«Хоть бы наша встреча этой ночью не была последней.
Жизнь стала для меня невыносимым грузом, но впервые за долгое время я увидел своё отражение в чужих глазах. Я увидел его в твоих беззвёздных карих глазах.
Ты похож на дитя ночи, и даже твоя жестокость прекрасна для меня. Ответь, за что ты так со мной? За что ты так с моей больной, бесцветной душой? За что я весь день чувствую твои руки на своих волосах и слышу твой мягкий голос?
Прошу, приди ко мне сегодня снова.
19.01.07».
Мы молчали.
Завтрак был отвратительным.
Мы молчали.
Было по меньшей мере неловко.
Лязг вилок по тарелкам. Легкий выдох.
— Прости, что накричал на тебя вчера, — наконец выдавил отец, не поднимая глаз.
— Накричал?
— Да. Прости.
— Ладно.
Раньше мать готовила вкусно. Теперь нет. Или это я вырос?
— Я понимаю, у тебя сейчас трудный период. Знаешь, девочки иногда бывают…
— Мне нет дела до девочек.
Раньше мать готовила вкусно. Теперь она добавляет в еду мышиную мочу и что-то не очень.
Отец наконец посмотрел на меня и как-то слишком по-доброму улыбнулся.
— Ну уж мне можешь не врать. Я же вижу, что ты влюбился.
Раньше мать готовила вкусно. Теперь вместо еды в тарелке копошатся черви.
В неистовом темпе билось сердце, брови сами хмурились. Он видит. Конечно, он видит. Даже жаль его.
Может, мне правда стоит сказать ему?
Я собрался с мыслями. Закрыв глаза, выдал:
— Я влюблён. Но до девочек мне дела нет.
…
Мы молчали.
Мы всё ещё молчали.
Я не видел его лица и не хотел видеть. Я не слышал его голоса и не хотел слышать. Я не ел и не хотел есть.
Он, наверное, ничего не понял. Меня это бесило.
День не задался с самого начала.
Я вздохнул. Быстро встал, даже не задвинув стул, накинул пальто и выбежал из дома, с силой хлопнув деревянной дверью.
Что за ёбаное утро. Что за ёбаный пиздец в этой семье опять происходит.
Внезапная и сильная боль отозвалась где-то под ногтем.
Царапина. Всего лишь царапина в неудачном месте. Похуй.
Я слизал кровь и пошёл дальше. По вчерашним лужам, смотря вперёд, но при этом не видя ничего.
На самом деле, я осознал неудачность всего дня ещё до странного скомканного разговора с отцом.
Проснувшись рядом с открытым дневником, с головной болью, с нависающим потолком я понял, что в школе мне придёт пиздец. Необратимый и зловещий пиздец.
Я плевать хотел на девку, пропущенные уроки и оставленный портфель. Эрик видел меня с тетрадью. Это худшее, что могло случиться.
Лужи таяли под солнцем. Я весь трясся.
Он не просто видел. Он смотрел на меня с разъедающей злобой, с яростью, с животным гневом.
Школа была совсем рядом.
Вот бы он ударил меня, начал душить, вот бы я ударил его, начал душить, вот бы мы друг друга убили, вот бы мы друг друга задушили, вот бы навсегда запереть его в своей комнате, вот бы навсегда запереться в его комнате, вот бы мы стали друзьями, вот бы мы стали любовниками, вот бы мы стали возлюбленными, вот бы мы стали мешками из мяса и костей, вот бы мы стали школьными стрелками, вот бы мы стали святыми, вот бы мы стали смыслом друг друга.
Толпы учеников. Я теперь смотрю только вниз.
И что он скажет мне теперь? Я хочу его услышать.
Палец болит палец болит палец болит палец болит палец болит палец болит палец болит палец болит палец болит палец болит палец болит палец болит палец болит палец…
Лишь бы не заражение крови. Не хочу умирать не в маковом поле, не держа за руку чудесного мальчика-поэта. Ужасного мальчика-поэта. Ненавижу мальчика-поэта.
Одноклассники пялились в молчаливом презрении. Искусственный свет сливался с естественным в мерзкую слепящую какофонию.
