До следующего раза

Знаете, изредка меня посещают странные мысли. Мысли о том, как всё было бы, не будь Южный Парк таким… Не будь я таким… Ну почему наш городок не может быть нормальным?! Почему я не могу нормальным?! А мне бы так хотелось жить обычной жизнью… Не умирать день через день, не иметь таких непутёвых родителей — алкашей и наркоманов, чтобы мои друзья грустили (хотя бы чуть-чуть), когда их друг дохнет у них на глазах, чтобы моя сестра росла в подобающих условиях и ни в чём не нуждалась, чтобы мне не приходилось защищать её ото всякого сброда, отгораживать от насилия и скрывать то, чем я зарабатываю нам на жизнь… Почему всё происходит именно так?! Чем я заслужил испытывать все эти боль и страдания, как физические, так и душевные?! Это несправедливо! Ведь глубоко в душе я всё ещё тот же маленький белый мальчик из бедного района — даже несмотря на всю ту грязь, что окутала всё его окружение и его самого, — готовый отдать жизнь за свою семью и друзей. Да, как бы я ни пытался выглядеть безразличным и падшим, это далеко не истина… Я, как и раньше, жертвовал собой во имя справедливости и всеобщего блага, так и впредь готов был на любые подвиги ради близких. Но с каждым годом свет во мне неминуемо угасал. Я перестал защищать невинных, оберегать этот убогий город от распустившейся преступности, всё чаще сосредотачивая своё внимание лишь на конкретных людях, дорогих лично мне. Я просто закрылся. Стал до неприличия равнодушным и до безобразия жестоким. А ведь когда-то в моей душе теплился светлый образ Мистериона — супергероя Южного Парка, карателя сущего зла во плоти, борца за справедливость, черт её дери! Что же с нами стало? Что же стало со мной? Хотел бы я знать… Прошёл ровно месяц со дня моего повышения в мафиозной семье Большого Босса. Как я и предполагал, сделка с японцами прошла успешно, и уже через пару дней Тони позвонил один из представителей Якудзе, назначив повторную встречу, чтобы отпраздновать слияние двух влиятельных мафиозных организаций. Босс решил посетить её лично, само собой, пригласив и меня в качестве переводчика и своего главного заместителя. Повторная встреча прошла намного лучше, чем в первый раз, так как я максимально красноречиво убедил всех подготовиться к ней как можно более основательно, дабы наша «фирма» не ударила в грязь лицом при скреплении такой крупной сделки. Тони, мягко говоря, был абсолютно поражён, когда ему предоставилась возможность лично лицезреть общение принцессы Кенни с главами Якудзе. Кстати об этом. Сделка состоялась, — как мне удалось понять во время недолгой аудиенции при их встрече, — только потому, что представители Якудзе узнали-таки во мне уже порядком возмужавшую принцессу страны Восходящего солнца. Большой Босс так и не понял, что к чему, а после глубоко поклона со стороны японцев лично мне, как принцессе, он и вовсе впал в откровенный ступор. Расспрашивать об этом инциденте Тони так и не рискнул: ему было достаточно и того, что японцы согласились сотрудничать. В общем, наше с Якудзе «тесное знакомство» осталось в секрете. Ах да! Самое главное. Прошёл ровно месяц с ещё одного не менее значимого события — меня изнасиловал Крейг Такер. Не могу сказать, что это «происшествие» меня как-то надломило. Мне и до этого приходилось становиться жертвой насилия со стороны озабоченных ублюдков, рыскающих по ночным улицам нашего убогого городка в поисках новой жертвы. Но в этот раз всё было иначе… Это не было похоже на то, что мне обычно приходилось испытывать в предсмертной агонии от очередного больного уёбка, жаждущего молодого мужского тела. Мне… даже понравилось. Господи, какой же я мерзкий, аж самому иногда противно становится. Я позволил этому случится не потому, что слаб и не потому, что был бессилен