***
Габриэль во весь опор гнал свежего коня, возвращаясь в княжеский замок, оставив оруженосцев, не могущих поспевать за ним, далеко позади. Сердце в его груди билось так, что заглушало топот копыт, а в голове стучало в виски, отзываясь трепетом каждой струнки внутри. Что с ним?! Что с ним?! Жив ли он?! Жив ли?! Только бы он был жив! Только бы он был жив, когда он вернётся! Въехав в первое селение на дороге маршал Святого Ордена, даже находясь в состоянии отстранённости от внешнего мира, будучи полностью погружённым в терзавшие его мысли, всё же заметил, как угрюмы и грустны встречавшиеся ему по пути жители. Никто не выражал ни малейшей радости по поводу победы, весть о которой успела распространиться. Все были ужасно опечалены случившимся с князем, тревожась за своё будущее, ибо правление Дракулы, наведшего порядок в стране, страдавшей до его восшествия на трон от царившего в ней хаоса из-за боярских междоусобиц и вражеских нашествий, и снявшего путы, препятствовавшие развитию её экономики, не только до верха наполнило княжескую казну, но и естественно принесло благо населению его земель, стократно повысив его благосостояние. Взойдя на престол, Владислав III с помощью учреждённой им тайной стражи, которой руководил беззаветно преданный ему великий боярин, сын верного друга его отца, железной рукой установил твёрдую централизованную государственную власть, назначив своих наместников в областях и уничтожив вольницу олигархов ― великих бояр, таким образом прекратив губительный для государства калейдоскоп бесконечной смены правителей, которых возводила на трон одна боярская партия и свергала или убивала другая. Князь ликвидировал разбойничьи банды нищих и бродяг, терроризировавшие страну, возникшие и расплодившиеся во времена разрухи и беззакония, которые насчитывали целую армию ― двенадцать тысяч человек и десятилетиями держали в страхе целые области. Днём они просили подаяния в городах и селениях, а ночью занимались разбоем и грабежами. Узнавая у схваченных членов банд местонахождения их тайных убежищ в горах, Дракула устраивал на разбойников облавы, и после коротких боевых столкновений с воинами князя они оказывались высоко сидящими на кольях вдоль дорог, на которых совершали свои нападения на проезжающих, на радость всем путникам и особенно купцам, караваны которых они грабили. С тех пор дороги во владениях Дракулы, вдоль которых расчистили и вырыли новые колодцы, построили постоялые дворы и установили сторожевые заставы, стали не только совершенно безопасны, но и удобны. Торговые пути были максимально расширены и улучшены на перевалах, и перевозимые купцами товары хлынули по ним потоками из стороны в сторону со всех концов света, что в значительной степени поспособствовало развитию экономики. Бандитов, действовавших в городах, постигла та же участь с той лишь разницей, что они были посажены на колья не вдоль дорог, а на городских, в том числе рыночных, площадях. Господарь выдал христовул, запрещавший под страхом смертной казни бродяжничество и попрошайничество. Каждый мог прокормиться трудом, а желающий заработать себе на жизнь найти работу, за которую получал достойную плату, позволявшую не бедствовать. Нищими оставались лишь те, кто не хотел трудиться. Действительно неспособные работать калеки, у которых не было родственников, которые могли содержать их, определялись в богадельни, построенные и содержавшиеся за счёт казны. Господарь объявил, что каждый прибегший к противоправным действиям или нарушивший закон, будет казнён, к какому бы сословию он ни принадлежал, что незамедлительно продемонстрировал населению. Казнили не только за разбой и грабёж, но и за кражу. Уличённых в преступлении садили на кол прямо на месте его совершения. Посредством таких жестоких, но чрезвычайно действенных методов Дракула добился того, чего не добивалась государственная власть ни до, ни после него ― практического искоренения преступности. В знак этого у городского фонтана в Тырговиште на мраморном столике стояла золотая чаша для питья. Потерявший деньги во владениях Владислава III мог найти их никем не тронутыми. Такого не было больше нигде. Дракула