Уроки утопления

Родители смотрели на меня с жалостью, пока я съедал всё, что было на столе. Часы тикали, количество маминых таблеток увеличивалось. Ещё один неловкий разговор? Мать громко выдохнула. — Дорогой, посмотри на меня, пожалуйста. На её глазах дрожали слёзы. Некрасивые, грубые руки сжимали листок бумаги. Диагноз? У неё рак? В любом случае, это уже не имеет смысла. — Это и есть тот мальчик, который тебе нравится? Смысл брошенных слов доходил до меня несколько минут, а затем застыл в коленях, забрался в горло, обвился вокруг шеи. Да. Это был мой глупый рисунок обнаженного Эрика. Взгляды родителей стали по-настоящему скорбными, будто они были не на семейном завтраке, а на ебаных похоронах, в то время как я просто пытался осмыслить произошедшее. — Дорогой, мы хотим сказать, что догадывались об этом, — она говорила мягко, как воспитательница в детском саду. — Ну, ты тоже намекал на это, правда… — она прокашлялась, а злость нарастала во мне. — В твоих чувствах нет ничего плохого. Мы… мы рады за вас, правда. Я молчал, не понимая смысл этого сумбурного монолога. Видел за натянутой улыбкой беспокойство и тревогу. — Но на венерические и наркотики тебя проверим, — сухо и зло говорил отец, доставая сигареты. — Вообще, я бы дал тебе по первое число за твоё поведение и за связь с этим мальчиком в частности, но твоя мать… — Вы рылись в моих вещах? Наступила короткая пауза. Они оба смотрели на меня. Мать смущённо хлопала глазами, слегка царапала руки. Отец хмурился. Никто не спешил ничего сказать. Пиздец, блять, только и могут, что трепаться без дела. — Вы искали у меня в вещах наркотики, — я говорил медленно, на одном дыхании, чеканя каждое слово, сам для себя, не обращая внимания ни на чужие всхлипы, ни на блеск грозных глаз. — Зачем-то рылись в рисунках, выудили этот с голым мальчиком, взяли его, показываете его на завтраке, говорите, что всё, блять, заебись, но всё равно устроите проверку на всякую хуйню и на наркотики, которые в итоге так и не нашли, — я устало выдохнул, смотря в покрасневшие от ярости глаза отца, наблюдая за его сжатыми губами и напряжёнными руками. — Вы вообще нормальные? Мать беззвучно плакала. Нам было плевать. Мы смотрели друг на друга, сдерживаясь из последних сил. Часы тикали. Я слышал, как он сглатывает слюну, слегка наклоняется ко мне. — А шататься по мужиками, — он говорил так тихо, что рвались барабанные перепонки, — в семнадцать лет, по-твоему, нормально? Она пыталась что-то сказать нам. Человек, который зачал меня, на самом деле гнилой до костей. — Я по мужикам не шатаюсь, — предательская улыбка разрезала моё лицо. — Я ж не ты. Он не выдержал первый. Лицо пропитывалось липкой кровью, нос ныл от грубого удара кулаком. — Скотина, блять! Плач матери превратился в ужасные рыдания, больше похожие на крики из ада. Он отвешивал одну пощёчину за другой, кричал не своим голосом, а мне трудно было не улыбаться. Мы с Эриком скоро уйдём отсюда, мы скоро уйдём, мы уже совсем скоро уйдём… — Ебаная тварь неблагодарная! Со всей силы потянул за волосы, вытаскивая из-за стола, кидая на пол, как использованную шлюху. Мне было трудно не улыбаться, было трудно не смеяться, было трудно не наслаждаться кровью на лице, на полу, на руках, боли во всем теле, трудно было не наслаждаться следами на лице. Жалкие, бедные, несчастные люди. — Убирайся из моего дома! Убирайся отсюда, шваль! — Хватит уже, — она не пыталась ничего сделать, только держалась за сердце и плакала, — хватит… А я хихикал. А мне было забавно. С трудом поднимался и хихикал, заливисто смеялся над ними, их глупостью, бедностью, над их несчастием, над их пустотой. Скоро всё закончится, скоро закончатся они. Но они будто ничего не понимали. Я опирался на стену, пачкая её кровью. Сколько её вообще в моем теле? Надо бы всё прояснить. — Пошли, — говорил я сквозь смех, — пошли вы, короче, нахуй, — я широко улыбнулся отцу своей лучшей, самой широкой улыбкой. По стене то ли шёл, то ли полз до входной двери. — Пошли вы, блять, все нахуй, я вас всех ненавижу, долбоебы, блять. Они не пытались ничего сделать. — Пока, блять, — со смешком выплюнул я под аккомпанемент из криков и стонов. — Ты такая умница, — восторженно лепетала Лалалу, на ходу обнимая меня за шею, — ты лучший мальчик, ты самый лучший! — Завали ебало. Я пытался вытереть кровь рукавом, но получалось плохо. Прохожие то и дело оборачивались, глазели на меня. Скоро они закончатся, скоро их хрупкий мир разрушится. — Я просто так горда тобой! Ну, то есть, ты реально