккурата судебного здания качалась гладко отполированная лодочка, в которую Гильгамеш помог ей сесть. Сам принц сел на вёсла. Работал он ими не долго, только чтобы отплыть от вымощенного плитами берега к центру канала. Вечер был прекрасен, в небе белели две урезанные луны, отражающиеся в воде, усеянной чашами с толстыми свечами. — Если будет холодно, возьми покрывало. Благодарно кивнув, Владимира придвинула к себе ближе свёрток алой шерсти, хотя, если судить по распущенному виду Гильгамеша, обогрев скорее потребуется ему. — Что сподвигло тебя на такой поступок? — Нам редко удавалось побыть вместе. И у нас не было вообще возможности побеседовать с глазу на глаз, отбросив всякое чувство долга. Просто как мужчина и женщина. — Я даже и не думала о такой возможности. Что-то похожее на исповедь? Гильгамеш, не сдержав раздражённого взгляда — всё же он не был религиозен — сдержано кивнул, показывая, что общую суть она уловила. — Значит, я могу получить честный ответ на свой вопрос? Мысленно Владимира уже каялась. Тень Артурии незримо довлела над ними. — Этот вопрос мне не понравится? — Я думала над этим. Не нравься тебе эта тема, то разговоры до меня вполне бы могли и не дойти. Та девушка их твоих горничных, полуэльфийка Айона. Говорят, что её ребёнок от тебя. Эльфийскую кровь в девушке считай ничего не выдавало, об этом факте Владимира знала лишь из разговоров. Она была премиленькой и тихой. Но её маленькая дочь была безупречно прекрасна, как те куклы, что повадился дарить Владимире Персей. Белокожая, с ясными голубыми глазами матери. Но вот благородное золото волос Айоне не принадлежало. Дитя её не беспокоило. В отличие от придворных дам, смакующих эту сплетню прямо при ней, надеясь на реакцию. Частота этих разговоров действительно заставила задуматься о том, что как-то надо реагировать на сам факт существования малютки. Вот только как? — Она станет угрозой нашим детям? Удивительно, но хоть и не был вопрос из числа приятных, но вызвал у Гильгамеша откровенное удовольствие. — Неужели ты ревнуешь? — Я не знаю всех нюансов ваших законов. И правил престолонаследия. Да и непризнанное дитя может быть удобной игрушкой для всяких кукловодов. Наш брак — договор о мире меж нашими странами. Не хотелось бы, чтобы на нас всё и закончилось. Гильгамеш некоторое время молчал, и его сияющий взгляд стремительно мерк. — Порой меня пугает твоя рассудительность. Ты словно и не живая. Я не признаю её, потому что она не моя. Айона росла во дворце, вся её семья служила моей семье. Так случилось, что она родила вне брака. Ребёнок ни в чём не виноват. И, глядя на счастливое лицо Айоны, я не могу и её ни в чём винить. Так случилось. Владимира кивнула, принимая ответ Гильгамеша, мысленно обещая себе подумать над своим поведением в присутствии девочки, чтобы минимизировать неудобные слухи. Но так же не стоило забывать, что Гильгамеш — не единственный золотоволосый средь принцев. — Ты так трепетно отзываешься о приближённых. Но тогда, у Иштар, ты бросился защищать меня, а не встал плечом к плечу со своими людьми. Да, они обещаны друг другу. Но не выгоднее ли попустить смерть королевы? В дороге случается всякое. А после можно вновь собрать войска, которые уверены, что воюют за правое дело на стороне господ, что дорожат их одобрением, и низложить наместника Империи. Логичный ход мыслей Владимиры прервало ласковое прикосновение к её губам. До этого вольготно растянувшийся в лодке Гильгамеш сейчас сидел, мягко прижимая большим пальцем её нижнюю губу. — Разве не в природе человека так отвергаемая церковниками жадность? Человеку свойственно дорожить своей собственностью. А ты — моя. Она не трепетная дева, и не ждала романтичных баллад о любви. Она — ревностная андрастианка и рыцарь. И своего жениха она решительно не понимала. Своей жадностью, похотливостью, чревоугодливостью и праздностью он гордился, не считая верным бороться с этим. Пожалуй, этот брак будет для её духа испытанием на стойкость.