Истории тёмного королевства

       Опиум всегда помогал. Усмирял боль. Избавлял от страданий. Или всё же это была иллюзия. В которую ему хотелось верить. В которую надо было поверить, чтобы выжить. Чтобы остаться на плаву.        Опиум всегда помогал. Он просто затягивался сильнее, вонзал его в свои лёгкие, — и плыл по спокойной реке, состоящей из бессвязных мыслей, отрывков невесёлых воспоминаний, странных раздумий и горестей. Опиум — это плохо, от него быстро впадаешь в зависимость. Но иначе было нельзя. Если не попадаешь в зависимость от опиума, значит, становишься зависимым от войны. Она закончилась на фронтах, но только не в голове у него, и у всех, кто прошёл через сражения. Они всё ещё воюют. Опиум помогает успокоить расшатанные нервы, держит на плаву уничтоженную психику.        Опиум — это дурно, но он готов петь оды ему во славу. Другого избавления у него не было. И, как он думал, нет.        Опиум всегда выручал, когда было особенно больно и плохо, нестерпимо, невыносимо. Во всяком случае, до сегодня. До этого вечера. До этой минуты.        Томми Шелби не привык показывать свою боль. Он прячет её под внимательным взглядом, за ширмой дорогих костюмов. Он топит её в дыму опиатов, в одиночестве, в замкнутых комнатах и душных коморках.        Сегодня Томми не может утопить боль. Сегодня ему особенно трудно. Абсолютно невыносимо.        Она стоит у окна, хрупкая в надвигающихся сумерках, плывущая в сладкой наркотической дымке. В светлом платье, струящемся по телу серебром. Она стоит к нему в пол-оборота, встревоженно вглядываясь в его лицо. Она приоткрывает рот, хочет что-то сказать.        О, нет. Нет. Нет.        Томас знает, что она — призрак. Бред. Абсурд. Галлюцинация. Плод его воспалённой фантазии. Рисунок, что малюет опиат.        Она говорит. Она всё же говорит.        — Здравствуй, Томми.        Нет. Он не станет. Он не будет её слушать.        — Поговори со мной, Томми.        Нет. Он не будет смотреть на неё, замечать, какая она хрупкая, признавать, что невероятно скучает по ней. Он не сдастся этой иллюзии. Он ведь Томас Шелби, мать его. Он не сдаётся.        — Я скучаю, Томми, — её голос знакомый до боли, мелодичный, плывёт в уши, ласкает слух, — а ты? Скучаешь по мне?        Нет. Томас качает головой. Гонит навязчивое видение. Старается прогнать её, словно мару. Она и есть мара. Приведение.        — Ты злишься на меня, Томми.       Ему кажется, что на губах её — грустная улыбка.        Ему кажется. Ему всё кажется.        — Не злись на меня, Томми.       Не злиться. Она просит не злиться. Что дальше? Что она попросит ещё? Оставить её в покое? Забыть, вычеркнуть из памяти?        — Скажи мне что-нибудь, Томми. Расскажи, как дела.        Спокойный взгляд её останавливается на его подёрнутом болью и наркотиками лице. Рассказать ей о чём-то. Рассказать ей…        Томми медленно приподнимает правую руку. Тычет пальцем в её хрупкую, покачивающуюся, словно на ветру, фигуру.        — Ты…        Она сама хочет, чтобы он рассказал. Сама попросила.        — Ты…        Он жалеет о том, что выжил на том чёртовом благотворительном вечере. Что именно она умирала на его руках, и он видел, как она сделала последний вздох, а потом — затихла.        Он думал, что мёртв с войны. С жесточайших сражений на полях Франции. Но она оживила его. Заставила опять поверить в жизнь. Захотеть жить. Снова.        А теперь, когда она мертва, он тоже мёртв. Окончательно и абсолютно точно.        — Ты…        Он злится, а она спокойно смотрит.        — Ты — моя чёртова жена, Грейс, и должна была, чёрт подери, быть со мной! Потому что ты обещала!        Он со всех сил стучит по столу. Громко. Больно. Костяшки пальцев тут же начинают ныть.        — Ты обещала, что всегда будешь со мной, чёртова женщина, но ты оставила меня! — собственный крик больно режет уши, бьёт в голову. — Ты меня бросила одного, в этом чёртовом мире, чёрт тебя раздери, Грейс! И что мне делать? Скажи, что мне, чёрт возьми, теперь делать?        Он вмиг опадает, сжимается в клубок, обессиленный. Он думал, что предал мир, за который они все боролись на фронте, выбрав путь главы банды. Теперь он знает, и абсолютно в этом уверен — это мир предал его. Мир предал.        И Грейс тоже предала. Когда посмела оставить его. Посмела умереть.        Он злится, и не находит покоя. И только молча пялится, уставившись на неё, не моргая, когда она, плывя, подходит ближе, берёт в ладони его воспалённое лицо, и с улыбкой произносит:        — Идём со мной.        — Куда?        — Туда, где мы всегда будем вместе.        Он знает, куда она его зовёт. Он ещё сомневается, но…        Он практически готов.