Истории тёмного королевства

(Хогвартс-ау. После битвы)        И ступают они на руины. На обгоревший пепел войны. На тлеющие угли пожара. На осколки разрушенной башни. И глядят они вместе, не сговариваясь, в одном направлении — в сторону башни Рейвенкло, что стал для них родным и близким за семь долгих лет. И знают, не спрашивая, что думают об одном и том же — о том, как всё стало таким ужасным, а может, и было плохим.        — Помнишь, Мисси, — на губах Доктора медленно, точно увядающий цветок, распускается горькая улыбка, — как Шляпа двадцать минут думала, куда нас отправить?        — Она выбирала между Слизерином и Рейвенкло — кивает Мисси, подобрав остатки чужой волшебной палочки, и аккуратно пройдя по разбитой в бою дорожке, чтобы не наткнуться на закрытый чёрным полотном детский труп.        — Да, а мне и Гриффиндор приписывала, и что на Слизерине я буду хорош обещала — Доктор невесело, глухо смеётся, и смех неуместно звучит в этой гнетущей тишине с привкусом крови и свежих трупов, — но потом, всё же, отправила на Рейвенкло.        Он никогда не расскажет Мисси о том, что молил Шляпу об этом, чтобы быть ближе к ней, студентке факультета Воронов, девочке, что покорила его с первого взгляда.        — Видимо, нашла компромисс.        Она никогда не расскажет Доктору о том, что, глядя на то, как он, красивый мальчик с кустистыми бровями и густой шевелюрой, сидит на стуле, умоляла все высшие силы, чтобы они оказались на одном факультете вдвоём. Вместе.        Доктор поднимает глаза на красное зарево рассвета. Он сегодня трудный, кровавый. Такой же, как и их победа. Прошла война, а мира нет.        Мисси до крови, до исступления кусает губы, гонит от себя дурные мысли прочь. Ей кажется, что что-то не так, что всё не так с ними. Но она боится спросить. Она вообще говорить боится, чтобы не потревожить покой тех, кто уснул сегодня вечным сном.        И они идут дальше, не озираясь, боясь осмотреться вокруг. Им кажется, будто всё летит к чёрту, всё в тартарары катится. Чёрная гарь пожарищ разъедает ноздри и вонзается в голову. Почти уже лето, но холодно до костей.        — Помнишь, — нежно, мягко, почти что тепло улыбается Доктор, пытаясь превозмочь холод покойника внутри, — как мы таскали из кухни сласти? Кажется, ты больше всего любила апельсиновое желе.        — Малиновое — отзывается Мисси, поражаясь тому, как холодно и чуждо звучит её голос.        — Да, — растерянно кивает Доктор, — точно. Малиновое.        Это было на четвёртом курсе. Всего три года прошло, а кажется, будто вся жизнь. Три невыносимо больных и трудных года оставили заточки на сердцах их обоих, а финальный, самый острый порез, был добит в битве. Они порезались о реальность. В котором он геройствовал, спасая и защищая людей, она же старалась укрыться, запереться на пике башни, словно её нет. Она не злодей, не поддерживала Пожирателей, но и героем её назвать трудно.        — Помнишь, — тихо, боязливо, продолжает она бесконечную цепочку вопросов, — как ты целовал меня там, под дубом?        — Да, — он устало кивает, потирая переносицу, — конечно. Я помню всё.        — А если помнишь, — её пронзительные голубые глаза, два небесных осколка, бьют его в самое сердце, едва Мисси их поднимает на него, — почему так холоден со мной сейчас, сегодня?        Ей хочется остановиться. Перестать бежать от себя и демонов из своей головы. Хочется, чтобы он прижал её к себе, поцеловал в губы, и, лаская непослушные волосы, прошептал, что всё будет хорошо.        Она останавливается, а он поворачивается к ней лицом, крепко держа за плечи:        — Потому что всё это в прошлом, Мисси. Забудь.        Голос звучит потрясающе чётко, больно. Пронзительно.        Упрямая, она не собирается, не хочет сдаваться:       — Прошлое можно вернуть. Возродить былые эмоции и старые чувства, и…        — Нет, нельзя.        Он однозначен в своём запрете, кусает губы в кровь.        — Почему?        — Потому что мы любили друг друга, твоя правда. Но только… Перегорели.        Перегорели.       Он идёт дальше, предпочитая не останавливаться на месте, не оглядываясь.        Она остаётся одна на обломках жизни, посреди свежих трупов.        Перегорели. Самое страшное слово на свете.        Конец всего.