Учитель и ученик, а что же между ними было?

Очень интересно порой видеть отношения Рейстлина и Даламара глазами других героев «Саги». Вот так видит миссию Даламара на этой земле Китиара: «Что же касается этого жалкого червя – моего брата, то с этой стороны Врат его будут ждать, и кто?! Даламар!» – размышляла молодая женщина уже про себя. – «Темный эльф, который предан своему шалафи и телом и душой. Ты, Даламар, не станешь мешать ему, когда он, извиваясь от боли, выползет из Врат, – ты поможешь ему, и в этом твое предназначение. Нет, дорогой мой любовничек, позволь тебе не поверить. Ни единому твоему слову...»   И эти размышления закончились почти удачной попыткой убийства. А ведь Даламар на тот момент окончательно определился со стороной. Твердо решил пойти против своего шалафи. Уже созвал собрание в храме Паладайна, уже дежурил у врат. И казалось бы, был вполне тверд и решителен в своем выборе.   Китиара, конечно, уже была не совсем адекватна, напугана, и, по сути, готова была косить всех подряд. Однако мысли ее не так уж далеки до истины.   Было бы интересно посмотреть на иное развитие событий «Трилогии легенд». Допустим, Китиара не пришла бы в Башню, Карамон не вернулся бы из прошлого, Таниса не остановили бы от битвы с лордом Сотом. И Даламар встречает своего учителя у Врат − как он и планировал, раненого и обессиленного. Смог бы он исполнить задуманное? Эльф то и дело ходил и всем подряд рассказывал, что убьет своего учителя в момент его слабости и спасет мир, убьет непременно. Но даже в этих его заверениях то и дело проявлялись внутренние метания:   – Когда я вызвался шпионить для Конклава, я знал, что это может стоить мне жизни, однако для меня это была совсем небольшая цена за возможность учиться магии у великого мастера. Как я мог позволить себе потерять его? Даже теперь, когда я думаю о том, что мне придется с ним сделать, о тех знаниях, которые безвозвратно пропадут с его смертью, я начинаю... – Что? – резко спросил Танис, испытав внезапный приступ страха. – Начинаешь задумываться, не пропустить ли его сквозь Врата? Сможешь ли ты в самом деле остановить Рейстлина, когда он вернется? Захочешь ли ты сделать это? У Таниса тоже возникли сомнения касательно Даламара. Почему-то живо рисуется следующая картина: Рейстлин, изрядно потрепанный в битве с Владычицей, произносит пару фраз − о, он обязательно нашел бы нужные, которые бы припечатали ученика и безо всякой магии. И опустились бы руки, и забылись бы все заклятия… И получился бы «Властелин Ничего» и в книжном финале. Точка. Но могло быть и несколько по-другому. Даламар действительно мог бы поднять руку на своего учителя, если довести его до нужного состояния. Ведь как бы ни любили в фаноне штамп «Даламар − верная сучка Рейстлина», как бы в каноне его не подозревали в чрезмерной верности учителю, у эльфа было чувство собственного достоинства. Уязвленное, старательно выстраиваемое вручную − вспомним кастовую структуру Сильванести и низкое происхождение Арджента, но, тем не менее, прочное. Он быстро ставит на место Эльхану Звездный Ветер, вздумавшую кривить при нем лицо − при том, что бывшая принцесса оказалась в точно таком же положении, как он − в положении темного эльфа, изгнанника. Вспомнить его собственное изгнание − как спокойно он держался. И как он, пусть и с горечью, но все же принимал факт ограниченности своих сил в сравнении с Рейстлином.   Рейстлин же невольно периодически прохаживался по этому самому чувству достоинства ученика. Отчасти − одним фактом своего существования и своими недостижимыми магическими скиллами. Но корень претензий, ненависть к учителю, идет скорее от другого. А именно от рейстлиновского знаменитого равнодушия.   Цитата: Завидовал ли я? Да, отчаянно завидовал. Особенно тому, как относился к вам Рейстлин. Вы, наверное, и не подозревали, что я сам нуждаюсь в его заботах и любви, так ведь? А я жаждал его внимания и одобрения. Да, это было так.   