Любви в аду история

Всё, что будет, крест мой

      Гарри, абсолютно незаметно для себя, потерял счёт дням, которые летели слишком быстро и проходили столь идентично в своей бессмысленности, что могло показаться, что он просто застрял в закольцованной временной петле.       Последним ярким пятном в памяти вообще остался только тот самый воскресный вечер. Тогда эмоции, после осознания случившегося с Луной в полной мере, что и оказалось последней каплей, всё же взяли верх над любым здравым смыслом, и Северусу пришлось успокаивать случившуюся с ним истерику зельями.       Впрочем, на том моменте закончилась не только истерика, но и нормальное общение с Северусом. Нет, тот по-прежнему был частым гостем в коттедже, который снимал Гарри, постоянно проверяя состояние Полумны и не оставив надежды ей помочь, хотя проклятие обратимости и не имело.       Вот только с самим Гарри Северус больше не разговаривал, позволяя себе лишь сухие лаконичные приветствия и ответы на заданные напрямую вопросы. Конечно, можно было попытаться вывести его на разговор, но никакого желания это делать Гарри не чувствовал.       Ещё слишком много бесполезных слов, которые ничего не изменят, ничего не исправят и никому не помогут. Возможно, Северус уже не услышал от него чего-то, на что рассчитывал в тот вечер, а может, просто так и не принял его поступка, на что, без сомнения, имел как право, так и основания.       Сам Гарри ещё иногда вяло размышлял — откуда Северус вообще так хорошо осведомлён о событиях и почему скрывал эту осведомлённость ранее, но, не испытывая подлинной заинтересованности в нахождении ответа, быстро оставлял эти мысли.       Первое время он ждал боли. Даже надеялся, что она придёт, позволяя раствориться и забыться в ней не ради жалости к себе, но ради желанного наказания, выбранного даже не им самим, а Томом для него. Последнее, что тот вообще для него сделал в этой жизни — в этом Гарри не сомневался.       Но некоторое время спустя он только убедился, что эффект обманутых ожиданий дарит очень неприятные ощущения. Он даже задумался о собственной психической нормальности, когда так и не почувствовал ни боли, ни тоски, ни даже сожаления.       Он так и не сказал это Северусу в тот вечер в и без того слишком длинном для них диалоге, но он не сожалел, как могло бы показаться. Не только о том, что сделал с Беллатрисой, но и о своём поступке в принципе, хотя и признавал его низость и подлость.       Иногда как-то нехотя мелькали мысли, что он просто вообще разучился чувствовать. Или что у него затянувшийся шок после осознания истины. Вот только это всё выглядело не объяснениями, а попытками найти себе очередные оправдания.       Гарри устало вздохнул, швыряя небольшой камешек в воду и вызывая простым действием круговую рябь на поверхности водной глади. Он сидел на берегу моря каждый день, чаще всего до заката, но вряд ли бы смог ответить, спроси его кто, зачем это делает.       Спрашивать, впрочем, было некому, а он сам не задумывался о своём то ли вынужденном, то ли всё же добровольно выбранном одиночестве. Оно не дарило покой, но дарило иллюзию жизни. Сейчас это казалось вполне приемлемым.       Потому что позволить себе выбрать смерть — он не мог. И даже не потому, что не считал себя вправе принять такое решение. Ему претили подозрения самого себя в том, что он лишь хочет использовать это как средство привлечения внимания.       Это ведь так эффектно — красиво уйти из жизни в юном возрасте, не выдержав мук совести и тяжести чувства вины за совершённое неблаговидное деяние. На таких мыслях Гарри физически ощущал лёгкую тошноту и отвращение где-то в груди.        Не ощущал он никакой вины. Понятия не имел — осталась ли у него совесть, она о себе напоминать не спешила. Он так и не нашёл в себе раскаяния, которое тоже ждал. И даже тосковать по Тому не получалось, хотя он был уверен, что уж это — непреложность, которую не властно изменить ничто.       Зато весьма неожиданно он чувствовал стыд. За истерику, на которую сорвался, провоцируя Тома. Почему-то когда остались только они двое и неприглядная правда, самоконтроль, успешно позволяющий актёрскую игру до этого, покинул самого Гарри в мгновение.       Тогда он ещё думал, что Том виновен. И ничего не мог поделать с тем, что, глядя на него, осознавал, что принял даже это, как ни старался отрицать. Не простил, но принял и всей душой рвался к единственному человеку, который вызывал какую-то немыслимую в сочетании гамму чувств.       Он сорвался тогда. Прочувствовав до конца собственную беспомощность перед Томом, он устроил какую-то бессмысленную детскую истерику, надеясь обрести то ли смерть, то ли просто повод снова выбрать для себя ненависть к Тому хоть ненадолго.       Конечно, не стоило ожидать, что тот поддастся на такую глупую провокацию. И почему-то стыд за эту попытку отчётливо ощущался до сих пор. Гарри порой едва сдерживал истерический смех по этому поводу. Чувствовать только это в данной ситуации казалось полным абсурдом.       Гарри вполне отдавал себе отчёт, что с этим странным состоянием, которое не походило ни на затянувшуюся депрессию, ни на предсказуемое и логичное самоедство, надо что-то делать. Так не могло продолжаться — он это знал, но дни летели, а ничего не менялось.       