одним рывком сорвал с шеи Валахии удавку, многие годы душившую развитие страны, накинутую на шею румынам непомерными аппетитами богатых и могущественных саксонских купцов торговых городов Брашова и Сибиу, получивших огромные привилегии в торговле от прежних правителей, приобретших политическое влияние и ставших самостоятельной силой в государстве. Князь лишил ненасытных саксонцев, не дававших из-за их жадности развиваться стране, торговой монополии, уравняв их в правах с валашскими купцами, что стократно увеличило доходы последних и повлекло за собой бурное развитие торговли, а вслед за ней ремёсел и промыслов. Экономика государства резко пошла в гору, наполняя казну княжества и обогащая его население. Оказавшись под крылом жестокого Дракона, его любимая Румыния, в составе Валахии и части принадлежавшей ему Трансильвании, расцвела вопреки нелёгким временам, так что люди говорили, что молоко в ней стало дешевле воды, и смерть Дракулы стала бы большим горем для её народа, потому что принесла бы с собой возвращение бед, влекущих падение уровня жизни, от которых он избавил страну. Габриэль ненадолго прервал свой путь, остановившись у добротного дома в два этажа, чтобы напоить коня. ― Ах, какая беда, ваша светлость! ― горько посетовал старик, вынесший его коню ведро воды. ― Какая беда! Что же будет, если мы потеряем нашего князя?! Ведь он не только наш герой, он воистину отец нашей страны! Такой же замечательный правитель, как и его дед, Мирча Великий! До его восшествия на престол наша семья, несмотря на усердный труд, нуждалась во всём, живя в маленьком и тесном домишке, а посмотрите, как мы стали жить при нём! Будь трижды проклят султан! И почему Господь терпит своих врагов и не покарает их? Ох-ох-ох… ― Подняв ведро, после того как конь Габриэля напился, старик, поклонившись маршалу, зашаркал прочь, продолжая бормотать себе под нос, перемежая горестные восклицания с проклятиями туркам. Дав напиться и немного отдохнуть коню, Габриэль, терзаемый беспокойством о любимом, вновь пустил его вскачь. Страх сжимал его сердце закованной в железо рукой. Наконец, на горизонте показалось неприступное княжеское гнездо ― Поэнари. Оставалось совсем немного. Проскакав по кованому подъёмному мосту на мощных цепях у въездной башни, Габриэль влетел во двор замка. Едва не на ходу соскочив с коня, он бросил поводья подбежавшему к нему слуге: ― Князь! Что с ним??? Он жив?! ― Благодарение Господу, жив, ваша милость, но очень плох. Габриэль быстрым шагом, почти бегом направился к княжеским покоям, наполнив коридоры, лестницы и переходы Поэнари лязгом своих лат. Весь замок был охвачен тревогой. Лица встречавшихся ему были взволнованы или мрачны. Когда он уже был рядом с личными комнатами господаря, дверь в них отворилась и вышла его кормилица. На ней буквально не было лица. ― Элена! ― бросился к ней рыцарь. ― Как он?! ― Ох, мессир… ― только и смогла она вымолвить, разрыдавшись, не в состоянии говорить. Дверь снова открылась, и показался помощник княжеского лекаря. ― Как князь? Удалось ли достать наконечник? ― кинулся к нему орденский маршал. ― Да, ваша милость. Операция прошла успешно. Габриэль перевёл дух. ― Могу я войти? ― спросил он с горящим нетерпением в глазах. Было видно, что он с трудом сдерживает себя, чтобы не бежать к князю. ― Думаю, да, мессир… ― Габриэль сделал стремительное движение к двери. ― Ваша милость, я почтительнейше прошу простить меня, ― остановил его помощник лекаря, ― но будет лучше, если вы снимете доспехи. Рыцарь, в первый миг обращения к нему молодого мужчины посмотревший на него непонимающе, затем бросил взгляд на свою закованную в сталь грудь, на руки в латных перчатках. ― Ах да! Да, конечно. Прошу прощения, — словно очнувшись, сказал он и бросился к себе. Избавившись от брони с помощью замковых слуг, так как его оруженосцы, сильно отстав от своего господина, ещё не вернулись, Габриэль кинулся обратно, не видя ничего перед собой. Трепещущей рукой он отворил дверь в княжеские покои. За окнами смеркалось, и в комнатах горели свечи. Передняя, в которой Краевский бан ― управитель Малой Валахии, второй человек в государстве, и