Спустя много лет Даламар признается в своих чувствах и кому − Палину, уже немолодому. Племяннику Рейстлина, который видел дядю всего-то несколько раз в жизни. У Палина это откровение вызывает искреннее недоумение: ведь он, в свою очередь, завидовал Даламару. Тот учился у его дяди, находился рядом с ним во времена его триумфа, в то время как для Палина Рейстлин был легендой.   Но Даламару этого было мало, хоть он и любил подчеркивать в разговорах − мол, только я один видел, только я один знаю, каков был Рейстлин, на что он был способен. Будучи юным учеником, он явно старался всячески привлечь внимание своего учителя. Многого эльфу не требовалось − хотя бы малейшее выражение одобрения. Но Рейстлин был всегда скуп на такое − вспомните, как долго приходил в себя от шока Карамон, когда брат неожиданно похвалил его в «Битве близнецов». Даламар изо всех сил старался, став ассистентом с умелыми руками, действительно верным учеником, но Рейстлин все это воспринимал как должное. Его тоже можно было понять − хватало и того, что он учил и растил могущественного волшебника из этого недошпиона, который додумался хватать книги Фистандатилуса голыми руками!   Это равнодушие давило на Даламара − самое страшное наказание для демонстративного типа личности. И пусть его стремление противостоять Рейстлину в конце «Трилогии Легенд» было продиктовано скорее желанием спасти мир, а вместе с ним и самое ценное − магию, можно говорить и о привлечении внимания: «вот теперь-то ты меня заметишь, учитель!»   В том раскладе, где Рейстлин выходит из Бездны, и между ним и его учеником начинается сражение, Маджере мог и спровоцировать ученика на убийство − если бы сделал свою фирменную равнодушную мину и прошел мимо.   Можно заметить, какая начинается реакция у Даламара, когда его учитель вдруг начинает проявлять к кому-нибудь интерес. Взять Испытание Палина − он даже выдвигает совершенно безумную теорию, что посох молодому магу подарил дух Магиуса! Лишь бы только не допустить и мысли о том, что в покойном шалафи взыграли вдруг родственные чувства. А взять интерес учителя к Крисании еще до похода в Бездну? Какой-то допрос с пристрастием:   – Что происходит, шалафи? Я не понимаю… – несмело сказал Даламар. – Эта женщина – кто она? Что она для вас значит?   Нет, я более чем уверена, что уважаемые авторы вовсе не стремились, чтобы это любопытство ученика фонило какой-то… ревностью? Здесь как раз тот случай, когда второстепенный персонаж начинает жить своей жизнью. Задумывался двуличный хитрец, а у него, видите ли, чувства куда сложнее и глубже. Да и интриган из него не получился. Может быть, действительно, не созданы эльфы для лжи. Кроме тех, что с удовольствием вертится в змеином клубке у власти обоих эльфийских королевств. А сосредоточение искренности − в изгнании, у Маджере в учениках. Нет, конечно, он цвет своей мантии выбрал верно, но все же большую часть «Саги» Даламар предстает скорее живой иллюстрацией к фразе из мюзикла «черный маг – не тот, кто зол, а тот, кто прибегает к силам зла». Что подразумевается под метаниями темного эльфа, под его желанием внимания от шалафи? Нет, повторюсь, не романтические чувства в их общепринятом понимании. Но все же и не просто жажда одобрения от наставника. Одержимость Даламара своим учителем слишком сильна, и с годами только усиливается. В конце «Трилогии легенд» мы видим его отчаянно бодрящимся: «в башне порядок наведу, стану главой черной ложи, приду сюда с толпой верных учеников». Во «Втором поколении» и «Драконах Летнего полдня» мы уже видим Даламара как архимага, который получил все, чего хотел, но почему-то упорно отказывается снять с себя, наконец, бремя «первого и единственного ученика Рейстлина». И да, при случае рвущего на себе одежды, демонстрирующего следы от проклятия − спустя столько лет. И речи этого персонажа, так-то здравого смысла не лишенного, становятся сумбурными и неадекватными, стоит ему заговорить о шалафи.   А Испытание Палина, где Даламар создал иллюзию своего учителя? Заметьте, с какой любовью и вниманием к деталям были сделаны пытки лже-Рейстлина в Бездне. Это прямо арт-терапия, способ выплеснуть накипевшее. Но что же происходит, когда шалафи и впрямь выходит из Бездны? Да еще и без магии? Когда эльфу не нужно его бояться?   