Съедобное

Клубничный Сорбет из соседнего лотка посмотрел на Мороженое презрительно и прошипел в сторону: — Какое жирное. Как и всякий выходец своего клана, собственную обезжиренность он полагал величайшим из достоинств и лучшей сладостью — естественную сладость фрукта, клубники в его случае. Но Мороженое не ответило, потянулось сливочно-густо, уперлось в металлический край длинного лотка и отдалось долгому наслаждению застывания (успело немного подтаять, пока несли из кухни и замешкались где-то у лифта глупые повара). Вот так, хорошо, холодно. Времени у него не так много, скоро кафе откроется, и часа не пройдет, как опустеет лоток. Именно этот лоток, с ним, с Мороженым, а надменный Сорбет выберут разве что диетные дамочки, да редкие диабетики, так и будет тут надменничать до самого вечера, а остатки потом поднимут обратно в кухню и сунут к остальным — нерентабельным и нераспроданным. Скорее бы поняли, что и делать его нужно вдвое меньше, лишние траты и эксплуатация мороженицы. — Хочу это, — сказала милая девушка в легком бежевом платье и коснулась маленьким ноготком старательно натертого стекла, добавила: — Моё любимое. Но Мороженое не стало мстить, напротив, подмигнуло Сорбету, поддерживая: — Не расслабляйся, ты следующий. А через секунду послушно набралось на круглую ложку и само стало круглым, ровным поверху, а низом прижалось к Креманке, та вздохнула преувеличенно жалостливо: — Холодное. Мороженое прижалось крепче к одной из прозрачных стенок. — Сейчас согреемся. И встать повезло у окна, в самом ласковом луче солнца, теплом, игривом, мягком, как добрые руки мороженщика. Солнце вошло насквозь, через стекло оконное и креманочное, оставило крохотную радугу на темной столешнице, пригрело попутно длинную узкую ложку и погладило Мороженое, приникло к нему с неожиданным, усиленным стеклами жаром, и стало ласкать, как не ласкало никогда ни роскошное белковое Пирожное, ни кремовый Торт, ни пестрый Фруктовый Салат, которые и ласкать-то желания не было. Луч не любил их ласкать, потому что они не отзывались. Но Мороженое было другим. Совершенно, абсолютно другим, отличным от всех. Оно ждало, знал Луч, усиленно копило холод, вбирало этот холод каждой частью себя, чтобы после, когда всё-таки дождется Луча, поддаться не сразу. Посопротивляться немного, поделать вид, что не хочется. Лучу нравилась эта игра, такая предсказуемая, такая сладкая. Такая же тягуче-сливочная, как и само Мороженое. Креманка, смущаясь, смотрела в сторону, ей было неловко и жарко быть невольной участницей этого единения. И Луч, и Мороженое мысленно поблагодарили её за деликатность. — Ну же, — прошептал Луч, — давай. И повел краешком себя вдоль поддающегося гладкого бока. Почти поддающегося. Холод истаивал, исходил невидимым парком, и вот уже обнажилось главное: мягкое, теплеющее естество Мороженого. Оно пылало. — Не надо. Оставь. Но поздно уже говорить! Креманка, смущаясь ещё сильнее, ещё дальше отворачивалась в сторону, ощущала отчетливо, как течет по её стеклянному боку первая густая и гладкая капля, потом следующая, и ещё, и ещё одна. — Вот так, — проговорил Луч, касаясь натекшей на дне сладкой лужицы. — Так гораздо приятнее. Мороженое вдыхало тепло, растекаясь ещё сильнее. Ещё. А ведь его ещё целый лоток и так далеко до заката.