другие должностные лица ожидали окончания операции, уже была пуста. Стрела, пройдя рядом с сердцем Дракулы, едва не задев его, глубоко застряла в его теле. Извлекать её наконечник, делая разрез на груди, означало неминуемую смерть князя. Оставался единственный способ ― пробить стрелой тело господаря насквозь так, чтобы наконечник, минуя лопатку и позвоночник, вышел между рёбер. Мастер своего дела, княжеский медик, которому помогали его умелые помощники и ещё три врача, с помощью специально изготовленных инструментов успешно справился с этой труднейшей задачей. Наконечник был извлечён, рана очищена, кровотечение остановлено. Но несмотря на все усилия лекарей, окруживших постель раненного Дракона, привести его в чувство, он так и не пришёл в сознание, что было очень тревожным признаком. Габриэль, стараясь идти бесшумно на дрожащих ногах, тихо открыл дверь в княжескую опочивальню, которую уже покинули другие врачи, и в ней не было никого, кроме личного врача Дракулы. Стоя у постели князя, он обернулся на звук открываемой двери. Рыцарь с пронзающей его сердце болью нашёл господаря таким же, каким увидел его лежащим на щите, ― с бескровным лицом и безжизненно сомкнутыми веками. ― Что вы скажете, доктор? ― внутренне трепеща, спросил Габриэль у лекаря, тихо приблизившись к княжескому ложу, хотя выражение тревоги на его лице было красноречиво. ― К сожалению, не могу сообщить вам ничего обнадёживающего, ваша милость, ― печально покачал он головой. ― Рана чрезвычайно опасная. Получившие такую выживают крайне редко. Счастье, что наконечник не был отравлен, иначе князь бы скончался в пути. По правде говоря, я удивлён, что его высочество, потерявший такое большое количество крови, всё ещё жив… Если бы он пришёл в сознание, это давало бы некоторую надежду, но, увы… Мы с коллегами сделали всё возможное, что предлагает в таких случаях медицина, применили все доступные методы. Теперь всё в руках Господа, ― вздохнул врач. ― И нам остаётся лишь уповать на его милосердие. Габриэль закусил губы. ― У постели князя необходимо дежурить, ― продолжил лекарь. ― Я могу это делать, но прежде мне надо хотя бы немного отдохнуть. Я очень устал и боюсь, что могу задремать. К сожалению, два моих помощника, без устали занимавшиеся ранеными во время битвы в числе других врачей, сопровождавших армию его высочества, также сильно утомлены, и я не могу быть уверенным, что их тоже не сморит сон во время бдения у его ложа. Этого нельзя допустить. Они сейчас с княжеской кормилицей. Бедной женщине стало здесь плохо. ― Прошу вас, позаботьтесь об Элене. ― Не беспокойтесь, ваша милость, мои помощники окажут ей всю необходимую помощь. ― Дежурить останусь я, ― сказал Габриэль. ― Вы можете спокойно идти отдыхать. ― Разве вам также не требуется отдых, мессир? ― возразил врач. ― Вы сегодня принимали участие в кровопролитной битве. Не лучше ли поручить дежурство надёжному человеку из числа слуг князя, чьи силы не истощены? Хотя бы его камердинеру Адриану. Он всецело предан его высочеству и на него вполне можно положиться. ― Не беспокойтесь, доктор, даю вам слово, я не усну и справлюсь с этим лучше самого преданного слуги. ― Хорошо, ваша милость. Мне нужно два-три часа сна и я смогу сменить вас. Немедленно пошлите за мной, если за это время князь подаст признаки возвращения сознания. ― И лекарь с поклоном удалился в отведённую ему комнату рядом с княжескими покоями. Габриэль остался с князем один на один. Он стоял перед роскошным ложем, глядя на лежащего на нём бесчувственного любимого, которого можно было легко принять за мёртвого. Рыцарь пододвинул к постели князя кресло и сел рядом. Дыхание воеводы было едва-едва заметным. ― Влад, не умирай! ― словно в исступлении прошептал Габриэль, положив руку на руку Владислава. Эти невольно вырвавшиеся у него, порождённые отчаянием слова прозвучали так глупо, что рыцарь, несмотря на трагизм ситуации, устыдился самого себя. Он опустился перед ложем правителя Валахии на колени и прижался к его ничего не чувствующей руке губами. ― Ты не можешь умереть! Не можешь! Я люблю тебя, ― шептал Габриэль, надеясь, что, даже если Дракула не способен его