Уроки утопления

Я спал до обеда. Проснувшись, не хотел вставать с кровати. Солнце лениво пробивалось даже сквозь толстые шторы. Хотелось взять и убить его. Я чувствовал себя разбитым после вчерашнего безумного дня. Сил хватало только на бессмысленное целование потолка взглядом. Хотелось увидеть Эрика. До дрожи в ногах хотелось хотя бы запястье его увидеть, не то что поговорить и попросить прощения. Меня озарило. Он же работает в магазине. Может, я смогу встретить его там? Только эта мысль смогла поднять меня с кровати. Порыскав по ящикам, я отрыл немного денег на проезд. Я не знал, что буду делать там. Не знал, где этот магазин и правда ли это вообще, но меня это не беспокоило. Спотыкаясь, я бежал по лестнице, игнорировал взволнованные взгляды родителей, чуть дышал, буквально заставлял непослушное сердце биться. Лишь бы успеть на автобус. Под солнцем было так жарко в длинном чёрном пальто. Прохожие оглядывались на меня, когда я, расталкивая их, летел к остановке. Мне бы только успеть на автобус, увидеться с ним, а там и помирать можно. Я отдал последние деньги на один билет. Но меня не волновало, что обратно придётся идти пешком. Мне было так плевать, что даже смеяться хотелось. В салоне было людно и жарко. Меня качало, будто обколотого наркомана, и я глупо улыбался себе. Родители беспокоятся (?). А я нет. И так случилось, что в безликой потной толпе я увидел знакомую белокурую макушку. Сердце, прошу, сделай ещё удар. Эрик держался за поручень и спокойно, печально смотрел в пол. Тонкие нити наушников тянулись от ушей к чёрным штанам, в которые была заправлена идеально выглаженная белая рубашка. Он был похож на главного героя аниме девяностых. И в нём будто было заключено всё очарование юности, но вместе с этим и вся вселенская печаль. Мимолётность первого поцелуя и эфемерность мыльных пузырей, жестокость рассвета и ещё много, очень много других «и». Столько, сколько нет ни в одном романе — нет — столько, сколько нет во всех романах вместе взятых. Все вещи в мире принадлежали лишь мальчику в белой рубашке в переполненном автобусе, он и был всем миром. Он всегда был им, просто я не знал до этого. И откуда он такой едет? Со свидания с какой-нибудь уродливой тварью? А они целовались? А они занимались сексом? А они уже вспороли друг другу глотки в знак вечной любви и преданности? Надо бы Эрика в социальных сетях найти, чтобы знать всё точно. Имя шлюхи, её уродскую фамилию, с какого по какой год её пускали на пьяных вечеринках по кругу, а там и дату смерти узнаю. Эрик ведь романтик. Ему бы милую пустышку, и он пойдёт за ней до конца, на всё наплевав, вредя самому себе. Но я ему помогу. Я убью пустышку. Мысли об этом занимали весь мой разум. Я сладко мечтал о том, как буду разделывать бездушное тело возлюбленной Эрика, дробить её коленные чашечки, выкалывать глаза и отрезать пальцы на ногах. Кем бы она ни была, она никогда не будет заслуживать этого мальчика, его рук, его взгляда, его чувственной натуры, даже волос на его теле. Она всегда будет блеклой фигурой на его фоне, небрежным наброском. Это будет так глупо. Так некрасиво и безвкусно, что меня наверняка будет рвать от одного их вида. Дурни. Автобус в который раз остановился. Упиваясь мечтами о жестоких убийствах, я не сразу заметил, что в безликой толпе больше не было Эрика. Но потом осознал это. Я выбежал в открытые двери, чудом не захлопнувшие меня. Надо было разглядеть его. Где же, где же, где же… неужели он уже ушёл? Я оглядывался, цеплялся глазами за всё, что мог. Упустил? Нет, нет, я не мог. От волнения дрожали руки. Какой же я кретин. Теперь… идти обратно пешком? Было до горечи обидно, что, поймав шанс, я тут же упустил его. И всё… всё по собственной тупости. Всё из-за моей жестокости и агрессивности, ревнивости и ещё тысячи и тысячи вещей. Всё из-за того, что я такой. Людная улица вмиг опустела. Я один. Я абсолютно один. Как и раньше. Я всегда буду один. Я сам себя топлю. В жёлчи и насилии, нервных насмешках и уродливых рисунках, крови и рвоте. Я барахтаюсь, пытаюсь что-то сделать, но каждый раз даю слабину, затягивая себя ещё глубже. Будто одной половине меня нравится, когда её топят. Издеваются над ней, медленно убивают, не оставляя ни тела, ни разума. Она берёт контроль надо мной в самый уязвимый момент, как кукловод над безвольной кривой марионеткой. Это ведь не я. Это ведь точно не я. Но я ещё надеюсь на руку помощи. Солнце медленно умирало в объятиях неба, и я наблюдал за этим, не моргая. На глаза впервые за много лет наворачивались предательские слёзы. Мне бы просто во сне забыться. Мне бы просто под одеяло. Я просто шёл вперёд. Мимо мелькали дома, магазины, машины и люди, но мне не было дела до них. Мне не было дела ни до чего. Голова была пуста. Смех, смех, смех. Дети смеялись, подростки смеялись. Смеялись тёмные подворотни и модные районы, смеялись витрины и окна борделей. Всё вокруг билось в конвульсиях наслаждения жизнью, прогибало спину в сладком экстазе, с насмешкой смотрело на меня и уродливо смеялось — нет — хихикало. Хихикало над моей слабостью. Я бежал. Бежал от этого смеха так далеко, как только мог. Вот бы он затих. Когда он затихнет?..