Монстр

      Автобус на длинном, свистящем выдохе закрыл переднюю дверь и уехал, оставив Чарльза на перекрестке: справа — шоссе, убегающее дальше к северу, слева — узкая дорога до Порт-Патрика, а точно между ними — неприбранный треугольник парковки и строительный супермаркет с мутными окнами от пола до потолка. Перед супермаркетом стоял белый пикап.       Чарльз закинул сумку на плечо и зашагал по дороге к Порт-Патрику. Солнце было жарким, ласковым, справа и слева от проселка трещали кузнечики: середина июля. Он шагал и шагал. После смерти отца мама уволила шофера, мистера Барри, и замкнула ворота гаража замком, похоронив внутри семейный изящный кабриолет и джип, пролетающий пять миль от перекрестка до особняка Ксавье за минуты. С тех пор, приезжая домой из Лондона, Чарльз выходил из автобуса и ловил попутку или брал такси до Порт-Патрика, но чаще — шел пешком, чтобы проветриться и выгнать из головы духоту долгой поездки.       На поля опустилась тень, подул ветер, и воздух стал как затемненное стекло; задрав голову, Чарльз увидел, что со стороны моря идут тучи, закованные в поблескивающую металлом молний броню. Небо стремительно густело, сворачивалось комками облаков — словно соус, в который бухнули муки. Чарльз прижал к груди сумку с ноутбуком, ускорил шаги и теперь почти бежал, уткнувшись носом в изъеденный временем асфальт.       И вдруг сквозь скрежет ветра пробился новый звук — надсадное рычание мотора. Чарльз обернулся, и верно: его нагонял тот самый пикап, с парковки, и Ксавье замахал ему отчаянно. Пикап затормозил, издав протяжный полускрип-полувздох. Запыленный бок дышал жаром — его хотелось погладить, как гладят уставшую после скачки старую лошадь. Чарльз нажал на ручку, дверца распахнулась, и он нырнул в салон — головой вперед, словно в озеро.       — Спасибо, — пропыхтел он, пристегиваясь. Уселся и лишь тогда повернулся к водителю.       Молодой — наверное, его ровесник. Худой, высокий. Сероглазый, темноволосый, а щетина на лице — орехово-рыжая, как осенний лес. Хмурый. Смутно знакомый.       — В Порт-Патрик? — спросил он, Чарльз кивнул, и пикап покатился дальше, через травы и ветер, под низким черничным небом. Водитель молчал, смотрел на дорогу. Чарльз же не отрывал взгляда от его лица, и в тот самый момент, когда он наконец понял, кто именно подобрал его, мир обрушился на них со всех сторон — прохладным, безжалостным ливнем.       Чертыхнувшись, водитель бросил пикап на травянистую обочину, заглушил мотор.       — Переждем, — объяснил он. — Дворники не работают, дорогу ни черта не видно.       В салоне было влажно и жарко, по лобовому стеклу текла вода. Небо вспыхнуло, и прямо над ними грохнул и растрескался, убегая в поля, гром. И тут Чарльз вдруг вспомнил, как в детстве они прятались во время грозы в сарае на ферме Леншерров и, прилипнув носами к замызганному окну чердака, торопились разглядеть в небе очертания молний, бьющих одна за другой точно в щербатую верхушку замковой башни на Вороньем взгорье.       — Я выйду, — сказал вдруг водитель. — У меня там доски в кузове, надо проверить, хорошо ли укрыты.       Распахнул дверь, повернулся к Чарльзу спиной и пропал в густом серебре ливня, в запахе влажной земли и травы. Сзади что-то коротко стукнуло, зашуршал брезент. Минута — и он вернулся, мокрый с головы до ног, сел обратно, захлопнул дверцу, отрезая их от шума снаружи. Провел ладонями по лицу, стряхивая воду.       Чарльз наблюдал за ним и уже знал, что не ошибся: это были его глаза, и его скупые, выверенные движения. Только голос, конечно же, изменился за десять лет — погрубел, обзавелся едва заметным акцентом.       Отгремела еще одна вспышка, они встретились взглядами, и Чарльз не выдержал.       — Эрик, — сказал он. — Ты меня не узнаешь?       Тот посмотрел недоверчиво, слегка прищурился.       — Чарльз?       — Да. Это ведь ты?       Эрик кивнул, и Чарльз широко улыбнулся:       — Я так рад тебя видеть.       Лицо Эрика то ли дрогнуло в нежной ностальгии, то ли скривилось в ухмылке.       — Я тоже рад.       — Что ты тут делаешь? Ты ведь жил в Дублине.       — Вернулся, — просто ответил Эрик. — Около месяца назад.       — На ферму?       — Да.       Насколько Чарльз помнил, ферма Леншерров так и простояла запертой с того самого дня, как Эрик с отцом уехали из Порт-Патрика.       — Там, наверное, много работы, — сказал он.       — Угу, — Эрик все смотрел, и от этого становилось неуютно и горячо одновременно. — Вот, как раз ездил за досками. Нужно много перестраивать. До зимы есть чем заняться.       — А как отец? — вопрос сорвался раньше, чем Чарльз догадался, что его не стоило бы задавать. Эрик как-то резко замкнулся — словно лязгнул замок, запирая так и не случившуюся улыбку.       — Умер.       — Мне жаль, — пробормотал Чарльз.       — Слышал, и у тебя? — спросил Эрик.       — Ага.       — Мне тоже жаль.       — Спасибо.       Они помолчали. Потом Эрик кивнул на его сумку с ноутбуком.       — Ну а ты, значит...       — Без двух минут бакалавр естественных наук, — улыбнулся Чарльз, но тут же спохватился, что это могло прозвучать слишком хвастливо. — Так, исследую всякую генетическую ерунду и пишу об этом научную работу.       — Ты молодец, — Эрик глянул на него. — Мама всегда говорила, что ты далеко пойдешь. Ставила тебя в пример и без конца повторяла, чтобы я учился. Мечтала, что я стану врачом.       — А чем ты занимаешься?       — Пока только фермой. Еще в Дублине накопил на ремонт дома. Как закончу, буду искать здесь работу. А может, попробую сам поднять ферму. Говорят, сейчас не самые плохие времена, чтобы разводить овец. Или лошадей.       — Ты не похож на фермера, — тихо сказал Чарльз.       Эрик усмехнулся, оглядел себя: серая футболка, вытертые джинсы, встрепанные влажные волосы, пятна белой краски на предплечье.       — А на кого я похож, по-твоему?       — Я имел в виду не это, — Чарльз замялся. — Мне кажется, ты слишком молод, чтобы тратить жизнь вот так — на ферме, разводя овец... — он запнулся, почувствовав, что говорит лишнее, но все-таки продолжил: — Может быть, тебе попробовать что-то другое? Перебраться в Лондон, например? Где ты учился?       — Я нигде не учился, — ровным голосом ответил Эрик.       — Ты не поступил в колледж? — искренне удивился Чарльз.       — Нет.       — Что же ты делал в Дублине?       — Да так, ничего особенного, — Эрик сощурился. — Сначала разносил газеты, потом, когда стал старше, — мыл машины. Но денег было мало, и я пошел в банду. Надо было выбрать между Мерфи с северо-запада и Маккарти с Окружной. Я был под Маккарти. Мы крышевали несколько рынков и с десяток мелких пабов. Тут уж, знаешь, не до колледжа.       Он замолчал. Воздух в салоне звенел, и щеки Чарльза пылали. Эрик смотрел куда-то вперед сквозь лобовое стекло. Он казался спокойным — безмятежным даже.       — Прости, — выдавил Чарльз. — Я не знал. И не догадался бы никогда. Ты... ты не выглядишь как член дублинской банды.       Эрик повернулся к нему, глаза его сверкнули сердито:       — Значит, я не похож ни на фермера, ни на бандита, так? На кого же тогда? Ты так и не ответил.       — На моего старого друга, — буркнул Чарльз и отвернулся к окну.       В нем вскипал сейчас мелкий, десятилетний Ксавье, обиженный на Эрика за то, что он так стремительно умчался в свой дурацкий Дублин — только и успел перед отъездом вернуть зачитанного до дыр «Племянника чародея» да шепнуть, что вернется.       Вот, вернулся. И что дальше?       Ливень стих, стало светлее. Эрик повернул ключ в замке зажигания, рычаг коробки передач пробороздил салон с натужным скрипом. Пикап задрожал и дернулся вперед. До Порт-Патрика оставалось около трех миль. Чарльз смотрел, как мокрая дорога ложится под колеса автомобиля, и лишь перед самым поворотом на утыканную особняками Хилл-драйв решился открыть рот:       — Мы увидимся еще?       Эрик быстро глянул в его сторону. Лицо его было непроницаемым.       — Да, конечно. Если хочешь. Где меня найти, ты знаешь.       Он высадил его у ворот особняка, развернулся и уехал.       