слышать, он всё же каким-то чудом может его понимать. Орденский маршал поднял голову и вновь устремил до краёв наполненный скорбью, дрожавшей влагой, взор, на Владислава, смотря на благородные черты высоносного и неистового, земного князя, которого ему было суждено полюбить. Ресницы его сомкнутых, ещё не тронутых смертной синевой век, но уже угадывавшейся на них, были так густы и длинны, что ложили тени на его белые щёки, казавшиеся восковыми, как у посмертной маски. Сердце архангела чувствовало, что смерть распростёрла над князем свои невидимые, но тяжёлые могильной плитой крылья, осеняя ими ложе своей скорой добычи. Но даже она не смогла смягчить его гордые, словно насечённые в камне у надгробного изваяния, черты. Лицо князя выражало непоколебимую волю и непреклонность, даже когда он находился на смертном одре. Глядя на чеканный профиль и твёрдо сжатые, побледневшие губы Дракулы, на упрямую линию его подбородка, Габриэль в который раз подумал, что он не просто человек, хоть и рождён смертным, что его враги, сами того не ведая, могли оказаться правы, называя его сыном Дьявола. Архангел знал, что не полюбил бы запретной любовью обыкновенного человека, что не во власти обыкновенного человека было очаровать его настолько, что он не смог не отдать ему своё сердце. Даже умирая, Дракула выглядел величественным, ещё прекраснее, чем обычно, как существо выше человека, представая живым воплощением невозможности сломить, изменить, смирить гордый дух, уверенный в своей правоте, ничем! Сын Люцифера. И его Любовь. За окнами на землю опустилась чёрная завеса темноты. И орденский маршал ощутил себя в родовой усыпальнице Басарабов-Валериусов находящимся перед лежащим в каменном гробу князем. По стёклам окон тоскливо застучал осенний дождь. Надежды не было. Только теперь Габриэль вполне осознал всю кромешную бездну ужаса смерти как её ощущает любящее сердце смертного, понял душой неизбывную боль безвозвратной потери того, кого любишь. Муку души, разворачивающей внутренность, за которой вставал страшным, бесформенным, серым силуэтом призрак безумия, в котором она только и могла заглушить невыносимую боль утраты, вгрызающуюся в кости, истекающую кровью раной, остающуюся разверстой могилой в сердце навсегда, убивающую жизнь в оставшемся живым, превращая его в труп, который не был бесчувственным, но терпящим нескончаемую пытку. Рыцарь с хрустом челюстей яростно сжал зубы так, что они скрипнули. Он, созданный высшим существом, созданием великим и могущественным, был обречён судьбой теперь сидеть совершенно беспомощным, как ребёнок, видя, как жизненная сила отлетает от любимого, опадая лепесток за лепестком, срываемый с цветения его жизни тлетворным дыханием смерти, как тени от свечей падают предвестницами смертных теней на возлюбленное лицо, будучи не в силах воспрепятствовать этому, вырвать его из безжалостных, холодных, пахнущих сырой землёй, могильных когтей. Ему нужна была сила! Ему нужна была власть, могущество, которых у него не было! Не было! Не было! Не было! Дьявол! Объятый дрожью Габриэль поднялся и нетвёрдым шагом подошёл к стоящему в княжеской опочивальне поставцу, взял бокал и наклонил над ним графин с вином. Льющаяся в хрусталь тёмно-красная струя превратилась в бегущую из раны князя кровь, заливающую его доспехи и щит под ним. Рука рыцаря сильно задрожала, и он, пролив вино и едва не разбив графин, с громким стуком отставил его, не став пить. Он вернулся к ложу воеводы и снова сел подле него, чтобы смотреть, как жизнь покидает неукротимого валашского Дракона, страшного для врагов и благодетельного для друзей, которого не могла сломить даже смерть. Утекает от него, непокорённого, капля за каплей. Капля за каплей. Капля за каплей. С каждым уходящим в небытие мгновением. Эти капли жгли Габриэлю глаза. Мужчина перевёл взгляд на горящую у одра князя свечу, собравшую набежавшие капли оплавившегося воска. С исказившей его красивое лицо мученической гримасой он в судороге движения повернулся к умирающему любимому спиной, а затем резко поднялся и вновь отошёл от его постели. Архангел должен был ценить как сокровище каждый миг времени, в который