После мрака свет

С Яковом порой было очень тяжело разговаривать. Практически невозможно. Если он чем-то был недоволен, подчиненные понимали это сразу. Причем Гуро не повышал голос, не бил посуду и вообще, не выражал своё недовольство, как это делает большинство людей. Но взгляд его становился таким пронизывающе-острым, словно мог резать без ножа. И это еще можно было вытерпеть, если бы не тон. Яков Петрович мог за тридцать секунд буквально опустить человека в грязь, сравнять с землей и уйти, и при этом его совершенно невозможно было обвинить в грубости. И сейчас Эраст останавливается перед братом, сидящим в кресле, перекинув ногу на ногу, и разглядывающим Фандорина так, словно тот был диковинной букашкой. Однако у Эраста было преимущество перед остальными. Он был братом, соответственно, приобрел своеобразный иммунитет к психологическим трюкам Гуро. — Поражаюсь твоей доброте, — сходу начинает Яков, — может, заедешь в больницу, привезешь к нам, ну не знаю, например, больного чахоткой? Если тебе так уж не терпится кого-то спасти! Эраст смотрит в лицо брата и молчит. По опыту он знает, что надо позволить выпустить гнев и только потом пытаться переубедить. — Значит, ты не только хочешь помочь мне, ты решаешь за меня, что и как именно мне надо делать. Верно? Эраст, ты знаешь, что роднее тебя у меня никого нет. Но ты переступил черту. Я не терплю людей, лезущих в мои дела. — И что т-ты сделаешь? П-пристрелишь родного б-брата? — резковато отвечает Фандорин, стойко выдерживая острый взгляд черных глаз. — Я не понимаю, почему ты вдруг стал решать за нас обоих: за меня и Николая Васильевича. В последнюю нашу встречу он совершенно ясно выразил своё отношение ко мне — он не хочет иметь ничего общего с таким человеком, как я. В ответ я дал понять, что Николай Васильевич сильно рискует, если вдруг когда-нибудь посмеет влезть в мои дела. А теперь ты привозишь его в дом. — З-значит, вы враги? — уточняет Эраст, задрав подбородок и с вызовом взглянув на Якова, — и т-ты, Яша, заставишь меня увезти человека с высокой т-температурой? — Я глубоко ценю твои человеческие качества, Эраст, например, твою доброту, сострадание и милосердие, поэтому разрешаю Николаю Васильевичу остаться у нас до полного выздоровления. Но я предупреждаю тебя, что с ним видеться не буду ни при каких условиях. Полагаю, что выразился ясно. Фандорин молчит, буравя брата не менее ледяным взглядом в ответ, но отводит глаза первым и негромко произносит: — Я не т-твой подчиненный, чтобы выполнять твои указы, это раз. Тебе прекрасно удается держать маску бессердечного и крайне неприятного человека, но я не думал, что ты с ней сроднишься. Это два. Наконец, когда Николай Васильевич п-поправится, я уеду вместе с ним. Это т-три, — с этими словами Эраст разворачивается на каблуках и с прямой спиной уходит, оставляя Якова задумчиво смотреть ему вслед.

