Уроки утопления

В тот день было облачно и дождливо. Капли дрожали на окнах класса, сливались в одно целое, падали вниз, разбивались об асфальт, громко смеялись над моей унылой рожей и вообще жили интереснее, чем я. Учитель литературы вещал что-то о чем-то, а девчонки строили ему глазки и накручивали белокурые пряди на тонкие пальцы, противно улыбаясь. На душе была тягучая пустота, смешанная с печальной радостью. Будто скоро, буквально с минуты на минуту, произойдёт что-то важное, что-то, что перевернёт всю мою дрянную жизнь, наполнит её красками сделает меня и… и Эрика счастливыми. Я ждал. Ждал и наблюдал за ним, адскими усилиями подавляя сон. Раз в несколько минут Эрик делал вид, что вникает в урок, но всё остальное время писал на обложке тетради. Его стихи, наверное, светлые и тихие, пропитанные слезами радости и волшебством юности, похожие на чай с ромашкой и на закаты далёкой страны. Заворожённый, я представлял, как буду читать их, с трепетом перелистывая пожелтевшие страницы тетради, шептать об их красоте с легкой улыбкой в полумраке, касаться его рук, целовать в уголок губ, делать всё, о чем боюсь даже подумать, и быть бесконечно счастливым. Конечно, я был слишком самоуверен и мечтателен, но дождливая погода навевала только такие мысли. Тем более, что прошлый разговор с ним прошёл значительно лучше, чем самый первый. Значит, мы сможем говорить нормально. Значит, я смогу обнимать его. Главное — сделать усилие. Главное… Все встали со своих мест со звонком и, шумя и перекрикивая друг друга, вышли из класса на обед. Я остался сидеть. У меня цель была немного другой. Да, это некрасиво. Да, так нельзя. Да, это неприлично. Но так хочется. Ведь интересно же… Интересно же постичь душу человека, который тебе важен. Сердце сладко дрогнуло этой мысли, но я тут же унял его. Всё хорошо. Пока это правда, всё хорошо. Я осторожно прошёл к заветной парте. В голове стоял шум, а тело трезвонило от волнения. Он сидит вот тут. Тут же мечтает, пишет и читает, притворяется заинтересованным, смотрит на меня отсюда и просто проводит огромную часть своей жизни вот тут. Так близко и одновременно невыносимо далеко от меня. Синяя тетрадь одиноко лежала на краю парты. Волнение затуманивало разум, и я дрожащими руками взял её. Как раз сейчас я узнаю, кто он на самом деле. От осознания этого захватывало дух. Осторожно, желая насладиться моментом, я распахнул тетрадь. На первых страницах не было ничего примечательного: только сбивчивые конспекты кривым почерком и пятна чернил на полях. Я улыбнулся себе. Это было так по-детски неряшливо, что не могло не умилять. Он не такой холодный, каким я его себе представлял. И я мог бы часами изучать его записи, смотреть на буквы, забыв про содержание, но, в страхе не успеть, я тут же перелистнул на самый конец. Туда, где должны были быть стихи. Я не ожидал, что они будут именно такими. Вся обложка была исписана и перечёркнута, нелепые буквы сливались в одну кляксу и противно смеялись надо мной, как и злые капли за окном. Думал, всё так просто?! Хи-хи! Ну ты и придурок, ну ты и придурок! Это ведь наверняка не спокойные стихи о природе… «Я чувствую». Надпись на всю последнюю страницу. Он будто специально написал это, зная, что кто-то посмотрит. Что я посмотрю. Чувствует? Что чувствует? Это хорошо или плохо? К кому или к чему? Зачем он чувствует? Он умеет чувствовать? И мелко-мелко, еле различимо, было выведено что-то совсем странное. «На улице без имени лишь шум теней и гул машин. Ответь мне, как давно мы виделись? Кажется, несколько дней назад. И ты опять отрезаешь себе волосы, а я не могу проронить и слова. Стою под образами, ничего не понимая, склонив голову, будто иду на заклание. Меня можно заменить в любой момент. Тебя — нет. Ненавижу. Жар твоего тела впитался». Оно даже не было закончено. Падало в пропасть, так и не начавшись. Я пробегал глазами по строчкам раз за разом, нашептывая их одними губами. Это не стихи. Да и плевать, плевать, плевать! Что происходит в его жизни на самом деле? С кем он уже успел переспать в этом дрянном городе? О ком он это? Кому? В голове рождались всё новые и новые вопросы, из-за волнения уже начинало тошнить. Я думал о ледяных глазах Эрика и о том, что так и не смог разглядеть в них, о всём отчаянии, что на самом деле пожирало его изнутри все эти дни. Отчаяние же? На фоне этого я и не замечал, как тихо, но остро саднит сердце. Он писал не обо мне. И боль от этого сопровождалась ясной, чёткой мыслью. Даже если он не такой, каким я его представлял, даже если он никогда не полюбит меня… я всё равно его люблю. Я люблю его. Мои мысли были горько-сладкими и сбивчивыми, они наполняли тело и разрывали его на куски, а я старался удержать сознание. Слабыми руками положил записи на место. И в этот момент я краем глаза заметил одну вещь. Под его партой что-то было. Наклонившись, я увидел толстую тёмную тетрадь с листами А4, изрядно потрёпанную жизнью. А это что ещё? Может, это его дневник? Трогать чужие вещи неправильно. Я и так уже далеко зашёл, мне стоит забыть об увиденном, делать вид, что ничего не было. С другой стороны… Я ведь одним глазком. Открою и тут же