противостоять главному отморозку школы, а просто потому, что, по всей видимости, действительно этого хотел… Не знаю почему, но Крейг Такер не показался мне таким, какими обычно кажутся местные насильники. Всё было как-то… не так. Возможно, это трудно понять, но я не знаю, как ещё объяснить произошедшее. Такер по началу был неимоверно взбешённым во время того, как затащил меня в ту злосчастную комнату, но, когда дошло до дела, он делал вещи, которые до сих пор не поддаются моему извращённому восприятию… — Больной педик! Отпусти меня немедленно! — в очередной раз крикнул я, не переставая неистово брыкаться. — Иначе что? Будешь кричать? Ты ведь и сам прекрасно знаешь, что никто не услышит твоих воплей. Поддайся мне… — брюнет был абсолютно непреклонен и останавливаться явно не собирался. — Да блять, пусти меня сейчас же! — я заорал так, что, казалось, даже стены задрожали. — Не кричи, дорогуша… — продолжал ласково мурлыкать брюнет прямо у меня над ухом. — Просто отдайся неизбежному… — с последними словами он, наконец, закончил с перевязыванием непрерывно вырывающихся рук у изголовья кровати и жадно впился в мои губы… Он трахал меня так, как никто никогда не трахал — без повиновения и с оттяжечкой. И это был лучший секс в моей жизни. Мы трахались, потом дрались, потом опять трахались, потом долго разговаривали, затем снова дрались и снова трахались… Мы были подобны первобытным животным — лишь пот, кровь и тяжёлая, почти демоническая похоть. В самые ожесточённые моменты нашего соития время, казалось, замирало, нависало над комнатой, словно огромный и бесконечно тёмный смог. Он привязывал меня, душил, вдалбливал в кровать, в стену, в пол и вообще во все мыслимые и немыслимые поверхности, находящиеся в комнате. Он не ждал моего послушания, а я и не собирался его слушаться… Он хотел сопротивления, а я хотел, чтобы меня брали силой… — Ты лучший из всех сучек, что были у меня, Маккормик! — брюнет практически рычал, не прекращая остервенело вдалбливать моё тело в кровать. — П-п-пошёл т-т-ты в жопу, Т-Т-Такер! — пропыхтел я где-то между очередным утробным стоном и слабым выкриком. — Уже, мой дорогой, уже… И это просто потрясающее чувство!

***

Я просто шёл… Тихо шёл по тёмному и неприветливому Южному Парку… Народ уже давным давно разбрёлся кто куда: особо законопослушные граждане — по своим домам, ну, а местные, самые отпетые хулиганы — по своим излюбленным точкам. Я подкурил косячок, припрятанный ещё с пятницы, и вошёл в двери клуба «Ласточка». Сегодня была не моя смена, но я всё равно решил заглянуть туда и расслабиться, дабы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей. Народу в клубе практически не было. Девочки ушли на перерыв, а в зале тем временем играла медленная музыка, убаюкивающая и без того сонных посетителей. Сегодня воскресенье, поэтому их было раз-два и обчёлся. Никого из присутствующих я не знал, и слава богу. Сейчас мне меньше всего хотелось видеть хотя бы одну знакомую рожу. Недолго думая, я заказал самый крепкий коктейль у бармена, то ли сонного, то ли обдолбанного — непонятно, и примостился в самом тёмном углу у сцены. Тони никогда особо не следил, чем втихую промышляют его работники — работают и ладно. По старой дружбе он оставил за мной местечко у барной стойки, и я был несказанно благодарен ему за это. Мне нравилась работа бармена — разномастное бухло, которое нет-нет да удаётся незаметно пригубить, хорошие чаевые, ну и, конечно же, сексапильные девочки, время от времени заходящие сюда на «огонёк» (трахаться бесплатно я любил не меньше, чем за деньги, а, может быть, и больше). В общем, я и не заметил, как в клубе не осталось никого, кроме меня и персонала. И тут мою голову внезапно посетило очень странное, еле сдерживаемое желание, которому нужно было найти свой выход как можно скорее. Я быстро распустил всех оставшихся работников, заверяя их, что закрою всё сам и, окончательно убедившись, что клуб абсолютно пуст, подошёл к пульту диджея…