И лишь ты, Эрик, что-то пишешь в своей новой тетрадке. Ты уже поведал ей о том, какая я дрянь? Пусть узнает об этом, давай же! Хочу войти в твою жизнь хоть как-то, хоть вот так, очень хочу, просто безумно хочу стать вторым Артуром. Жаль, что мы с тобой так и не поцелуемся, да?
Палец будто потемнел.
Это кровь сгустилась.
Учительница говорила и говорила, а я смотрел и смотрел на затылок Эрика.
Хотя бы брось испепеляющий взгляд на меня, хотя бы повернись в мою сторону, хотя бы урони ручку, сделай хоть что-то, умоляю, хоть что-то, не пытай меня ожиданием.
Руки сами выводили пустые глазницы чудесного ужасного мальчика.
Всё хорошо? Всё хорошо? Всё хорошо? Ты в порядке? Как ты себя чувствуешь?
Мне хорошо. Я чувствую рыэлваыэлбэуеэ, чувствую *****, чувствую *слово запрещено в вашем регионе*.
Звонок. Я рисую отрубленные руки чудесного ужасного мальчика.
Другой урок. Я рисую его кишки.
Звонок. Я рисую снятый с него скальп.
А ему плевать, плевать, плевать. Он всё так же пишет в тетрадке и даже не думает обо мне.
Как же я тебя ненавижу. Зачем ты существуешь. Зачем ты в моей жизни. Лучше бы тебя пристрелили тогда.
Нет, нет, прошу, не умирай. Будь со мной, будь со мной, будь со мной, о чем я только думаю, о чем я вообще думаю, нет, нет, ты не умрешь, даже на моих глупых рисунках ты будешь живым, только не умирай, нет, нет, нет, нет, нет!
Полетели длинные следы карандаша. Я перечеркивал все, что рисовал до этого, жалея Эрика. Ты не заслужил этого всего, зачем ты вообще смотрел на меня тогда, ты сам себя обрёк, мой милый.
Бесконечный звонок на обед разорвал мне голову. Не дослушав учителя, не дождавшись одноклассников, я исчез из душного токсичного кабинета.
Раньше мать готовила вкусно. Теперь она не готовит вообще и так намного лучше.
Я не знал, что делал на лестнице, не помнил, как попал туда. Перед глазами были лишь плывущие оттенки чёрного.
Мне надо просто пережить этот день. Переживу кошмар, и всё обязательно станет хоть чуточку лучше. Эрик не злится на меня, родители не трогают, палец вовсе не болит. Это всё мне просто кажется, это всё я просто накручиваю, просто что-то утром пошло не так, или ночью, или вечером, что-то, что-то…
Шаги. Затем прекратились.
Эрик.
Сердце ломало рёбра в тревоге, не давая вздохнуть.
Я ждал этого весь день, зачем теперь пытаться убежать?
Молчание.
Я умер сотню раз за секунду этого молчания.
И в его глазах не видел ничего, кроме презрительного холода.
— Верни дневник.
И в его словах не слышал ничего, кроме презрительного холода.
Дневник? О чем ты?
— Он у меня дома.
Лицо Эрика исказилось в ярости, а я не чувствовал ничего, кроме всепоглощающего страха.
— Да зачем ты вообще это делаешь?! — его крик разрывал барабанные перепонки. — Посмеяться хочешь? Тебе весело, да?! Весело творить со мной какую-то хуйню и вести себя как сумасшедший ебаный? Знаешь, мне вот не весело совсем, и я это терпеть не собираюсь! Я… Я не клоун тебе, понятно? Я не собираюсь развлекать тебя больше!
Меня будто втаптывали в грязь с каждым словом. Стыд смазывал тело и ломал кости, и я искал, куда бы спрятать взгляд.
Вот я и разбил голову о твоё каменное дно, Эрик.
Я слышал его тяжёлое дыхание, я чувствовал его присутствие и сжатые кулаки.
Прости меня. Я не хотел.
— Ты скучаешь по Артуру?
Я не смотрел на Эрика, понимая, что ничего хорошего всё равно не увижу. Он нескончаемо долго молчал.
— Иди нахуй, — удивительно спокойно выдал он.
Когда звонок вновь прозвенел, его уже не было.
Может, у меня там заноза?
Мне оставалось идти в класс.
