Уроки утопления

Бинты валялись на полу изуродованными трупами. Родители ничего не спросили. Либо не заметили, либо поняли, что уже ничего не сделаешь. След от ножа был прекрасным. — Я очень странно чувствую себя, — признался я Лалалу, разглядывая его переливы на трагических ладонях. Она усмехнулась. — Ага, понимаю. Эрик любит не тебя, а мальчика из сна, Эрик имеет — прям как ты — склонности к насилию, и вообще какой-то он не такой, и сейчас ты в растерянности, запутался в чувствах и разочарован, да? Надо было с самого начала слушаться старшую сестричку Лалалу и не лезть ко всяким тронутым сосаться. Мне всегда казалось странным, что линия жизни на них так резко обрывается. — Не только в этом дело. Ночь не давала мне заснуть своими протяжными стонами боли. Я вновь и вновь рисовал Эрика, его улыбку и его кровь, его счастье и его смерть, момент, в котором мы пересекаемся. Каждому по галлюцинации. В этом мире мы даём каждому по галлюцинации. Правда ли это был я в тех снах? Правда ли те сны были? Казалось, что из его глаз идёт кровь. Правда ли был я? Лалалу заливисто смеялась, совсем не боясь разбудить родителей. — Ну ты и жалкий уродец, конечно, — лепетала она. — Вы со своим дружком просто идеальная пара мерзких ублюдков. Тело слабело с каждым позывом рвоты. Горло горело. Надо как-то дожить до утра. Надо как-то дожить до Эрика. И снова пошла кровь. — Милый, где ты постоянно пропадаешь? Ласковый голос звучал непривычно строго. Отец молчал. — У своей девушки. Глотает таблетки одну за другой. Отец напрягся. Мать поперхнулась водой и тут же натянула улыбку. — Вот как. Не хочешь нас с ней познакомить? — безразлично бросил он. — Нет. Она вам не понравится. Неловкое молчание, перебиваемое звуками гадкого утра. Мама вовремя пришла в себя. — Дорогой, — голос был похож на ржавчину труб, недопитый чёрный чай и раздевалку общественного бассейна, — мы с папой понимаем, что у тебя сейчас трудный возраст. Ты всегда был, ну… не таким, как остальные детишки. Но пойми, это не что-то плохое. Ты не должен вливаться в неприятную тебе компанию и делать неприятные тебе вещи. Авторитет среди ровесников тебе ничего не принесёт, милый, особенно если… — Она не наркоманка, — оборвал её я, — просто у неё хуй. Мы снова погрузились в тяжелое молчание. — Я даже завидую Эрику, — Лалалу тянулась на ходу и подставляла лицо палящему солнцу. — Ты такой красивый без одежды, что хоть картину пиши, честно-честно. Она. — Не говори со мной. — Почему же? Мне казалось, что мы вчера отлично провели время, прямо как когда ты был маленьким, когда не было всех этих безумств и тупых влюбленностей. — Пошла к чёрту! Пошла к чёрту, я ненавижу тебя! В ответ она лишь смеялась. Когда я был маленьким… Я прятался в теле организма. Выискивал Эрика, надеясь, что он поможет положить этому конец, надеясь, что он окажется моей связью с реальностью. Впервые в жизни искренне любил одноклассников, которые, сами того не зная, спасали меня от самого себя. Но Эрика не было. Его пустующее место сияло гнойником на теле траурного класса. Шла биология. Когда я был маленьким, я верил, что Эрик светлый и невинный мальчик, влюблённый в рассветы нового дня. Когда я вырос, я понял, что он такой же искалеченный неловкий ребёнок, как и я. — Понимаешь, не стоит строить какие-то романтичные образы, не узнав толком человека. Потом всегда разочаровываешься, уж поверь мне. Списывал непонятные термины с доски. Ты удивишься, но я не разочарован. — Говори со мной нормально, я ненавижу в мыслях