закрою, осторожно так, аккуратно, слегка, еле-еле, ничего же не будет, верно? Тетрадь оказалась очень тяжёлой. Я не дышал. Я боялся сделать лишнее движение. Сомнения? В нос ударил затхлый запах старья. Казалось, что этим страницам больше лет, чем самому Эрику. Я быстро бегал глазами по его каракулям. Не вчитываясь в текст, смотря лишь на даты, изредка косясь на дверь в класс. Если сейчас кто-то войдёт, то это будет провал. Первая запись была сделана двадцатого июля девяносто седьмого года, то есть одиннадцать лет назад. Последняя… Сегодня. «Надо не забыть купить новую тетрадь». Дождь за окном утихал. Я смотрел на пожелтевшие листы и безнадёжно плохой почерк, думая о том, что же делать дальше. Было очевидно. Ему уже не нужен этот дневник. Он закончился. Он старый и вот-вот развалится. Зачем? Пусть лучше купит себе новый. А эта тетрадь такая толстая, она ведь много места занимает. Что хлам всякий хранить? Вот мне она нужнее. Только подумать, одиннадцать лет человека в моих руках, все его чувства, переживания, мысли, всё, что он боялся сказать вслух — всё тут, всё на этих страницах. Надо забрать себе. Делаю ли я правильный выбор? Однозначно. Я бессильно улыбнулся, прижимая дневник к груди. До конца перемены ещё достаточно времени, а мне надо лишь… Не успел я закончить мысль, как дверь в класс резко распахнулась. Меня заметили. Во рту пересохло. Казалось, что это — сон, который вот-вот должен закончиться. Почему сейчас, почему сейчас, почему сейчас, ты… — Я всё видела! — противный ультразвук. Ты-то ещё кто, блять, такая? На другом конце класса, у самого входа, стояла запыхавшаяся девочка. Низкая и немного полная, с огромными зелёными глазами и золотистыми волосами до плеч, в короткой юбке, обнажающей объёмные ляжки. Пухлые щёки наливалась красным, а брови изгибались будто в страхе, хотя взглядом она пыталась показать свирепость и злость. Я смотрел на неё уже без интереса и испуга. Это не Эрик, не учитель и не какая-нибудь шлюха-сплетница — так, обычная девочка без подруг и друзей. Какое мне дело до неё? Игнорируя брошенную мне фразу, я отвернулся и пошёл к своей парте. После короткого молчания, она насупилась и подбежала прямо ко мне, перегораживая путь. Что ей нужно? — Дай мне д-дневник! — маленькие руки сжимались в кулаки. Злобный взгляд исподлобья. — Дай с-сейчас же! На самом деле, это было забавно. Она не угрожала, не вилась змеёй вокруг шеи, а просто говорила напрямую. И она думает, что я ей всё сделаю? Как мило. — Нет, — спокойно ответил я, изо всех сил пытаясь не засмеяться. Девочка опешила, видимо, правда не ожидая такого. Изумрудные глаза округлились и устремились в пол. Отойди уже. Бесишь. — Я, — совсем слабо начала она, — я всё расскажу Эрику! Я расскажу Эрику, что ты лазил в его вещах, вот! И-и он поверит мне! Обязательно поверит! Дура. У тебя яиц не хватит подойти к мальчику, по которому ты сохнешь, поговорить — тем более. Ты ведь сохнешь по нему? Мастурбируешь по вечерам, представляя его, пишешь любовные письма, но никому не показываешь? Мерзкая, мерзкая, жалкая девка! — Да иди нахуй, — низко отвечал я, не скрывая отвращения к ней. — Заебала. В класс заходили первые люди, но никто из них не обращал на нас внимания. Мы не были нужны им, а они — нам, над двумя отбросами образовался купол из напряжения. — Я расскажу всем! — гораздо более уверенно сказала она. — Все узнают о том, что ты сделал, о-они всё о тебе узнают! Как забавно. Знаешь, твой голос потонет в их болтовне, над тобой будут лишь насмехаться и притворно улыбаться, как бы ты ни старалась влиться в их общество. Глупое животное, как можно в семнадцать лет не понимать этого?! Тупая, тупая пизда! Кто-то начинал смотреть на нас. Двери хлопали. Я наклонился так, что между нами была лишь пара сантиметров. — Сделаешь это — убью всех твоих родных у тебя на глазах, а потом и тебя саму. Все (?) глаза были на нас. Нижняя губа подрагивала, а глаза в мгновение стали влажными. Она смотрела на меня с ненавистью, пока не упала от бессилия на пол, закрывая лицо руками. Раздавались тяжёлые всхлипы в унисон со звонком. — Я всем расскажу! — она кричала так, будто я уже сейчас разрезал её глаза. — Я всем всё про тебя расскажу, я!.. Д-да я! Я!.. В-вы все всё!.. К ней никто не подходил. Только взгляды и перешёптывания. Учитель опаздывает. Я пытался делать вид, что мне плевать, хоть это и была ужасная ложь. Злость текла по венам вместо крови, ещё немного — и я кого-нибудь изобью. Мне здесь нечего делать. Надо идти. И скорее, блять. Подняв глаза, я заметил, что в толпе насмехающихся и недоумевающих подростков лишь один не обращал на девочку никакого внимания. Эрик смотрел на меня. И в его взгляде не было ничего, кроме испепеляющей ярости. Он чувствует. Он правда чувствует. Не медля ни секунды, я вышел из класса. Дождь прекратился. Тучи медленно рассеивались, и ленивое солнце чуть пробовалось сквозь них. Я бежал по свежим лужам, сжимая тетрадь, забыв портфель в школе, радуясь непонятно чему. Радоваться вообще было нечему! Но зато я понял, как на самом деле люблю Эрика. И пусть он злится на меня сейчас, пусть хоть вечность злится — я буду любить и такого его.