Истории тёмного королевства

       У Пэнси слишком худые пальцы, слишком тонкие запястья, она сама, вся, от макушки до пяток, слишком тонкая, словно натянутая струна — вот-вот порвётся. Волосы спутаны, клочками ершатся на излишне острых, будто иголки цыганские, плечах. Красный взгляд так пугает, как ни одни огни на танцполе, в пьяном дыму. Зрачки расширены, глаза устали, и то ли слезятся, то ли полны настоящих слёз.        — Как живёшь, Паркинсон? — спрашивает Драко, и собственного голоса не узнаёт.        Ему на неё смотреть стыдно, он боится свой взгляд поднять. Она зажигает сигарету в тонкой руке, затягивается, разразясь чахоточным кашлем, и вся дрожа, как будто от ужаса, на самом деле — от слабости, а ему кажется, что кашель этот образуется в его груди, вылетает из его глотки. Драко словно скала застыл, но внутренне мечется, не знает, куда себя девать.        — Живу — говорит она расплывчато, витиевато, и он буквально слышит, как трещит иссушенная кожа на её тонких, обычно сведённых в презрении, губах, которые касались его губ однажды, задыхаясь.        Драко кажется, будто она не договорила, словно что-то осталось несказанным. Он думает, что лучшим продолжением этой фразы, этого короткого слова, которое, в контексте её внешнего вида ничего не значит, было бы: «И на том спасибо», и он боится этих мыслей своих, и мелкой дрожью покрывается от них.        — Что у тебя нового в жизни?        Он хотел бы не услышать ответ. Желал бы, чтобы ответ растворился в шуме поезда, где они, как главы попечительского совета, едут вместе со школьниками, сопровождая до Хогвартса (новое дурацкое постановление нового дурацкого Министерства; он — отец первогодки, она — опекун третьекурсницы; у Пэнси после того а б о р т а, сделанного сразу после Битвы, детей нет). И всё же — он слышит ответ. И видит воспалённую, подёрнутую болью, улыбку. Которая больше похожа на оскал мертвеца на её отвратительной бледной коже:        — Новые зелья с коноплёй — кайф. Улетаешь в одну секунду. Хочешь попробовать?        Покопавшись в сумочке, она достаёт косячок. Драко даже не хочет думать, не хочет пытаться представить, как она протащила в поезд наркотики, он лишь, словно грустный ослик из сказки, мотает из стороны в сторону головой: нет, нет, нет.        Наркотики. Драко знает — это по его вине.        Они трахались, когда были почти детьми. Неосторожно, отчаянно.        Они могли бы стать родителями, когда были почти детьми. Испугались.        Они разошлись каждый своей дорогой, когда были почти детьми. Окончательно. Навсегда.        Они были счастливы в последний раз, когда были почти детьми. Странно, неистово.        Они давно забыли, какими были почти детьми. Предательски, больно.        Уходя от неё, лежащей на подушках после аборта, в огромной комнате поместья Паркинсонов, он знал, что с этого дня перестанет бороться за что бы то ни было. Сказали в Отдел международного магического сотрудничества стажироваться идти — пошёл (хотя мечтал стать зельеваром). Сказали на Астории Гринграсс, тихой, скромной, скучной и пресной жениться, чтобы престиж рода поднять — женился. С того времени жизни своей не помнит, ни платья невесты, ни пожеланий счастья на свадьбе, ни первой улыбки жены наутро после брачной ночи. Не помнит, не помнит ничего. Как будто в аду живёт.        У Пэнси же всё ещё хуже, с ней, бедняжкой, всё совсем туго. Вечеринки, алкоголь, наркотики. Наркотики, вечеринки, алкоголь. И так по кругу. И так — замкнутый круг, длиной в чёртовых восемь лет (а постарела она за это время на все сто восемь). Он всё о ней знает, но не решается сказать. Он всё о ней помнит, но не решается признаться. Боится признаться даже себе самому.        Потому что кто эта дурно выглядящая, грубая, уставшая на сотни лет жизни вперёд, женщина, ставшая такою по его вине, что сидит в купе волшебного поезда напротив него? Он не знает, но уверен, что это — не Пэнси Паркинсон, а подделка. Дешёвая и грубая.        — Что тебе до меня, Малфой? — Пэнси вытаскивает его из раздумий, заставляя дрожать, как последнего труса. — Что ты хочешь услышать?        Он поднимает на неё взгляд, тяжёлый, воспалённый и мрачный. Кусает обветренные губы.        — Ты разве не знаешь, Паркинсон? Я — всё ещё — не могу без тебя дышать.