мог видеть любимое лицо, но смотреть на умирание возлюбленного стало невыносимой пыткой. А ведь его мука только началась… Рыцарь, едва держась на ногах, подошёл к окну, по которому стекали капли щедро идущего дождя, и прижался к холоду стекла горячим лбом. Душа его рыдала, и он со всей силы сцепил зубы так, что они заныли, пытаясь удержать её бесполезные слёзы в заточении. Но две капли, прорвавшись сквозь запоры, своевольно прочертили влажные дорожки по его щекам и упали на подоконник. Как он сможет перенести его смерть? Видеть его мёртвым? Присутствовать на торжественной церемонии похорон? На погребении? Как его сердце вынесет эту боль? Она будет бесконечной… Время не сможет её унять, лишь превратит из острой ― режущей и разрывающей душу, кромсающей сердце, в тупую ― непрекращаемо истязающую ноющей, стенающей мукой, вытягивающей жилы раной, которая не может зажить. Губы мужчины скривила усмешка. Что легче? Габриэль знал, что с уходом любимого мир для него покроется тьмой. Ничто не изменится: на небе всё так же будет сиять солнце, поднимаясь восходами и падая закатами, даря миру тепло, радостно петь птицы и благоуханно цвести цветы. Но он этого уже не увидит, не услышит, не ощутит. Для него больше не будет радости. Не будет света. Не будет неба. Внутри него навсегда угнездятся мрак и холод, а душа умрёт в живом теле, заточённая в нём, как в склепе. Почему, почему он отказал ему в том, чего они оба жаждали? Ведь было чудом то, что он ответил ему взаимностью! Разве не было это знаком? Почему отказал им в любви, любя и безумно желая?! Как глупа была причина, по которой он это сделал! Как глупа… Зачем он бессмысленно терзал их обоих?! Дракула был прав во всём! Любовь ― это величайшее счастье, с которым не сравнится ничто другое, благословение, что даётся единицам избранных, и ей нет дела ни до чего, кроме неё самой, кроме неё самой ничто не имеет для неё значения! Каким он был дураком, не понимая этого, не желая опорочить себя запретным, покрыть своё сияющее имя позором того, что почиталось гнусным и на небе и на земле, тогда как нет ничего более прекрасного, чем Любовь и все её проявления и воплощения! Но что толку теперь раскаиваться? Уже поздно… Судьба послала ему чудо Любви, самое великое во всех мирах, а он отверг его. И будет расплачиваться за это вечность… Архангел сжал кулак, едва не сломав фаланги пальцев. Неудержимые слёзы, прорвав оборону, полились из его глаз. Габриэль бросился к ложу князя, чья жизнь затухала, как гаснущая лампада с трепещущим на ветру пламенем, упал перед ним на колени и покрыл его руку исступлёнными поцелуями, увлажнив её слезами, а затем поднялся и склонился над его лицом, почти не видя его из-за застилавшей взгляд пелены слёз, и жадно прижался губами к его губам. По телу мужчины прошла дрожь, сладостная и мучительная одновременно. Губы Владислава поласкали его уста нежностью розовых лепестков, но уже не опалили огнём: пламя Дракона слабело с каждым мгновением. Архангела охватил гнев, перешедший в ярость, а затем в бешенство. С гримасой злости, ощерив зубы, он сжал кулаки, стал страшен. Как страстно, как люто ему хотелось разнести этот проклятый мир с его проклятыми законами, это преддверие Ада на куски! Уничтожить без следа! Развеять! Превратить в прах, в пыль между звёзд! Может быть, это хоть на миг утишило бы его боль, хоть на миг уняло муку! Как прав был Люцифер, воспротивившийся его созданию! Так не должно было быть! Не должно! Не должно! Не должно! Дьявол!!! Габриэлю потребовалась огромная сила, чтобы удержаться от желания броситься крушить всё вокруг. Мысль о том, что его любимый, это прекрасное вместилище гордого, неукротимого духа будет отдано в жертву пожирающему тлению, что оно станет пищей для червей, что они закопошатся в его гладкой коже, в потоке шёлка волос, в его чарующем лице была нестерпима, отнимала разум, ввергала в безумие! Нет!!! Нет!!! Нет!!! О боже! Нет!!! Габриэль, до крови закусив губы, сдавил виски руками и, закрыв глаза, горестно, болезненно застонал, скорбно закачавшись из стороны в сторону, как помешанный. Пусть бы даже он умер, но его тело не должно было постигнуть