идёшь убивать его! — Ага. Я тоже пребывал в искреннем восторге. Скорее хотелось вырываться из искусственного мира, из оболочки, скорее хотелось воссоединиться с Эриком уже раз и навсегда. Лалалу выбежала вперёд и взяла меня за руки, заставляя остановиться. Быстро и невесомо поцеловала. Хихикнула. — Это тебе на удачу. Я молча вытер рот пропитавшимся кровью рукавом. Она грустно, почти трагично улыбнулась. Эрик, видимо, тоже искал меня, раз мы так неожиданно и так чудесно встретились в грязной паршивой подворотне. Голубые глаза округлились то ли от страха, то ли от удивления, оттенки стыда полностью исчезли с неживого лица. Эрик. Эрик. Эти черты, эти тонкие руки и светлые волосы, эти небольшие шрамы на пальцах и этот милый зимний запах — я понимал, что спасу это всё, спасу всё, что было так дорого мне, спасу то единственное, что я в этой жизни любил. Я чувствовал себя Иисусом, крысой, грязной шавкой, я чувствовал себя, блять, Анатолием Москвиным и Девой Марией одновременно. Какой же он уродливый. Губы сами растягивались в той самой улыбке созерцания прекрасного. — Кто это сделал? — выдохнул он, хмурясь. Ах. Да. Моё лицо. — Это… это тот выблядок? Милый, милый, одержимый местью Эрик, забывший о всех своих ошибках. Пришло время мне защищать тебя. Я сделал несколько коротких шажков. Безответно поцеловал неприятные сухие губы. — Лука? Прости… Первый удар пришёлся по шее. Веселье, безудержное веселье наполняло меня вновь и вновь, пока его лицо от крови и смущения окрашивалось в красный, пока Лалалу хлопала в ладоши, пока у меня у самого шла и шла кровь. — Разве ты не счастлив, Эрик?! — кричал я, хватая его за грудки, всматриваясь в голубые глаза. Ах, как я мог забыть! Как я мог забыть! В них. Ничего. Нет. Швырнул его на землю. Прямо как отец меня. Совсем недавно, совсем-совсем, каких-то пару лет назад! Волна возбуждения пронзила меня, когда он несильно, случайно прошёлся ногтями по моей шее. Вот он. Он подо мной. Не сопротивляется, лишь смотрит куда-то непонятно, непонятно, грустно и отдаленно. Хочет?.. — Хочешь умереть? Хочешь умереть, да?! — мне казалось, что тише моего голоса не было ничего в этом мире, не было ничего громче его неразборчивого шёпота. Как же ты меня бесишь! «Целуй меня!» Со всей силы ударил туда, где сходились его хрупкие ключицы. «Пока лучи не целятся в нас». — Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя, сдохни, сдохни, сдохни! Он безвольно мотал головой, подставлял другую щёку в ответ на мои кулаки. Ледяные слёзы капали на его лицо. «Пока ещё мы что-то чувствуем». — Хватит кота за яйца тянуть, — Лалалу стала серьёзной как никогда. — Я ещё пообедать хочу успеть. Задуши его что ли, я не знаю. Душить? Он же умрёт. — Сам знаю что делать, шалава ебаная! — Да-да, хорошо, только побыстрее там. «Пока мы ещё здесь». Я давил на его хрупкую прыщавую шею, смеялся, улыбался, плакал, понимал, что так долго мечтал об этом. Его взгляд стал стеклянным. Он сейчас умрёт. «Целуй меня!» Давил ещё сильнее. Дыхание учащалось, сердце мешало жить. «Я ненавижу когда ты мне так нужен». — Ну вот, так и надо было с самого начала! «Потом ведь всё может быть намного хуже». Ещё чуть-чуть — и его не станет. Что делают во мне эти чувства? «У нас есть час». Мгновение. «Час». Его глаза? Живы ли они? Его душа? Его тело? «Всего час». Я… Не Мо Гу. Смех прекратился. – Предатель, - высокий шёпот, наполненные ненавистью и отчаянием глаза. Она рассыпалась хрупким сном. Я… Не могу убить то единственное, что любил в этой жизни. Сознание медленно приходило ко мне. Руки ослабли. Слёзы текли сами по себе. — Эрик? Эрик, ты… Он не смотрел на меня. Он… умер? Слёзы превратились в рыдания. Пряча лицо в ладонях, я рыдал впервые в жизни. — Эрик… Э-эрик, пожалуйста… Как я мог? Как я… мог? Сомневаться в реальности? Пытаться убить? Убить? Рыдания превратились в истерику. Я выцарапывал себе глаза, сжимался от невыносимой боли. Я убил его. Вспоминал тёплые руки и тихие стихи. Я убил его. Следы ножа на ладони и гляделки. Я убил его. Невыполненные обещания и поцелуи на крыше. Я… убил его. Вслепую искал телефон в кармане. Надо позвонить в полицию. Или в скорую. Или отцу. Или матери. Холод пронзил тело током. Я открыл глаза. Сквозь ссадины, удары, синяки, сквозь кровь и слёзы он смотрел на меня. Кривая улыбка. Эрик? Я отчаянно прижимался к его руке, не моргая смотрел в наполненные слезами глаза. — Не плачь, — тепло сказал он, улыбаясь ещё шире. Слёзы сияли на его щеках влажными дорожками.

«И мы кладём на ковёр оружие».