Зайдя в дом, Чарльз сразу поднялся наверх, в свою комнату, скинул одежду и залез в душ. Эрик не уходил из головы: образ его настойчиво лез изнутри, подбрасывая воспоминания о том, как Леншерр выглядит сейчас, как говорит и как двигается. Чувство неловкости мешалось с тоскливым желанием увидеть его снова: извиниться, сказать что-то важное, словами разбередить его молчаливую душу.       Потом он оделся в чистое, прошел по галерее над холлом, коротко стукнул в дверь маминой спальни. Дождался невнятного ответа, заглянул. Комната тонула в полумраке: моррисовские портьеры на окне были наполовину задернуты, из-за них выглядывали белые головки орхидей. Шэрон в халате полулежала на кровати, баюкая в ладонях бокал, на донышке которого сохла темная капля. Взгляд ее блуждал где-то далеко.       — Мама? — Чарльз присел рядом, вытащил бокал из вялых пальцев, поставил его на тумбочку. — Привет. Я приехал.       — Чарли, сынок... — она сфокусировалась на нем, моргнула, попыталась улыбнуться. — Все хорошо?       — Все нормально, мам. А у тебя?       — Ну... терпимо, — она выдохнула, оперлась ладонями о покрывало и села. Видно было, что это усилие далось ей нелегко. — Ты голоден? Выпьешь со мной чаю?       — Конечно. Скажу Грете, чтобы накрыла здесь.       — Не стоит, дорогой, — Шэрон встала и побрела к ванной, спрятанной за соседней дверью. Шаги ее были скупы. — Я могу спуститься вниз. Минут через пятнадцать, хорошо?       Кухня была залита солнцем, закипала вода на плите, на столе в миске возвышалась гора золотистых лисичек. Грета, их помощница по хозяйству, крепкая, неунывающая вдова спившегося рыбака, преданная семейству Ксавье какой-то инстинктивной, из нутра идущей верностью, взбивала крем для пирога. Из духовки соблазнительно сладко пахло бисквитом.       — Мистер Чарльз, — Грета протянула к нему усыпанные веснушками руки, обняла. — А мы вас только к вечеру ждали.       — Получилось приехать пораньше. Как ты? Как Рэнди?       — Да у нас все по-прежнему, — она перехватила венчик поудобнее, застучала энергично, и крем полез из миски густой шапкой. — Рэнди умница, учится хорошо. Правда, как каникулы начались, он целыми днями пропадает где-то с друзьями. Я ему говорю: ты бы хоть разок дома остался, книжку почитал! Вас вон в пример привожу. Но нет: у него то одно, то другое. Домой приходит весь перемазанный травой и глиной — хорошо, что миссис Шэрон разрешает пользоваться прачечной в доме, а то я бы, наверное, только и делала, что обстирывала этого сорванца.       Рэнди весной стукнуло девять; он был поздним, неожиданным ребенком пятидесятилетней Греты. Домик, в котором она обитала с сыном, стоял у самого подножия холма, на Гарденз-стрит, но, когда Брайана не стало, Шэрон попросила ее перебраться поближе — на первый этаж особняка, где до сих пор сохранились комнаты для прислуги. Грета на это согласилась охотно, сдала свой дом какому-то писателю, приехавшему в Порт-Патрик в поисках вдохновения, а сама поселилась под боком у вдовы Ксавье. Сыну она сразу объяснила: в этом большом, тихом доме главное — не тревожить миссис Шэрон, и Рэнди вел себя так послушно, как только мог. Не удивительно, что его при малейшей возможности тянуло прочь из пустого, вдовьего особняка, и лишь иногда рыжая макушка мальчика мелькала в саду, среди кустов рододендрона и жимолости.       — Я привез ему книги, — сказал Чарльз. — И хороший бинокль, а то мой куда-то делся. Передашь?       Грета заулыбалась, закивала:       — Конечно, передам! Вот он обрадуется.       Она стряхнула с венчика капли крема и бросила его в раковину. Потом сгребла широкими ладонями лисички, подошла к плите и аккуратно ссыпала их в кастрюлю с кипящей водой.       Чарльз опустил глаза.       — На твой взгляд, маме становится лучше? — спросил он тихо.       Грета нахмурилась, вздохнула красноречиво.       — Как сказать... Доктор Марко был вот буквально вчера, выписал еще лекарств, почти на пятьдесят евро — чек там, на холодильнике. Снова предупредил, чтобы она спиртного в рот не брала. Раза три это повторил. — Она посмотрела на Чарльза в упор. — Я, конечно, про вашего покойного батюшку слова плохого не скажу, но этот его погреб с вином... Ведь миссис Шэрон все чаще туда наведывается. Вчера вот, например, снова спускалась. Вы бы с ней поговорили, а?       — Я поговорю, да, — Чарльз кивнул. — Обязательно поговорю. А лекарства она пьет?       — Конечно, — Грета поджала губы. — Уж за этим-то я могу проследить. Пьет как миленькая. Но честно скажу: после этих новых таблеток миссис Шэрон стала какая-то вялая. Сегодня почти весь день спала. Вы-то с ней уже виделись?       — Да, только что. Она хочет выпить чаю.       — И хорошо. И правильно. Как раз пирог будет готов.       Грета направилась к плите, зажгла газ под чайником, вынула из духовки высокий, желто-золотой бисквит, осторожно разъяла металлическую форму, в которой он пекся.       — Тебе помочь?       — Спасибо, мистер Чарльз. Давайте я пирог обмажу, а вы украсьте его ежевикой. Она вот тут, в чашке.       — Грета, а ты помнишь Эрика? — осторожно спросил ее Чарльз, послушно втыкая крупные, отборные ягоды в белое марево крема, устилающее бисквит.       — Эрик? — Грета свела брови, задумалась на секунду. — Это который Леншерр, что ли?       — Да.       — Ну, а как его не помнить? Вы же с ним были лучшими друзьями.       — Были, — кивнул Чарльз и тихо добавил: — Я его встретил сегодня.       Грета отвернулась к плите, помолчала.       — Значит, правду говорят в городе, что Леншерр вернулся, — глухо сказала она. — А я думала, спутали его с кем-то. Он ведь как давно уехал... десять лет назад?       — Угу.       — А почему вдруг вернулся?       — У него отец умер.       Грета сняла кастрюлю с плиты, слила воду с лисичек, бросила их на сковороду, прибавила огонь. Потом решительно повернулась и резко произнесла:       — Вы с ним лучше не связывайтесь, мистер Чарльз.       Он удивленно вскинул голову.       — Прости, что?       — Держитесь от него подальше, вот что.       — Это почему?       — Не нашего круга он человек, — буркнула Грета.       Чарльзу показалось, что он ослышался.       — Ты это сейчас серьезно, да? — спросил он.       Грета достала из холодильника масло, оттяпала ложкой половину, бухнула в сковороду, размешала, и густой жирный запах с ароматом жареных грибов поплыл по кухне.       — Ну ладно! — она повернулась к Чарльзу. — Слушайте. О Леншерре люди нехорошее говорят. Вроде как там, в Дублине, он отнюдь не праведным трудом зарабатывал на жизнь. Мол, был в банде, людей грабил, наркотиками торговал. Ужас, как представлю подобное в нашем мирном городке.       От ее слов внутри у Чарльза что-то переворачивалось, крепло, застывало, как гипс.       — Ты сама это видела, Грета? — спросил он тихо, внятно.       — Вы о чем? — она прищурилась.       — Ну вот это твое «грабил», «торговал наркотиками». Ты сама это видела? — он повысил голос. — Или, может быть, читала сводки дублинской полиции? Видела имя Эрика в новостях?       Грета фыркнула:       — Больно мне это нужно! Но то, что Леншерр был в банде, — святая правда. Это мне сказала миссис Бак, а у нее, сами знаете, сын в полиции работает. Ну а раз ты в банде, значит — бандит, так? Так. Бандит ваш Эрик, одним словом. Шепчут даже...       — Что шепчут?       — Что он человека убил! — Грета отчаянно взмахнула ложкой, будто оборонялась. — Там еще, в Дублине. Но нам-то здесь такие зачем? У нас и своих хватает! Вон, неделю назад какие-то хулиганы написали на стене полицейского участка непотребные слова: про Бога плохое, прости, Господи, а про извращенцев всяких да про аборты, наоборот, — хорошее. Ой, даже вспоминать не хочется! Инспектор Фолли и его констебли потом долго все это отмывали. Мистер Спаун из «Трех сосен» им помогал: ведра вынес, тряпки. А вот мисс Оливия, ваша подруга, только смеялась и фотографировала, как они там корячились. Дурная девчонка, что с нее взять. Говорят, что она эта... феминистка, вроде как. Тьфу!       — С ней мне тоже не связываться?       — Конечно. Как будто у нас тут хороших девушек мало. Или вы там, в Лондоне, уже кого-то себе нашли?       — Нет, Грета, — он встал, прислушался: кажется, наверху хлопнула дверь маминой спальни. — Никого я там себе не нашел...