Never Out Of Drift

К счастью или к сожалению, поговорить сразу не получилось. Впрочем, у Оперативника проблемы с общением прочно укрепились лет ещё с четырёх. Большое спасибо отцу, которого они оба всегда называли по имени, и то исключительно в торжественных случаях. Едва с заводов сошли первые егеря под управлением двух пилотов, Харлан Вейд задумался об усовершенствовании нейросинхронизации — на тот момент ещё перспективной и неизученной технологии. Он рассуждал так. Среди первых рейнджеров лучше всех показали себя люди, являющиеся близкими родственниками. Это раз. Во-вторых, поскольку связь осуществляется посредством воспоминаний, значит, их должно быть как можно больше общих. В-третьих, в приятные воспоминания уйти проще всего, что было недопустимо самой концепцией дрифта, значит, незачем утруждать чужой мозг складированием хороших жизненных моментов. Возможно, Харлан и был неплохим учёным-теоретиком, но вот как психолог и как человек оказался редкостным дерьмом. Причём, дерьмом настолько упорным и хладнокровным, что заставил свою молодую красавицу-жену Альму сделать ЭКО из тщательно подобранных генов, чтобы заполучить для экспериментов непременно двух и непременно сыновей с перерывом в год. Ни того, ни другого подержать на руках — а уж тем более воспитывать — Альме, естественно, не дали. И мольбы угасающей от тоски женщины, ровно как и попытки вырвать детей из лаборатории, остались без малейшего внимания. Как ни странно, Феттел помнил её гораздо лучше Джеймса, несмотря на то, что провёл с ней катастрофически мало времени. Он говорил, что у неё были разгорячённые тонкие руки, длинные прямые чёрные волосы и затравленный взгляд существа, с которого вот-вот заживо снимут лоскутами кожу. Он говорил, что она горячо любила их обоих — и всегда будет любить, независимо от времени, смерти и расстояния. Феттелу было пять, и он говорил: я чувствую, что она с нами. Здесь. Рядом. Джеймс же молчал, прислушиваясь к звукам за дверью их общей камеры. За такие разговоры (шёпотом или вслух) Харлан мог с лёгкостью въехать ногой в живот, а у Пакстона там до сих пор переливался всеми оттенками фиолетового предыдущий синяк. Тогда жизнь, не успев толком начаться, сквозь зубы диктовала им обоим свои бескомпромиссные условия. Харлан лепил из них идеальных рейнджеров с одержимостью скульптора, рвущего пальцами вязкую глину и закаляя её в ослепительный твёрдый мрамор. Тренировки, бои, симулятор, синхронизации следовали с частотой дождя, нещадно барабанящего по уже переполненной влагой земле. Воспитание и развитие в абсолютной изоляции от мира сводилось к минимуму, однако даже в такой тюремной среде братья Вейд смогли адаптироваться, и если бы отец не поддерживал в них дух соперничества с усердием бешеного пса, то всё могло бы пойти иначе. А в десять лет Феттел сбежал. То есть, когда Джеймс разлепил глаза (один нормальный, другой — заплывший и лиловый как слива), вторая койка без одеяла и подушки оказалась пустой, а дверь — всё так же закрытой. В тот день переполошился не только весь «Армахем», но и местная полиция, прочесавшая городок Оберн снизу доверху, до последних занюханных притонов и чердаков. Бесполезно: Феттел — излюбленная игрушка старого безумного садиста — уже ушёл настолько далеко, что его волновала исключительно собственная судьба, насущное выживание на просторах Америки и грядущие перспективы. В тот же день Джеймс, никогда не отличавшийся спектром чувств и эмоций, впал в бездонную апатию. И вытянуть его на повседневные мучения не смогли даже изломанная нога и вывихнутая челюсть от озверевшего отца. Его искромсанное сердце сильно сомневалось, что переживёт это штыковое, пронзительное предательство. - - - В свои восемнадцать Оперативник, который отныне больше не поддавался контролю и издевательствам, подкарауливает