твоих копаться! — вспылила Лалалу. — Не человек, а помойка какая-то, тебя любить — гвозди жевать, как ты вообще в мире существуешь? Её лицо исказилось в зловещей гримасе. — Эй, знаешь что? Она, смотря только на меня, медленно подошла к бывшей парте Эрика. Очень резко, будто падая, села на его стул, вальяжно закинув ногу на ногу. Скрещивала руки, с ненавистью смотрела сверху вниз на меня. Что ты пытаешься сказать этим? — Ты ещё и!.. Но не успела она договорить, как двери класса распахнулись. Лалалу, тихо ахнув, испарилась. Эрик выглядел обеспокоенным и помятым, нелепо держал в одной руке рюкзак, а в другой книгу. Круги под глазами чернели, а голос ослаб, как при болезни. Лишь бы он не чувствовал себя виноватым. Неосознанно сжал и разжал руку. Больно. Эрик был. Эрик был там, и для меня это значило всё на свете. Пока Эрик был там, я был спокоен. Он смотрел в мои глаза смущённо и так печально, будто хотел расплакаться. Я пытался через силу улыбаться. Ты в порядке. Я в порядке. Нам надо держаться друг друга, да? Мы общались взглядами всю биологию. Страх напоминал о себе редкой поднимающейся тревогой, шорохом мыслей и их пульсом. Но я знал, что буду в порядке, пока холод чужих глаз пробирает меня до дрожи. Одни в опустевшем классе. Короткая перемена. Голубые глаза были наполнены истинной трагедией и смятением. Переживает? Я хотел успокоить его, но все слова умирали, уничтожались и обрывались во мне. Будто мне за мгновение вырезали голосовые связки. Мы стояли друг напротив друга и молчали, даже не встречаясь взглядами. Мой милый, милый ребёнок, прошу, скажи хоть что-нибудь. Книга, которую он слабо сжимал, выглядела даже старше и потрепанней того дневника. Неужели он и правда выполнил задание этого тронутого учителя? Но мои догадки разбились о протянутые хрупкие руки. — Тебе, — выдавил Эрик, напряжённо смотря в сторону. Неужели ты хочешь загладить вину? Эрик, в этом нет нужды. Но звуки никак не выходили из меня. Дрожа, я взял книгу. Это было древнее, ещё советское издание с изодранным в клочья корешком и погнутыми уголками. Слегка выцветшая, но всё ещё красочная и почему-то до тоски пробирающая обложка, на которой ярким пятном выделялась одна-единственная надпись. «Солярис». Аккуратно проводил пальцами, не понимая ничего. Слышал запах пыли, печали и тёплого дождя. — Артуру эту книгу подарила бабушка. Он… он отдал её мне. В самом верху пожелтевшего форзаца красовалось перечёркнутое, наспех сделанное «Эрику». Чуть ниже до скрежета милым безумным почерком «Луке». Я посмотрел на Эрика. Его брови приподнялись, будто он был чем-то расстроен. — Я никак не мог понять, почему он мне её отдал. Но… знаешь, я понимаю, почему отдаю её тебе. Доносился свежий запах сирени. Улыбка побитого мальчика внушала мне небывалое, почти детское спокойствие. Я был счастлив. Счастлив видеть его, счастлив касаться его глаз своими взглядами. Счастлив быть рядом с ним. — Спасибо, — наконец прошептал я. И его неидеальность, его каменное дно, его несоответствие ожиданиям делали его лишь более волшебным. Нет, он не подчиняющаяся любым просьбам, не подстраивающаяся под каждый вздох Лалалу. Нет, он человек. Он существует. Существует… Два мига смешались в один. Осознание ударило прямо в солнечное сплетение. Так, что отшатнулся. И улыбка превратилась в злобную насмешку. Я всё понял, всё резко, всё слишком трагично, слишком забавно понял, почему Эрик понял, что понял, что я, что, что, что, что, что, что, что… Ноги уже не держали меня. А Наташа