***

Следующие три дня пролетают мгновенно, наполненные однообразными делами. Николай, находившийся у себя дома практически на грани полуобморочного состояния, потихоньку начинает выздоравливать. Маса варит ему какие-то особые травяные настои, слуга Иван приносит ароматный мясной бульон, который, хоть и с трудом, но всё же выпивает Гоголь, а Эраст дежурит по ночам у его постели. Николай с трудом помнит эти дни, наполненные неясными звуками, головной болью и горьким привкусом жара во рту. Но здоровье постепенно возвращается к нему. Однажды Гоголь просыпается рано утром на удивление практически здоровым. Голова не болит, его больше не бросает то в жар, то в холод, и вообще, кажется, что пора вставать и наконец понять, где он, собственно находится. Однако возле постели обнаруживается погруженный в сон Эраст Петрович Фандорин. Он тихо дремлет в кресле, опустив голову на грудь и скрестив руки на груди. Красивое лицо его кажется таким усталым, что у Николая сжимается сердце: этот человек буквально спас его. — Эраст Петрович, — очень тихо зовет его Гоголь, — пожалуйста, проснитесь. Фандорин сразу же открывает глаза и видит сидящего на постели Николая. Писатель еще бледен, но глаза его блестят уже здоровым блеском, а на сухих губах даже появляется слабая улыбка. — Как вы себя чувствуете? — негромко осведомляется Эраст. — Намного лучше. Спасибо вам огромное, Эраст Петрович. Вы, кажется, спасли мне жизнь. Во всяком случае, у себя дома я думал, что умираю. — Вас продуло, нужно одеваться теплее. Я велю Масе приготовить вам бочку, — отзывается Фандорин. — Бочку? — Бочка — это такая баня. Вам нужно хорошенько пропариться. — Эраст Петрович… А ваш брат… Он же здесь, да? Как он отреагировал, когда вы привезли меня? Мы с ним не очень хорошо расстались… — Николай заметно волнуется, тревожно вглядываясь в лицо Фандорина, пытаясь понять, о чем тот думает. Но лицо что Эраста, что Гуро — закрытая книга. Никогда нельзя понять, что творится в их красивых головах. — Мой брат ничего вам не сделает, — уверенно отвечает Эраст и кивает головой появившемуся на пороге спальни Масе. Гоголь смотрит на камердинера с нескрываемым интересом. Японец неожиданно проникся к больному молодому человеку и ухаживал за ним вовсе не по просьбе своего хозяина, а из чистой симпатии. Как он потом объяснил Эрасту, в лице Николая Васильевича он увидел черты бодхисаттвы*. — Сначала только п-позавтракать вам нужно. А потом в б-баню. Николай впервые за почти неделю ест с аппетитом. Омлет и горячий сладкий чай придают ему сил, так что впервые за долгое время на щеках Гоголя появляется румянец. А бочка вызывает такое удивление и восхищение, что вкупе с самими банными процедурами действует словно лекарство. Николай понимает, что Фандорин предусмотрел всё, даже одежду его привез, так что он облачается в чистую рубашку и брюки, обувается и садится в кресло у окна получать порцию витамина D, предоставив лицо солнечным лучам. Именно таким, щурящимся и довольным, словно кот, его обнаруживает Яков Петрович. Николай не слышит его шагов, так тихо Гуро передвигается по собственному дому. По лицу следователя скользит едва заметная улыбка, после чего он так же незаметно уходит. Столкнувшись на первом этаже с братом, Яков неожиданно хватает его за плечо и притягивает к себе, прижимает затылок Эраста к своему плечу, шепчет на ухо: — Спасибо… Эраст, спасибо тебе… Фандорин замирает от неожиданного поведения брата, его настроения, и несколько секунд просто стоит, словно камень, но потом неуверенно обнимает его в ответ: — Яш… Я н-никогда не делаю что-то тебе во вред. — Знаю… Знаю, хороший мой, — Гуро целует брата в лоб и отпускает, — ступай на улицу. Не выходил уже почти неделю, вон, побледнел весь. Я присмотрю за нашим гостем. — Именно п-поэтому я и не могу уйти, — напоминает Фандорин, — вы же еще вроде бы не разговаривали? — Я попытаюсь, — уклончиво отзывается Яков, хитро взглянув на Эраста. — Чудовище, — с нежностью откликается Фандорин, но всё же следует предложению брата. Действительно, пора немного развеяться, а то сидение в четырех стенах уже немного нервирует.

***

Проводив брата, Яков неслышно поднимается на второй этаж и заходит в свой кабинет. Колокольчиком вызвав слугу, он требует подать чай в столовой на двух персон, после чего надолго погружается в собственные мысли. Гоголь находился в его доме пять дней. За это время они ни разу не пересекались стараниями самого Якова. Но Эраст прав, дальше так продолжаться не может. Но проблема заключается в том, что сам Гуро был еще по-человечески обижен на писателя за его отказ, хотя умом он понимает, что отказ был следствием действий самого Якова. Ну не может человек броситься к нему с распростертыми объятиями, услышав, что его использовали в качестве наживки. А уж с эмоциональностью Николая Васильевича и со всеми его потрясениями разговор мог получиться очень и очень непростым. Но Яков понимает также, что растопить лёд и зарыть боевой топор в землю хочется всё сильнее. Он банально соскучился по своему писарю, который последние дни находился так близко, но в то же время так далеко. Николай получает приглашение на чай и с удивлением смотрит на слугу Ивана, которому и была поручена задача позвать Гоголя вниз. — Неужели Яков Петрович действительно хочет увидеться со мной? — неуверенно спрашивает он. — Моё дело вам доложить, барин, — вежливо отвечает слуга, — так что мне передать? — Я сейчас спущусь, — отвечает Гоголь. Оставшись в одиночестве, он минуту сидит неподвижно, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Затем решительно встает и подходит к зеркалу поправить воротничок рубашки и пригладить волосы. От них пахнет какими-то травами, кажется, лавандой. Само сидение в бочке настроило Николая на вполне дружелюбный лад, но вот сам факт встречи и предстоящий разговор настораживал. Наконец Николай собирается с силами и спускается в столовую, где его уже ждет Гуро.