Съедобное

Пельмешек поскользнулся загнутым краем на желтом и жирном масле и мягко проехался по собрату. На него поглядели хмуро. — Простите, — пробормотал Пельмешек, — я нечаянно. Ему не ответили, а отвернулись к соседу и заворчали что-то про наглую молодежь. Молодежь! Ну да, Пельмешек — выходец последней за сегодня партии, и в морозильнике даже не побывал, сразу с дощечки в кастрюлю, а эти — давние, даже инеем белоснежным припорошенные. Иней тот истаивал прямо в кипятке на глазах изумленного Пельмешка, а взрослые и мудрые пельмени поворачивались, подставляли бока бурлению и благодушно покряхтывали, как старики, согревшие, наконец, кости на южном солнце. Пельмешку было отчего-то неловко, он суетился, метался по кипятку, то норовя вынырнуть на воздух, то, наоборот, опуститься ко дну, а то вспрыгивал на бегущие пузырьки воздуха и прокатывался меж оттаивающего старичья. Нутро его радовалось, исходило мясным соком, и Пельмешек с тревогой оглядел себя, не раскрыться бы ненароком, не потерять начинку — сочную, свино-говяжью, от которой вот уже сладко щекочет изнутри. Плоская дырчатая Ложка подхватила соседей, и в кастрюле сразу стало свободнее, оставшиеся пельмени шустро разбежались к кастрюльным берегам и закачались на бульонных волнах. Около Пельмешка вынырнул крупный Лавровый Лист, весело поздоровался и уплыл, влекомый течением, а Ложка всё ныряла, подбирала разбухших и довольных пельменей, пока Пельмешек и вовсе не остался во всем этом пятилитровом пространстве один. — Ну, не робей, — сказала Ложка и, подплыв под бок, подцепила его быстро и ловко. Тогда-то он и оказался в тарелке, тогда-то и оскользнулся на масличной луже. Огляделся. Все собратья имели вид самый серьезный. Те, кто покрупнее, держались важно, мелкие же, оказавшиеся снизу, пытались сохранить кипяточное тепло подольше и были крайне сосредоточены на важном этом деле. Крупинка черного перца упала на бок, Пельмешек посмотрел на неё, как на украшение, а что, ему идет, может, он даже красивый, аккуратнее других, не примороженный и не погнутый морозилочным холодом. И может быть, поэтому ему повезло быть первым. Всего его вдруг захолодило и защекотало. — Привет! — задорно сказали сверху. — Ты где? — испугался Пельмешек — Здесь! — прохохотали сбоку, и Пельмешку совсем уже стало не до шуток. — Где здесь? И снизу дохнуло: — Да здесь же! Пельмешек поджался и от волнения, и от приятного этого, щекочущего чувства, кисловатого на вкус. — Кто ты?! — требовательно воскликнул он. Тогда ему соизволили назваться: — Я — Уксус. Пельмешек сжался, перебирая в памяти всё, что успел узнать за недолгий кухонный свой век: Майонез, Кетчуп, Горчица, Масло, Перец, Сметана, Соевый Соус даже, об этих ему рассказывали, а Уксус — это ещё кто такой? Пельмешек повернулся, подставил непокрытый кисловатой пленкой бок. — А ты мне зачем? Ответа не последовало. Ни слова, ни звука, ни шепота, а только обволокло вдруг всего, без остатка, влилось в едва расщепленное с правого бока тесто и въелось до дрожи прямо в мясное и сочное, и тогда Пельмешек понял — зачем.