Съедобное

Белок, недовольно заворчав, потянулся было за скорлупой, но в последний момент опомнился, прильнул обратно к желтку. Нет уж, скорлупу сейчас выбросят в ведро и присыплют обрезками и обрывками фольги и бумаги для выпечки, туда Белку совсем не хотелось. Они с Желтком устроились на прочих своих собратьях — вареных яйцах и стали наблюдать, как шипит на сковороде масло, как ложится туда резаный дольками картофель. Сырой. А вареный в кожуре вон чистят, осторожно поддевая ножом глазки. Кожура отходит легко, обнажая гладкие картофельные бока. Как мило, они смущаются, а яйца вот не смущались совсем. Картофелины заворочались на соседней тарелке, прячась друг за друга, поворачиваясь, как им казалось, спинами. Белок выглянул из-за края, подмигнул одной, самой розовой, та тут же спрятала взгляд, захихикала. Смешная. Справа, в раковине, стекал вытряхнутый из банки в маленькое сито консервированный горошек. Горошины будто спали долгие месяцы в темном своем жестяном плену, а теперь просыпались, оскальзывались друг на друге, стряхивали позеленевшую воду, озирались. Отборные, крупные, все как одна красавицы. Белок и им подмигнул. Горошинам понравилось, они загалдели, замахали ему наперебой. Глупенькие. Скоро. Очень скоро все познакомятся ближе. Стукнула по разделочной доске румяная Колбаса. Нож, моргнув отсветом лампы от лезвия, сказал: «Приступим», тем тоном, что будь у него усы, он поправил бы их залихватским жестом обольстительного гусара, и погрузился в круглое колбасное тело. Колбаса ахнула, выскользнула первым кружком и распласталась на доске. И ещё кружок, и ещё. — Ох, — взмолилась она, — хватит. Нож хохотнул: — Мы едва начали, милочка. И стал погружаться вновь, и выходили из-под его умелого лезвия не кружки, а полоски, а позже — кубики. — Кто следующий? Застенчивая Картошка. Она повизгивала от смущения, не смотрела, но вся тянулась за Ножом, когда он выскальзывал из неё, налипала, не желала отпускать. — Держись, моя маленькая, — нежно говорил Нож, ополаскиваясь водой, чтобы не так легко было за него ухватиться. — Я знаю, что хорошо. Белки и желтки хохотали, попадая под лезвие. Крошились на доску, обнимались, льнули друг к другу. — Нравится вместе? — гладили они Нож. — Ещё как! Вы такие приятные. Но и самоуверенный Нож едва не выдал беспокойства, когда, отряхнувшись от рассола, лег на доску большой, длинный, в крупных и островатых пупырышках соленый Огурец. — Только давай без нежностей, — сказал он Ножу твердо. И тот надавил, нажал со всей силой, и хрустнула огуречная кожица под самым кончиком, а внутри было мокро и гладко. И солоно. И Огурец хрустел, расходясь пластинками, полосками и мелкими кубиками, но Ножу казалось, будто это его делят и разламывают на кусочки, и требуется время, много времени, чтобы ему, всему в огуречном соке, восстановить силы. Они сошлись все в общей посудине, распались нарезанными частичками, перемешались. Картофель около Белка, и деться уже было некуда, а сверху посыпались горошины, запрыгали, затерлись о других, бесстыже-круглые среди мелких овощных кубиков. — Все собрались? — крикнул счастливый Белок. Картошка взвизгнула, прижалась к нему, позабыв про смущение, и сверху ровным густым потоком заструился Майонез, а после, поддаваясь движениям большой ложки, обволок каждого и каждого обмазал. — Какие смешные другие продукты, — Огурец потерся о плотную Горошину рядом и о Желток с другой стороны, — готовятся там поодиночке. — И удовлетворенно добавил: — А вместе так хорошо. И все подтвердили: да.