***

Крейг Такер рос странным ребёнком — хладнокровным и скрытным, да и вообще по жизни своей не отличающимся излишней любвеобильностью и красноречием. Бесчисленные приключения, которые неустанно преследовали его убогий городок из года в год, отношения, общение это сраное — нахрен бы оно нужно! — всё это было просто не его. Не его и точка. Крейгу хотелось монотонной и размеренной жизни. «Спокойно и скучно, как мне и нравится» — так он сказал знаменитой на весь город четвёрке во время заварушки в Перу. И эта фраза, по сути, характеризовала его личность как нельзя точнее. Спокойный и скучный — таков и был Крейг Такер. Но всё начало меняться с каждым прожитым годом, и далеко не в лучшую сторону. На смену таким ненавистным ему приключениям пришла огромная (да просто необъятная!) куча дерьма, и город медленно, но верно тонул в ней. Единственным проблеском в его стремительно разрушающейся психике и нарастающем гневе на весь белый свет был Твик Твик, а переломным моментом, сделавшим Крейга таким, каким мы видим его сейчас, стала его скоропостижная кончина от сердечного приступа. Когда блондину было тринадцать лет, его сердце просто остановилось. И всему виной были его безответственные тупые предки и, конечно же, кофе, которое он поглощал разве что не цистернами изо дня в день. Именно тогда Крейг заплакал в первый и последний раз в жизни. Так же, как и в первый и последний раз кого-то полюбил. Весь город давным давно привык к их пидорской парочке, но никто так по настоящему и не осознал, насколько серьёзными и глубокими стали их чувства со времён начальной школы. Да, в это сложно поверить, но Крейг Такер действительно любил этого вечно дёрганого невротика, любил всей душой… а теперь его не стало, так же, как не стало и сердца Крейга в день его похорон. Время стремительно ускользало, словно песок сквозь пальцы… Ускользало, но не лечило. Всё это, как показывает практика, чистейшей воды пиздёж! Нихрена время не лечит, калечит — это да, это всегда пожалуйста! Оно и понятно, это ж, в конце концов, не блядский доктор, решающий все ваши пиздострадания за вас. Раны и сами затягиваются, если приложить достаточно усилий и не бередить их. Правда затягиваются. Но не исчезают… Это Крейг Такер познал на собственной шкуре. Его психика окончательно сломалась, и, увы, ремонту уже не подлежала. Бесконечная боль, бесконтрольный гнев, плохо контролируемая злоба и просто нечеловеческая жестокость обрушились на город в его лице. Он внёс свою непосильную лепту дерьма в этот городок не хуже местных мафиози. Только владения его ограничились лишь школой. Друзья боялась Крейга, не на шутку боялись, потому и перечить ему не смели. Просто со временем смирились с его новой тёмной натурой, начав главенствовать и вершить свой собственный суд вместе с ним. И, надо сказать, довольно быстро втянулись. Крейг спускал своих соратников, словно собак, на всех, кто смел препятствовать его беззаконию. Наркота, выбивание денег и насилие, — причём не всегда кулачное, и не всегда по отношению к мужскому полу, — свалились на несчастную школу, тем самым окончательно потопив весь город в дерьме. И всё из-за какого-то разбитого гейского сердечка. Не зря говорят, что любовь — просто убийственная вещь. Конкретно в этом случае, это выражение стало буквальным. Крейг Такер шёл не спеша, сам не зная куда, а главное, зачем он, собственно, идёт. Дымка раннего утра окутала Южный Парк — достаточно раннего, чтобы где-то в отдалении запели первые пташки, но не достаточно раннего для того, чтобы город проснулся