Бондарчук была для меня такой красивой в детстве. Эрик зачем Эрик зачем Эрик я доверял тебе Эрик я бежал к тебе чтобы удостовериться что, а ты своими намеками своими томным взглядами своими твоими руками Эрик лучше бы ты просто убил меня вчера Эрик я не хочу это осознавать Эрик ты знаешь конец этого Эрик Эрик Эрик Эрик Эрик Эрик Эрик почему ты дал мне жизнь Эрик Эрик, ты вчера мыл посуду? Эрик, что тебе вчера снилось? Эрик, кого ты скрываешь? Эрик, почему почему почему ты так жесток, Эрик, я… Отчаянно прижимал книгу к груди. Слёзы обжигали щёки, падали на пол. Я скулил, как побитая блохастая псина. Ногти скрипели о мерзостно красивую обложку. Ах, какое чудо, какое чудо, ах, какой сон мне снился сегодня! Мне снилось, снилось, снилось… Снилось, что всё это время я был во сне. Испуганно. Секунда. Лицо Эрика, его тревожные глаза так рядом. У меня вместо голоса вырывалось озлобленное. Эрик, Эрик, Эрик, это правда? Я видел его дрожь, я чувствовал, что он боялся. Чего? Меня? Я чувствовал, как он слабо обнимал меня, как отчаянно утыкался лицом мне в плечо. Я чувствовал, как мараю его одежду, чувствовал что-то острое. Как я могу что-то чувствовать? Как Лалалу что-то чувствует? Зачем, зачем ты дал мне почувствовать, зачем мы встретились с тобой в тот день, Эрик, зачем ты создал меня, Эрик, зачем ты врал мне? — Я… я не… ЭРИКЭРИКЭРИКЭРИКЭРИКЭРИКЭРИКЭРИКЭРИКЭРИКЭРИКЭРИКЭРИКЭРИК — П-прости… Подо мной проваливался пол. Запах сирени и свежесть были лишь дешёвыми декорациями. Как я не заметил этого сразу?.. Понимают ли окружающие люди, что я не настоящий Лука? Знают ли они о… Или… Как я заметил, что самый неживой мальчик оказался единственным настоящим? Как я… Оказался куклой? — Моя любимая книга — «Солярис». — «Солярис»? — Ага. Если всё и так чужой нелепый сон, то какой смысл? Копии копий смотрели на меня. Кто-то насмешливо улыбался, кто-то был серьёзен. Кто-то был Эриком. Взгляд его печальных алых глаз терялся среди точно таких же уродливых. Руки гноились, а он пытался выражать эмоции. — И чем именно она тебе нравится? Что за глупая имитация здоровой атмосферы? Все же знают, что нереальны, все же знают, что в этом смысла нет совсем. Так зачем? Зачем пытаться вести себя? Как же я вас всех ненавижу, какие же вы все дураки, как же это безумно, какой же ты, Эрик, беспросветный дурак. На него не обращали внимания, будто его и не было. Не спрашивали на уроках, не шептались за спинами, не поджигали форму. Вот и сейчас его не спрашивали о книге. Удобно. А что бы он ответил миру, будь он настоящим? Какой на самом деле мир? — Какая разница? Смешки, насмешки, хитрые переглядывания. Чего ещё можно было ожидать? Лишь Эрик. Эрик. Разницы и в самом деле нет. Они все уходили из класса. Учитель, подарив многозначительный жалостливый взгляд, наконец тоже удалился. В пизду это всё, пойду домой. Класс рушился с каждым моим шагом, трещал по швам, но я успел привыкнуть к этому за день. Декорации хрупки, они созданы бездарным безруким художником. Конечно, ведь на самом деле он поэт. — Эй. Я обернулся. Высокий тощий мальчик со взглядом серийного убийцы и до убогости большими губами. Он скрещивал на груди уродливые руки-палки и выжидающе смотрел на меня, будто я задолжал ему что-то. Эрик, ты это чучело на ходу выдумал? — Ты ещё, блять, кто такой? Синие глаза округлились, но он тут же снова нахмурился и подошёл ближе. — Я, — голос низкий, как у взрослого мужчины, — брат девочки, которую ты пару дней назад очень, сука, сильно обидел. Из меня вырвался