момент и врезает Харлану в солнечное сплетение. Врезает настолько сильно, что тот сгибается пополам, будто лист мятой бумаги, беззвучно задыхается и в итоге падает на пол, свернувшись калачиком. Затем подопытный бьёт ему ногой в лицо, впервые испытывая в стенах «Армахема» незабываемое наслаждение от хруста очков и доброй половины лицевых костей. Он методично, без всякой жалости, со сладкой дрожью маниакального удовольствия избивает Харлана в тёмном коридоре. Это — самое последнее дело, которое его здесь задержало перед окончательным уходом. За шесть лет они так и не вернули Феттела обратно. За шесть лет они не получили о нём ни единой весточки. Но Джеймсу не нужны были какие-либо посторонние сведения. Он точно знал: брат жив. Брат в порядке. С ним всё хорошо. Он обязательно найдёт Феттела — и спросит, почему он сбежал один. Как он это сделал. Почему ничего не сказал. Почему не взял с собой. И, каким бы ни был ответ, Джеймс обязательно останется рядом. - - - С тех пор Джеймс побывал в Сан-Франциско, проходил отборы в Ванкувере и Маниле, месил кайдзю в Токио и Сиднее, осваивал егерей третьего поколения в Лос-Анджелесе и присутствовал на закрытии Анкориджа. Он был дрифт-совместим со всеми, кого ему ставили в пару, но вторые пилоты уже через несколько боёв просили найти им другого рейнджера. В таких случаях Джеймс чувствовал себя очень виноватым. Феттела он до сих пор не нашёл, но тут — впервые в жизни — пришло одно известие. В Гонконг прислали нового егеря. И ему нужны только самые лучшие пилоты, так что начинается отбор на право управлять, пожалуй, достойнейшей машиной, когда-либо созданной человечеством. - - - Без сомнения, «Альма» была самой лучшей аналоговой мехой третьей серии. Лучшей — не потому что единственной, хотя других егерей того выпуска больше не осталось. Тот год был самым лучшим в плане финансирования, и проектировщики наконец-то получили гигантский размах своей фантазии, которая только и ждала, чтобы вырваться на волю ради спасения человечества. В первую очередь, было решено в качестве эксперимента поставить не один большой, а два ядерных реактора поменьше, чтобы питать каждую половину егеря в отдельности. Во-вторых, лучшие валы на сотни тысяч оборотов в секунду. В-третьих, дизельные движки — по рекордные шестьдесят на каждую мышцу; ввиду не слишком лёгкого сплава скорости это не очень добавляло, но вот манёвренности — ещё как. Про охладители и заикаться не приходилось. На вооружение поставили свежую, до сих пор не применяемую в регулярных боях разработку — атомарные клинки невероятной тонкости в тысячные доли микрона, требующие регулярной заточки. Они резали всё, начиная от алмаза и заканчивая самой толстой бронёй любого кайдзю. На вспомогательные роли лезвиям выдали плазму с существенно доработанным пятисекундным временем зарядки. Естественно, пилотировать «Альму» кто попало не мог ввиду отлаженного, усовершенствованного нейроинтерфейса. Новое программное обеспечение требовало сто процентов дрифт-совместимости, ибо никто не хотел терять такую драгоценную боевую единицу из-за глупых и обидных просчётов, а тем более — из-за неграмотного подбора рейнджеров. Едва Джеймс Вейд переступил широченный порог Шаттердома, наполненного деловой суетой толпы, из неё сейчас же вынырнул человек в кожаной чёрной куртке с жёлтыми полосками на предплечьях. Оперативнику не потребовалось смотреть ему в лицо. Сильные руки ослабли и разжались сами собой, с грохотом роняя на бетон походную сумку. Стальные глаза считали его единым взглядом. Всего и полностью, до последней крупицы души и кровоточащих воспоминаний. — Я рад тебя видеть, брат, — выдохнул Пакстон, как будто они расстались час назад. — Ты хотел поговорить, не так ли? Разумеется, Джеймс очень хотел. Но не смог. До сих пор. Просто… не смог.