это!!! Оно не должно быть унижено этой мерзостью проклятия земных тварей!!! Нет!!! Нет!!! Нет!!! О, Боже! Не-е-е-е-ет!!! О-о-о-о-о-о-о! ― Люцифер!!! ― обхватив руку любимого своей и устремив яростно сверкающий взгляд в тёмное окно, не выкрикнул, а зарычал орденский маршал. ― Ты слышишь меня???!!! Не дай ему умереть!!! Ведь он действительно твой сын!!! В нём есть часть тебя! Он дух от духа твоего! Услышь меня!!! Ответь мне!!! Я прошу!!! Я молю тебя!!! Но ответом на его обращение к князю мира стал лишь треск плачущих свечей и удары слёз дождя об оконные стёкла в ночной тишине. Боже! Дьявол! Что бы он только не сделал, чтобы удержать в теле любимого душу, исторгаемую из него смертью, не дать ей, ускользающей в небытие, покинуть его! Даже если для этого ему пришлось бы, как Сатане, пойти против воли Господа, стать его врагом! Но он был низведён до человеческого уровня и не мог этого сделать так же, как не мог это сделать человек! Он ничего не мог сделать! Не мог! Не мог! Не мог! Будь проклято его бессилие!!! Будь проклят мир и сам Бог!!! Нечеловеческим зрением архангел увидел, как Смерть встала у ложа валашского Дракона и, положив костлявую паучью руку скелета на его плечо, издевательски ухмылялась, явившись в омерзительном виде, скаля гнилые зубы, зияя пустыми глазницами черепа, на котором ещё оставались неотвалившиеся куски разложившейся плоти с пирующими в ней червями, сатанински насмехаясь над ним и выражая, что это предназначено ей, а она не отдаёт своего! Переполненная мукой душа Габриэля, как чаша истязаний, которую ему ещё предстояло испить до дна, не вынесла терзаний, и он, откинув голову и закрыв глаза, разрыдался навзрыд, давясь рыданиями, как ребёнок. Вдруг в дверь кто-то настойчиво постучал.XII
10 августа 2022 г. в 15:04
Небо и земля, качнувшись, в кружении на миг поменялись местами. Мир завертелся перед глазами маршала Святого Ордена, и он едва устоял на ногах среди сечи, в то время как его тело, словно живя отдельной от души и сознания жизнью, уклонилось от атак и отразило несколько опасных ударов. А затем ноги сами собой понесли его туда, откуда донеслись голоса, возвещающие о гибели господаря. Он не осознавал, что делал, не помнил, как, словно охваченный безумием, летел по полю боя, как убил десятки попытавшихся преградить ему путь врагов, став для них архангелом Азраилом, рубя и круша их так, что турки с криками ужаса расступились перед ним, давая ему широкую дорогу.
По-видимому, небеса покарали Неистового Дракона, задумавшего совершить самоубийство на поле боя, которое выглядело бы убийством. Меняя парадный доспех на боевой, Дракула торопил слуг, и в этой спешке передняя часть кирасы оказалась недостаточно надёжно закреплена. Кольчугу под броню воевода не одевал, предпочитая пожертвовать дополнительной защитой лёгкости движения и облегчению веса для лошади. В пылу боя между нагрудной пластиной и защищающим плечо сегментным сполдером образовался зазор, достаточный для того, чтобы в него вонзилась янычарская стрела, прошив тело господаря. Она могла это сделать, только попав в зазор под определённым углом. Шанс этого был настолько ничтожен, что мог не приниматься во внимание, но именно это и произошло. Из глубокой раны Дракулы потоком хлынула кровь, мгновенно помрачив перед ним видимое. Упавшего на шею коня воеводу вынесли с поля боя следующие за ним оруженосцы.
В мозгу подбежавшего к раненному князю, не чующего себя, дрожащего телом и душой Габриэля запечатлелась одна, отнимающая разум картина. Одна картина. Одна картина. Одна картина. Он видел потом перед собой её долгое время, на что бы ни смотрел, и закрывая глаза. Князя, из груди которого торчала стрела, несли распростёртым на щите. Он не подавал никаких признаков жизни, а кровь из его раны не текла, а бежала ручьём. Залив доспехи и щит под ним, она капала с его края на землю, оставляя на ней сочный алый след.
Небеса раскололись и обрушились Габриэлю под ноги.
― Убит! Князь убит! ― горестно восклицали валашские воины, любившие господаря, как строгого, но справедливого и щедрого отца, заботившегося о семьях убитых в сражениях, помогавшего получившим увечье в бою.