смешок. — Вы типа двойняшки? — Головой подумай. Эта наигранная глупая злость была даже комичной. Расширяющиеся ноздри, перепуганные глаза и запах пота делали его ещё сильнее похожим на ту тупую девчонку. — И что тебе от меня надо? Я не мог скрыть улыбку, когда он, напрягая свои полторы извилины, тяжело смотрел в сторону. Слишком сложно? — Чтоб ты, сука, извинился, — наконец выдал он, сжимая кулаки. — Ладно. Извини. — Искренне, блять! Он кричал, брызгая слюной и сжимая кулаки, а я уже откровенно смеялся над ним. Наконец-то ты придумал что-то хорошее, Эрик! Какой, блять, охуительный мальчик! — Ты совсем ебанулся что ли? — странно дёрнул плечом и резко пошёл на меня с явным намерением ударить, хоть в каждом его движении и чувствовалось глубокое нежелание заниматься этим. Но было глубоко плевать и на него, и на иллюзорную боль, и на этот фальшивый, гнилой сон. Вот бы когда-нибудь проснуться, вот бы стать настоящим Лукой. Он даже не успел занести кулак. Мгновения рассыпались, как в замедленной съемке, как в серии отвратительных фотографий. Мелькали краски, чужие волосы, бесконечные запахи, голоса, прекрасные улыбки, кровь. Кровь… Капала с ножа на пол. Парень держался за шею, шокировано смотрел наполненными слезами глазами на стеклянного Эрика. — Ч-что… Очередной сухой удар прервал его. Ноги подкосились, и он с противным звуком упал на колени, шипя и дергаясь, как в предсмертной конвульсии. В алых глазах не было даже бликов. Я стоял, не до конца понимая, что вообще случилось, не в силах заставить себя сделать что-то. Будто меня прибили гвоздями к полу, будто забрали остатки мозга. Крови не очень много. Слегка поцарапал шею? — Он больше не тронет тебя, — тихо сказал Эрик, не отрывая взгляда от перепуганного рыдающего мальчика, пытающегося вытереть кровь тыльной стороной ладони. — Идём домой. — Ч-что тут… Удар пришёлся прямо на нос. Раздался испуганный скулёж. Количество крови вокруг завораживало. Эрик? Эрик? Невинная улыбка смотрящего на меня Эрика совершенно не сочеталась с его уродливым лицом и уродливыми планами. — Идём? Он придумывает какую-то дикую историю, он заставляет участвовать меня в этом, он травит меня этим искусственным миром, давит на жалость, заставляет любить, сжигает форму, запрещает выражать эмоции. Чего он хочет? Повторения силуэтов? Чего? Чего? Кто из нас всех вообще реальный? Я пытался нащупать стену руками. Вместо неё была тьма. Алые глаза проваливались, тонкие губы растягивались в неестественной улыбке, запах зимы превращался в запах гниения. Я не боюсь тебя. Испуганные всхлипы прекращались. Прекращалось всё. — П-пошёл ты нахуй, чёрт ебаный! — выкрикнул я Эрику. — Пошёл нахуй, ты заебал уже! Мимо неслись бездушные куклы. Мимо неслись настоящие люди? Искусственный потолок, врата в ад. Настоящее место? Я слышал голос Эрика, слышал, как он что-то объяснял. Не это ли моё подсознание? Прости, прости, прости, я люблю тебя, Эрик, я ненавижу тебя за всё, что ты сделал, за всё, что ты создал, сдохни, сдохни, сдохни, сдохни, сдохни, хватит мучить тебя, почему ты не заверил меня, почему ты подтвердил мои опасения, почему, почему, почему… Я ударил его на глазах у всей школы. Искусственные? Он держался за покрасневшую щеку, ошарашено смотря на меня своими чёрными впадинами. Искусственные. Даже не убьёт? Под всеобщее неодобрение, под боль любимого человека я падал в объятия единственного настоящего человека в этом чертовом мире. Я падал в объятия Лалалу. Бледные колени. Окна наглухо закрыты и