окончательно. Он просто шёл, погрузившись в свои тяжёлые раздумья, и сам не заметил, как ноги принесли его к знакомому клубу «Ласточка». «И нахрена я вообще сюда припёрся? — подумалось Крейгу. — Он ведь уже даже не работает в это время». Но дверь брюнет всё же толкнул, и, к его удивлению, она послушно распахнулась перед ним. В клубе было необычайно тихо — лишь музыка, тихая и до боли тоскливая, нарушала эту умиротворяющую тишину. Крейг прошёл в глубь тёмного коридора и спрятался за занавеской, огораживающей вход в зал. Это была не просто музыка — это было пение, да такое красивое, что грудь начало предательски щемить. На сцене, освящённой лишь одним единственным тусклым прожектором, стоял Кенни Маккормик. Он держал микрофон в одной руке и бокал чего-то явно очень крепкого в другой. Крейг замер, наблюдая за изрядно надравшимся и взъерошенным блондином. Он пел, с чувством, с надрывом, а Крейг был не в силах отвести от него взгляд… «Lay off me would ya I’m just tryin To take this New skin for a spin Pray for me would ya I’m just nervous Bout my Family filing in Ready to wrap me up Ready to love me In this new skin I’m fillin in Who’s that trying to speak for me? What is it that they claim to be? A child of God much like yourself You will find me right where I fell» Блондин пел, а в его глазах читалась нестерпимая боль, будто боль всего мира отражалась в них. Она казалась Крейгу знакомой, ноющей, колющей, лишающей рассудка… Но он подумал на миг, что она в разы мощней, и не было в мире такого человека, что мог унести с собой хоть часть её, а оттого и не было на всём свете человека более одинокого, чем Кеннет Маккормик… В груди защемило ещё сильнее. Он смотрел на Кенни, который был похож на ангела — падшего, но неимоверно прекрасного. Его голос звучал поистине неземным… И в свете прожектора этот «падший ангел» словно светился изнутри. Крейг, чья душа была поглощена тьмой уже очень давно, дрогнул, словно его тело противилось этому прекрасному, почти божественному свету. Если представить всего на секунду, что душа человека может быть двух видов — тёмной, словно тугое шершавое полотно, и светлой, словно тёплый солнечный свет, — то «полотно» Крейга дало ощутимую трещину, когда из прекрасных голубых глаз этого несчастного «ангела» покатились слезы. Кенни же в это время быстро отпил свой коктейль, встал в позу и продолжил петь, слегка покачиваясь в такт музыке. «I am a tired woman In January I will just be Twenty three In Kansas City I was Undressed and bested by an airtight floor Then it said, «By the power in me vested» And wrapped me in this new skin I’m dyin for. Who’s that trying to speak for me? What kind of Love do they claim to be? A child of God much like yourself You’ll still find me right where I fell. The darkness fears What darkness knows But if you’ve never known the darkness Then you’re the one who fears the most. The darkness fears What darkness knows But if you’ve never known the darkness Then you’re the one who fears the most But if you do not know the darkness Then you’re the one who fears the most But if you do not know the darkness Then you’re the one I fear the most». Когда Кенни закончил песню, то бросил микрофон и залпом осушил оставшийся в стакане коктейль. Крейг, сам не осознавая того, что делает, в два шага подошёл к блондину и ухватил ладонями его заплаканное лицо. — Кенни… Из-за слёз, застилающих глаза, и алкоголя, завладевшего телом, Кенни не успел во время среагировать на появление незваного гостя, как вдруг губы были незамедлительно атакованы невесть откуда взявшимся брюнетом. Крейг целовал блондина так же трепетно и нежно, как когда-то давно целовал Твик Твика… Словно пытаясь забрать его боль, взамен делясь своей… — Кенни… Мой Кенни…