Never Out Of Drift

Сколько это будет продолжаться? Чужой голос нашёл Оперативника в неподходящей момент — в душе, под блаженным потоком горячей воды, которая на мгновение показалась добытой прямиком из айсберга. Он скрипнул зубами и выключил краны, сдёргивая с крючка полотенце. В этот раз организм повёл себя адекватно и никак не отреагировал на невербальное общение, за что ему огромное спасибо. Честно говоря, Джеймса не интересовало, как и отчего Феттел вдруг научился читать мысли. Джеймсу по-прежнему не нравилось это бесцеремонное вторжение в его мозг, не считая синхронизаций, от которого он не мог укрыться, сколько бы ни старался. А раз нельзя укрыться — значит, необходимо нападать. Пошёл вон из моей головы. Вейд-старший продумал эти слова чётко и ясно, бросаясь ими в пустоту без всякого прицела, но, кажется, брат услышал. И ответил с такой яростью, что у Оперативника стрельнуло в виске от переизбытка энергии. Не смей больше меня игнорировать. Теперь ты будешь меня слушать, так или иначе. Меня достала твоя феноменальная упрямость. Я знаю, ты жалеешь о приезде сюда и жаждешь от меня избавиться, так вот: у тебя уже не выйдет, если ты ещё в этом не убедился. Не проще ли, наконец, попытаться сделать что-нибудь другое? Хорошо, что душевые всегда пустовали в этот час, иначе бы выражение лица рейнджера обязательно кого-нибудь смутило. Феттел находился далеко, в противоположном конце базы, но смог дистанционно разжечь внутри первого пилота просто необыкновенную по своей силе злобу. Кафель едва ли не треснул под кулаком — отчаянной попыткой унять бушующие внутри чувства. Не всё сказанное Пакстоном оказалось правдой. Однако принятие истинного и неоспоримого положения дел оказалось весьма и весьма болезненным. - - - Спустя всего полгода с прибытия в гонконгский Шаттердом Джеймс попытался подать в отставку. Впервые в жизни сбегал не его второй пилот, а он сам. Каждый рейнджер так или иначе имел право расторгнуть всякие дальнейшие отношения с Тихоокеанским Оборонительным Корпусом, если имел для этого веское основание. В данном случае веских оснований у Оперативника не нашлось, так что он просто запросил перевод на другую базу, как делал это уже много раз. Обычно пилоту не отказывали, но маршал Пентекост, тяжёло вздохнув, попросил остаться. Не приказал, а именно попросил, что имело удельного веса в три раза больше, чем рядовое распоряжение. Ей-богу, обстоятельства складывались далеко не в пользу отгулов. Теперь Вейд-старший не имел никакого права покидать Шаттердом; отдав честь, он вышел из кабинета — и сейчас же пошатнулся от крепкого удара, к великому счастью пришедшегося на скулу, а не куда-либо ещё. Драка, которую побоялись разнимать даже самые сильные рейнджеры, кончилась лишь тогда, когда Пакстон (не без помощи родственника) мощно приложился головой об угол стены, отключился и заработал себе рассечение вплоть до самой кости. Хорошо хоть обошлось без сотрясения мозга, который в их работе более чем необходим. Оно так и не зажило нормально. След остался как будто бы от пули. С тех пор они даже не смотрели друг на друга, разве что во время нейросинхронизации и, непосредственно, боя. Вторая попытка побега всплыла наружу попозже — через полтора года. Джеймс запросил другого рейнджера в напарники и на этот раз получил добро. Тесты не заставили себя долго ждать; первым, естественно, на спарринг вышел Беккет с огнём в груди и страстным желанием вновь пилотировать «Альму», но с треском провалился. Они не были совместимы даже на шестьдесят процентов. Маркус Редфорд ушёл вничью со счётом десять — десять и со смехом отшутился, что недостоин, и что вечно нервного и латентно агрессивного Беккета другого напарника нет в помине. Джин Сун-Квон, хоть и не видела пощады, с большой неохотой признала, что семьдесят пять процентов — маловато для стабильного соединения в мехе такого типа. Холидей, громогласно восхищаясь способностями друга, заявил, что в принципе готов подсобить своими ста процентами, если Джин найдёт себе замену. Последним, расталкивая всех локтями, вышел Феттел, сосредоточенный и чёрный от ярости. Его видом можно пугать детей до нервного припадка. Те из толпы, кто собрался уходить, бегом вернулись обратно, чтобы не пропустить это поистине роскошное зрелище. Если братья Вейд сражались в рамках обычной тренировки (что случалось очень редко), а не в «уличных» грязных стычках, то сражались они на редкость красиво. Они читали движения друг друга, угадывая малейшие манёвры. Они погружались в бой как в океан, не выплывая на поверхность от аплодисментов или свиста. Счёта один — ноль ждать пришлось очень долго. Джеймс прозевал