Даламар покорно работает для него телепортом, носится по библиотеке, отыскивая какие-то книги. Разумеется, нужно снова мир спасать, не время для старых обид… И он твердо пресекает намерения Рейстлина откреститься от прошлого: – Тебе нет нужды так меня называть. Я больше не твой учитель. Даламар улыбнулся темной, кривой улыбкой. Он расстегнул застежку, украшенную изображением черного лебедя, и распахнул складки черного вельвета. На гладкой коже эльфа были отчетливо видны пять ран, по виду и расположению которых становилось очевидно, что нанесены они были длинными ногтями. Раны были свежими и еще кровоточили. – Ты всегда будешь моим учителем, – заявил Даламар. – Как видишь, я усвоил урок, что ты преподал мне сегодня. – Похоже, он пошел тебе на пользу, – холодно заметил Рейстлин. Он начал постукивать пальцами правой руки по поверхности стола. – Я восхищаюсь тобой, – тихо сказал Даламар, – До сих пор. Он запахнул одежды и добавил: – И буду вечно тебя ненавидеть. Снова о ненависти. И опять идет реакция на индифферентность учителя. Каково Даламару, когда Рейстлин, отчасти познавший в Бездне дзен-буддизм, спустя столько лет ходит по миру, и для каждого у него находится нужное слово? Он извиняется перед братом, взращивает уверенность в племяннике, выказывает желание увидеть свою жрицу… Ну ладно это, но у Рейстлина находится время и на беседу со своей лже-дочкой и даже на то, чтобы промыть мозги Стилу Светлому Мечу − вот уж кто здесь вообще посторонний. А для Даламара таких слов не находится. Но уж хотя бы священное право называться его учеником Рейстлин у него не отберет.   И причина одержимости Даламара кроется отчасти именно в этом − в невозможности получить желаемое: внимания, интереса от Маджере. Поняв, что учитель может вернуться из Бездны, эльф уже даже на негативное внимание был согласен − пытался использовать Палина, не моргнув глазом, поверил в безумную легенду о том, что шалафи сделал ребенка ирде − в надежде заполучить хоть какой-то рычаг давления на учителя. И в обоих случаях потерпел неудачу, а Рейстлин так вообще отмахнулся от столь мелочных интриг.   А вторая причина, что добавляет оттенок двусмысленности отношениям учителя и ученика − это магия. Ведь все-таки несколько лет подряд в Палантасской башне эти двое именно ей и занимались. А ведь совместно пережитый магический ритуал тоже является неслабым чувственным опытом. Даже судя по описаниям, куда более ярким в плане ощущений, чем тот же секс. Маги, к тому же, чувствовали друг друга во время совместных ритуалов, ощущали наличие друг у друга магической силы. И в некотором роде Рейстлин, направляя Даламара по этому пути, демонстрируя такой уровень магического искусства, который тому и не снился, стал в глазах ученика кем-то вроде четвертого бога магии. И даже когда Маджере явился к нему, лишенный волшебства, это не лишило его божественной ауры в глазах ученика.   Что касается холодного отношения Рейстлина к Даламару, оно отчасти объясняется тем, что он и так достаточно ему дал, обучил, допустил в свою башню. И ему может быть искренне непонятно, чего еще ученику может быть надо. А Даламар ни за что не скажет. Это не Карамон, не Палин, которые могут просить его остаться. Он не из тех, кто будет хватать за рукав и призывать к ответу. Он лучше спустя лет тридцать устроит истерику Палину или еще кому... Какие-то мелкие интриги, которые начинает предпринимать эльф, раздражают Рейстлина и вызывают у него презрение. И ему невдомек, что все эти игры с членами его семьи и лже-детьми − не что иное, как попытка привлечь внимание. А может быть, напротив, он это понимает, и оттого раздражается еще больше. В любом случае, маг ясно дает понять, что уж Даламару он точно ничего не должен, и отказывается заодно вправлять мозг и ему. Звучит как-то неутешительно для Даламара. Зачем тогда Рейстлину нужно было вообще пускать его на порог башни? На этот вопрос я попробую ответить в следующей главе.