занавешены. «Солярис» покоится рядом с дневником. Родители многозначительно молчат. Душно. Хочется есть. Хочется рисовать. — Я так устал, — шептал. — Я просто хочу понять всё и жить дальше спокойно. Но как тут вообще можно что-то понять? Я не видел её лица, но я знал, что она всё так же улыбалась. Наверное, отводила глаза и думала. — Ты любишь Эрика, верно? Во рту пересохло. Я не был готов признать это после всего, что случилось. — Очень. — Тогда убей его! Сердце упало вниз. Я приподнялся, не веря своим ушам. Лалалу сияла, явно довольная своей идеей. Заметив моё недоумение, она тут же принялась пояснять: — Ну, смотри. Если он плод твоего воображения, то ничего страшного не произойдёт, ты только лишишь его лишних страданий. Если ты плод его воображения, то лишишь страданий самого себя и освободишься. Если вы оба живые люди, — она усмехнулась, — то тут возникают небольшие проблемы. Но блин, милый, ты посмотри на него: он живёт как во сне, ему плевать и на свою, и на чужую жизнь, всё, что он чувствует — какие-то рефлексы, а тебя он на полном серьёзе считает мальчиком из снов. Опять же, убив его, ты избавишь его от страданий. Кстати, тюрьмы ты тоже можешь избежать. Если такое и правда случится, то я смогу забрать тебя домой. К другим девочкам-волшебницам. Убийство. Почему-то слова Лалалу имели смысл. У Бий Ство. Надо убить Эрика, чтобы мы оба были счастливы. Надо убить его, а затем убить себя. Улыбка Лалалу растянулась ещё сильнее. — Нож в третьем шкафчике сверху. Завтра я всё узнаю. Сердце бешено колотилось при этой мысли. Завтра всё станет правдой! Мы наконец-то избавимся от оков, Эрик! Эрик! Эрик! Как же я люблю тебя, как же я тобой восхищаюсь! Что происходит? Почему я вижу это? Почему я слышу этот смех? Почему… Когда я был маленьким, моим домом была пещера. Когда я был маленьким, убили мою старшую сестру. Я хотел выебать старшую сестру, но вместо этого я плакал над её отрубленной головой. «Я не чувствую боли, когда разрезаю свою собственную плоть. Кто-нибудь её чувствует?» Лалалу засмеялась над моей шуткой про сестру. — Что с тобой? — Ты никуда не пойдёшь! — Что ты делаешь? Прекрати! Почему-то чувствую боль. Меня ударили? Внутри всё безумно сжималось, внутри было безумно. Вспышки света и цвета, дрожь, крики, хотелось вырвать глаза. Пожалуйста, прекратите! Эрик, это делаешь ты? Эрик, не надо! — Я бы никогда не подумала, что тебя кто-то сможет полюбить. Прости… — Ты сам-то хоть понимаешь что-то? Реальность там, нереальность. Как же ты меня бесишь, это пиздец какой-то! Я помнил много вещей. «Я не должен быть здесь. Я должен был умереть ещё тогда». «Сегодня Лука…» «Лука, он…» Целуй меня, целуй меня, целуй меня. Пока лучи не целятся в нас, Пока ещё мы что-то чувствуем. — Назовёшь меня ебанутым, да? Вкус плоти во рту. Головокружение. Чужая плоть у меня во рту. Мне больше не хотелось дрочить на изуродованный труп Эрика. Я брал отцовский ремень и душил им себя. Пожалуйста, хватит! — Ты хоть что-то осознаёшь? Эй! М-милый, что… Пожалуйста, хватит! Пожалуйста, хватит! — Пожалуйста, хватит! Стоял жаркий летний день. Друзья потрошили моего плюшевого мишку. — Хватит! Пожалуйста, хватит! Горячие слёзы текли по щекам. — Хватит!.. Я проснулся на полу в кабинете. Бледное субботнее солнце было похоже на изуродованную луну. Голова трещала по швам, как и я сам. Память будто отшибло. И при этом я чувствовал, что что-то жуткое закончилось только что. «Неужели всё это был сон?» — подумал я. Если нет, то… надо спасти Эрика. И себя.