Да, у меня была заноза. Под лучами солнца это было хорошо заметно.
Учитель литературы говорил что-то о том, что все люди разные. Его скучные речи были как раз под выдавливание заноз.
Я жал ногтем на царапину, еле слышно шипя от боли. Кровь текла по руке и капала на парту.
«Зачем ты так со мной?
Посмотри на меня!
Это как быть дальтоником
Заноза загноится, если её не вытащить.
И увидеть цвета, встречая рассвет.
Я стискивал зубы и нажимал ещё сильнее. Проще уже просто палец отрезать.
Это как не чувствовать запахи
— Просто поймите, что все люди разные. Те, кто могут казаться вам сумасшедшими, могут просто быть другими.
Да что за херь ты несёшь, ненавижу тебя! Ненавижу тебя, ненавижу вас всех, вот бы взять Эрика на руки и спалить всю эту чёртову шарагу!
И обрести обоняние в магазине духов.
Мне плевать на злость Эрика, мне плевать на злость Эрика, мне плевать на злость Эрика, мне плевать на злость Эрика, мне плевать, плевать, плевать!!!
Это как быть слепым
Кровь затекала под ноготь. Мне стало дурно.
И вдруг увидеть тебя.
Я весь был в крови. Заноза ещё внутри.
— Никто не идеален.
Хочу всю вечность касаться твоих волос.
Хотелось плакать от бессилия.
Хочу сомкнуть руки на твоей шее.
Вот бы задушить Эрика.
Как же я
Я ненавижу тебя.
Ненавижу тебя».
Когда заиграла долгожданная тишина, я встал и ушёл из класса. Учитель непонимающе смотрел на меня.
А я выдавливал занозу, притворяясь, играя, что это самое главное в моей жизни.
Я оставлял за собой кровавый след.
В туалете было грязно. От вони разъедало слизистую. В разбитом зеркале отражался участник шоу уродов. Кафель гнил от воды и чьей-то мочи. Заноза не выходила.
Я сполз по одной из исписанных кабинок прямо на скользкий пол, не отрывая взгляда от пальца, пытаясь давить, давить, давить, но выдавливая только заражённую ненавистью кровь.
Ну же, вылезай давай…
Я искусственно заполнял свои мысли.
Белокурые волосы.
Занозааа занозааа занозааа ну вылезааай.
Голубые глаза.
Нууу гдеее жеее тыыы тааааам.
Запах зимы.
Гдееееее тыыыывыыыыыыы.
Он меня ненавидит.
ЗАНОЗАЗАНОЗАЗАНОЗАЗАНОЗАЗАНОЗАЗАНОЗАЗАНОЗАЗАНОЗАЗАНОЗАЗАНОЗАВЫЛЕЗАЙШЛЮХАЕБАНАЯУЖЕЗАЕБАЛАБЛЯТЬИБЕЗТЕБЯПРОБЛЕМПОЛНОАТУТТЫЕЩЁТВАРЬБЛЯТЬУЕБИЩЕСДОХНИГНИЛЬЕБАНАЯ.
И Эрика целую не я. И мне не позволено его целовать.
Ударило по самому больному.
Палец всё ещё болел. Но я плакал не о нём.
Эрик, Эрик, Эрик…
Дёргался и скулил побитым щенком.
Мне было и стыдно, и ненавистно, и противно. Холодные слёзы смешивались с ещё выступающей кровью и падали в лужу то ли воды, то ли мочи.
Голова гудела всё сильнее. Я не плакал несколько лет.
Что ты делаешь со мной, Эрик?
Эрик, прости меня. Мне правда очень жаль, что жизнь нас столкнула.
Эрик…
— Эй.
Чужой голос вернул меня в мир. Эрик?
Я поднял глаза.
В горле встал ком.
Тонкая девочка в безумном, будто порванном бальном платье, обнажающим спереди худые ноги. Длинные платиновые волосы были собраны в два хвоста, чуть не касающихся пола, а в синих глазах, как и на губах, играла вечная улыбка.
Я не верил своим глазам. Нет, этого не может быть, это… мне это всё снится.
Я сглотнул.
Не веря, что это имя вновь слетает с моих губ, прохрипел:
— Лалалу?
