168. Фиби Холливелл и Коул Тёрнер
23 июля 2019 г. в 19:03
\ немагическое modern-au \
Здравствуй, дорогая. Какая встреча через несколько лет. Я уж и не думал, что свидимся однажды. Надеяться себе запретил. Надежды, знаешь ли, развеялись как дым.
Ты не ожидала увидиться тоже, я вижу? Почему? Потому что больно вспоминать о том, как всё начиналось, а потом как закончилось? Не хочу. Потому что до сих пор с теплотой вспоминаешь нашу историю? Не верю. Потому что жалеешь о содеянном? Не думаю.
Помнишь ли ты хоть что-то, или блестяще и быстро вычеркнула всё из памяти? Это ведь так просто сделать, когда твои сёстры меня ненавидят, а ты, бойкая, милая студентка-старшекурсница, слушалась их, грызя себя чувством вины, ведь никогда не делала этого раньше? Кстати, как там две эти грымзы? Живы? Нашли жертв, то есть, мужей?
А я помню всё, Фиби. Как всякий раз, когда ела мороженное, на твоей верхней губе рисовалась пенка, и я любил её слизывать (мороженного от тебя мне не доставалось, и мою порцию ты тоже часто съедала, а я обожал тебя за это ещё больше, покупая делал ставки — съешь или нет). Как ты спала, обнимая меня, цепляясь мне в руку ногтями, когда собирался уйти. Помнишь, мы тогда поклялись, что никогда не отпустим друг друга?
Что было твоей самой большой жертвой ради меня, Фиби? Наверняка, начать бегать по утрам. Помню до мелочей, как ты пыталась сфокусировать сонный взгляд, расплывчато смотрела, подавляла зевки. А потом начинала флиртовать — игриво проводила пальчиком по моей спине, вела дорожку по позвоночнику — и я таял. Хотя бурчал, мол, что ты делаешь, пора бегать, нужно бегать, давай не будем заниматься ерундой. И я знал, что ты ответишь. «Давай не заниматься ерундой» — с улыбкой кладёшь руки мне на плечи, а потом целуешь — тем самым поцелуем. Я ругал тебя. Но я обожал это. И даже поймал себя на мысли однажды, что жду каждый раз, как ты будешь флиртовать сегодня. Почему все наши попытки бегать, Фиби, заканчивались в постели, спортом, куда более приятным, чем бег? Мы не могли оторваться друг от друга. Целовались часто по несколько часов, почти без остановки, разве что, на короткий вздох и бурный выдох. Это была любовь.
Во всяком случае, я так думал. Ещё когда мы лазали по гималайским вершинам, и ты смеялась, и твой милый голос был моей музыкой. А через три дня ты сказала мне: «Прости, милый. Я ухожу. Мои сёстры правы — ничего у нас не выйдет. Такая страсть сжигает нас обоих. И однажды сожжёт».
Ты ушла, и мир рухнул. И жизнь закончилась.
А что теперь, дорогая? Как ты живёшь? Дышишь ли полной грудью? Дышишь ли вообще? У тебя, смотрю, дочка уже есть. Девочка очень милая, похожая на тебя, как две капли воды, и, видимо, тоже любит мороженное. Так как ты, Фиби? Могу я спросить?
— Привет, Коул.
Тебе стыдно, неловко и неуютно. Ты цепляешься в руку дочери и стараешься отвести взгляд. А ещё как-то странно с ноги на ногу переступаешь.
— Привет.
— Ты что, пьёшь? — ты спрашиваешь это как будто мы всё ещё вместе, и я внезапно запил. Как будто ты ещё имеешь на это право.
— Да так, выпиваю иногда.
— Ясно.
— Как ты, Фиби?
— Ничего, — ты вытаскиваешь из себя улыбку — натянутую, натужную. Это стоит тебе больших усилий, — это моя дочь, Паркер.
— Понятно. Она похожа на тебя.
— Прю, моя старшая, похожа на меня больше.
Мы неловко молчим оба, и оба смотрим в пол. Наверное, решение подойти к тебе, а не спрятаться между рядами, слившись с толпой, было ошибкой.
— Ты раздражён. Ты всё ещё на меня злишься?
Снова говоришь, как будто всё ещё имеешь на меня право.
Пожимаю плечами. Я не знаю, что сказать в ответ. Ты не знаешь, что делать, растерянно шаришь глазами по залу, смотришь в пустоту. Мы с тобой как внезапно сломанный телефон — заглохли, и не починились. К починке негодны.
— Ладно, — голос звучит чуждо, как будто не мой вовсе, — был рад повидаться. Всего доброго.
Всё. Развернувшись, почти бегу к выходу, комкая в руке только что купленную пачку сигарет. Глаза колют, но это, наверное, от ветра.
А знаешь, Фиби, эта страсть сжигала. Твои сёстры были почти правы.
Она сожгла меня дотла.