момент, когда его опрокинули навзничь и приставили конец палки к самому горлу. Брат дышал учащённо, сквозь зубы, и, забывшись, давил всё сильнее, будто мстя за все бессчетное время холодного пренебрежения. Удивлённый таким положением вещей, Пентекост велел зайти через два часа и узнать окончательные результаты. То есть, по сути, всё сводилось к тому, согласится Дуглас перейти на «Альму» или же нет. Что Феттел делал эти два часа — никто не знает, но Холидей вполне добровольно, без заметного принуждения или угроз отказался, потому что «негоже бросать девушку одну, не по-джентльменски это». В тот момент внутри у Джеймса словно всё оборвалось, отпуская его плавать в безбрежном пустом космосе. Путей назад больше не осталось. И до конца войны он должен будет испытывать этот животный чёрный страх, эту багровую кислотную боль и эту серую топящую тоску каждый божий раз, когда их сознания сливаются воедино. - - - Выйдя из душевой и направившись в свою комнату, Оперативник вновь услышал звуки веселья, в котором он опять не принимал участия. Порой ему действительно хотелось присоединиться к своим товарищам по оружию, откупорить бутылочку-другую пива (или ещё чего покрепче, что смогли протащить контрабандой), поиграть в карты, в монополию — во что угодно! — послушать музыку, потанцевать, наверное, или же просто сидеть и слушать чужие байки, покатываясь от смеха. Но он не умел держать себя в компаниях, не знал, как себя вести, и уж тем более не хотел излишние откровенных разговоров. Что он скажет в ответ на невинные вопросы типа «Кто у тебя мама?», «Кто папа?», «Где ты вырос?», «А у тебя была собака?», «Ты курил травку в школе?» и тому подобные? Джеймс поневоле представил себе ответы и молча, но горько рассмеялся. Мою маму я не знаю, она умерла, едва родив моего драгоценного братца; в честь неё назвали меху, которую мы регулярно пилотируем. Мой папа — безумный учёный, последняя сволочь и величайшая мразь на Земле; самое нежное, что он делал — это называл меня «бесполезным выблядком». Я вырос в четырёх стенах. Там не было окон. Стояли две кровати, тумбочка и телевизор с тупыми роликами про оружие и боевые искусства. Иногда меня выводили в туалет и помыться. Были цветные мелки, пластиковое ведро и игрушечный дурацкий пистолетик. Он светился и издавал тошнотворные китайские звуки. Нет, собаку ни разу не заводил. Негде было. Только сейчас, к тридцати одному году я могу позволить себе не то что собаку — свою квартиру, но сейчас война, и смысла её покупать нет. Могут тут же разрушить вместе с домом. Никаких наркотиков не употребляю, не приучен. Ровно как и к школе. Да, без аттестата. Так вышло. Феттел, кстати, тоже, а вы не знали? Он не в школе Шекспира цитировать научился… Как только Оперативник поравнялся с источником вечеринки — комнаты Редфорда, где почти всегда не смолкали внеплановые тусовки — из двери выпала Джин, раскрасневшаяся, растрёпанная и совершенно пьяная. Волосы, обычно стянутые в строгий учительский пучок, мило выбились из причёски отдельными пушистыми прядями. Мысленно пилот приготовился отчитать Сун-Квон за халатность (а вдруг кайдзю!), но смилостивился и схватил её в объятья, чтобы она ненароком не пропахала пол своим маленьким симпатичным носиком. — Приве-ет, — он почувствовал, как девушка улыбается и прижимается к его широкой груди плотнее, обхватывая торс безвольными руками. — А я к себе хотела возвраща-аться… К себе — так к себе. Пожав плечами, Джеймс невозмутимо взял рейнджера на руки и пошёл вперёд. Джин ойкнула, уцепившись за чужую мускулистую шею; открывшимся шестым чувством Оперативник знал, что она очень счастлива в данную минуту и что он так редко прикасается ко мне, господи, как хорошо, он несёт меня как пёрышко, хочу поцеловать его, ох, нет-нет-нет, я так пьяна, боже, не уходи, ну, пожалуйста, только останься… Зайти в каюту и нашарить в полной темноте кровать не составила труда. Уложить туда девушку — тоже, но вот высвободиться из её окаменевшей хватки всё не получалось. Она тянула его вниз, на себя, в этой пронзительной тишине, перебирала волшебными пальчиками его густые волосы на затылке, тянулась навстречу раскрытыми губами, предлагая всю свою безответную любовь и всё своё счастье, но… Вейд-старший глубоко и шумно вздохнул. Не от возбуждения — от искренней жалости. Извини, но я не тот, кто тебе нужен. Совсем не тот. Правда. Поверь мне. Сун-Квон поняла это, и её руки опустились. В карих глазах показались слёзы. — Нет, Джин, — слышать свой низкий голос было непривычно. — Я не останусь. Не сегодня. Он подумал. И прибавил: — Никогда. Казалось, что обратный путь до двери и в коридор занял тысячелетия.