На несколько мгновений, что показались вечностью, перед Габриэлем всё застлал мрак. В его ушах раздался оглушительный шум прибоя, на короткое время лишив его возможности слышать, в голове помутилось, а испарина под доспехами побежала по телу холодом дурноты. Рыцарь, ощутив резкую нехватку воздуха, задыхаясь, почувствовал леденящее сердце, сотрясающее сущность прикосновение безумия, вырывающего из создания Господнего его самого, то, чем оно было до того, как оно поразило его. Это парализующее душу, страшное ощущение потери себя вне смерти длилось лишь миг, а в следующий он кинулся к бесчувственному господарю.
― Лекаря!!! ― сбросив с головы шлем, страшно закричал он так, что крик его, заглушив грохот сражения, громом разнёсся по равнине, отозвавшись эхом в горах и во внутренностях слышащих его, заставив их содрогнуться. На мгновение мир вновь померк перед взглядом Габриэля. Каждая секунда ожидания грозила упасть топором на его сердце, разрывая его замершую в ожидании приговора душу. Время остановилось. Забыв о битве, об османах, о своих воинах, обо всём свете, рыцарь весь превратился в одну выворачивающую нутро, заставляющую ныть и дрожать каждую жилку мысль: жив или мёртв? Жив или мёртв? Жив или мёртв? Жив или мёртв? Она палила грудь орденского маршала огнём, не давая дышать. С князя сняли шлем, и Габриэль, дрожа, едва не теряя сознание от душевной боли, увидел любимое лицо. Белое, как погребальный саван, с безжизненно сомкнутыми веками, бледность которых оттеняла чёрную бахрому ресниц.
― Я здесь! ― на бегу закричал находившийся в обозе княжеский лекарь, спешащий изо всех сил. Это был учёный и весьма искусный и талантливый медик и чудесный хирург. Подбежав, он бросился к князю, опустился на землю и, сосредоточенно нахмурившись, склонился над ним. До предела взволнованное, дрожащее ожидание окруживших Дракулу воинов физически ощутимым повисло в воздухе.
― Жив! Князь жив! ― радостно возгласил врач. И вслед его сообщению пронёсся облегчённый вздох. Габриэль, прикрыв веки, перевёл дыхание, сделав мучительный вдох. ― Быстро! Несите его! Возможно, его удастся спасти! ― закричал лекарь. Князя немедленно подхватили и, следуя указаниям врача, уложили на подъехавшую повозку. Он сел рядом с господарем, лошадей погнали во весь опор, и повозка исчезла из виду за считанные секунды.
Окрылённый надеждой Габриэль с удесятерённой силой вернулся в бой, в ярости истребляя осман гроздьями, сокрушая их своим двуручным мечом в охватившей его ненависти так, что они бежали перед ним, не обращая никакого внимания на крики командиров, которые не могли заставить их противостоять ему, даже стращая их самыми страшными наказаниями. Весть о гибели князя не привела к падению боевого духа румынских воинов, напротив. Смерть князя не должна была стать напрасной! Они должны были принести победу на могилу румынского героя! Ярость обновила силы румын, словно они только что вступили в битву, тогда как турки были истощены многочасовым сражением. Христиане многократно усилили натиск на с каждой минутой всё более слабеющего врага, сжимая его со всех сторон, опрокидывая его ряды, рубя мечами, поражая метательным оружием, уничтожая взрывами бомб с греческим огнём и залпами пушек, к которым подвезли ещё ядер; и османы, не уступающие христианам численно, но потерявшие остатки боевого духа, не выдержав, дрогнули, а затем обратились в бегство под ударами румын ― валахов, трансильванцев и молдован ― и воинов Святого Ордена.
― Победа!!! Слава Господу нашему!!! Победа!!! ― со всех сторон неслись радостные крики христиан. Румынские хоругви и орденская армия бросились преследовать бегущего с поля боя врага, изгоняя его и довершая его разгром.
Когда Мехмеду доложили об очередном поражении в Валахии, он в бешенстве вырвал из бороды клок волос, изрыгая страшные проклятия в адрес сына шайтана. Занятый завоеваниями на Балканах и борьбой с оказывавшим ему яростное сопротивление правителем княжества Кастриоти, албанским героем Скандербегом, поднявшим антиосманское восстание, удержанием в подчинении Сербии и Болгарии и начинающейся войной с Венецией, султан, опять не добившись успеха на этом направлении его захватнических походов в Европе, был вновь вынужден на некоторое время оставить княжество валашского Дракона, которое он никак не мог покорить, в покое, поклявшись перед Аллахом непременно сделать это позже.