Возможно, тот же Северус ждал от него другого. Или не ждал ничего. Их недолгая дружба в свете новых открытий об осведомленности Северуса теперь уже не выглядела естественной и настоящей, смазанная не обидой, но объяснимой подозрительностью.       Мысль неожиданно зацепила внимание Гарри, отвлекая его от бесполезного созерцания слишком смелой морской черепахи, плавающей по дну около самого берега. Взгляд абсолютно на всё, начиная с самого себя, через призму подозрения — откуда это?       Просто проекция, отражение собственного поступка? Или новое осознание, что мир несовершенен и никогда не будет? Он рос на идеалах и, естественно, всегда считал это единственно верным, даже не отдавая себе в этом отчёта.       Проверенные веками догмы о торжестве справедливости и честности, о подлинных дружбе и любви, о героизме и отваге, о правильных целях и чистоте помыслов. А вот теперь он совершил грязный и подлый поступок.       Исходя из привитых убеждений — он уже должен каяться, использовать свой шанс на искупление и исправлять допущенную ошибку, прочувствовав и осознав при этом всю недопустимость своего заблуждения и действия в этот момент.И это, наверняка, единственно верное решение.       Вот только почему-то именно этого и не происходило. Гарри прищурился, вглядываясь в морскую гладь. Рядом с Томом он странным образом успел столкнуться с реальностью без прикрас, не всегда правильной или идеальной, но единственно существующей.       И теперь понимал только одно — всё имеет обратную сторону, а мир строится из полумер и стоит на балансе, рождающем равновесие. Вот его любовь к Тому — недопустима и неправильна, запретна. Он считал так долгое время. И даже не столько из убеждений, сколько из-за всего, что стояло между ними.       Ведь не мог же он любить того, кто был его врагом? Кто внушил ему ложь. Кто всю жизнь причинял ему боль и убивал дорогих ему людей. Конечно же, нет. Вот только он любил. Не за что-то, не вопреки чему-то, а просто любил — неидеальной и неправильной любовью.       Которая стала ещё более неправильной после его предательства, но сути, правда, при этом всё равно не сменила. Возможно потому, что чувство в принципе не определяет своё существование поступками, если оно настоящее. А возможно, это лишь жалкие попытки вновь оправдать себя.       Гарри уже прикрыл глаза, возвращаясь к теперь привычной для него пустоте внутри и отгоняя какие-то странные размышления, когда почувствовал рядом движение воздуха. Он вскочил мгновенно, повинуясь голым инстинктам, хотя и не чувствовал ни малейшего страха перед возможной опасностью.       Сэм Адамс только усмехнулся — знакомо и добродушно — над его настороженностью и небрежно кивнул в знак приветствия. Гарри ещё смотрел на него абсолютно растерянно, поймав себя на мысли, что удивляться он не разучился, а Сэм уже опустился на песок, скидывая летние сандалии.        — Как ты меня нашёл? — выпалил Гарри первое, что пришло в голову, запоздало осознавая глупость вопроса.        — Я затрудняюсь ответить, — Сэм насмешливо сверкнул тёмными глазами. — Может, я привёл тебя в тот коттедж, который просто за поворотом в нескольких десятках футов, парень?       Гарри поймал себя на невольной улыбке только через несколько секунд, что удивило его даже больше неожиданного появления Сэма. Отбросив анализ и размышления до того времени, когда вновь останется один, он опустился почти на то же место, где сидел до этого, оказываясь напротив Сэма.        — Возможно, я припоминаю, — Гарри улыбнулся. — Тогда задам другой вопрос — зачем ты меня нашёл? Я тебе всё-таки не доверяю теперь, помнишь? — наигранно серьёзно вопросил он.        — Боюсь, ты будешь невероятно удивлён ответом, — Сэм тяжело вздохнул, хотя глаза его и лукаво сверкали. — Я хотел поговорить. Кажется, я задолжал тебе свою историю, не так ли?       Гарри вскинул брови скорее в безмолвном вопросе, чем удивлении, размышляя о невероятности подобных совпадений. Шутить вновь за долгое время — это, конечно, было хорошо, но Сэм действительно оставался весьма подозрительной личностью.        — Серьёзно? — вслух поинтересовался Гарри. — Ты просто появляешься из ниоткуда, чтобы вдруг рассказать мне, кто ты? После того, как мы не общались долгое время? Зачем это тебе? Зачем это мне? Мимолётная симпатия — вряд ли достаточное основание.        — Недостаточное, — Сэм кивнул, резко становясь серьёзнее. — И я не собираюсь рассказывать тебе — кто я. Моё имя — прежнее, данное при рождении, возможно, могло бы тебе что-то сказать или оказаться знакомым для тебя, но я давно оставил прошлое в пользу настоящего. Так что в оглашении смысла я не вижу.        — Если ты даже своё подлинное имя не готов назвать, то какую вообще историю собрался рассказывать? — иронично поинтересовался Гарри, не спеша, впрочем, прекращать странный, но неожиданно живой разговор. Живой в окружающей мёртвой обстановке. — Как ты стал тем, кто ты есть?        — Не думаю, что тебя настолько заинтересовала яхта, чтобы слушать кучу скучных терминов, — опроверг его предположение Сэм, привычно улыбаясь с хитринкой. — Давай так. Я честно признаюсь, что к разговору с тобой меня подтолкнула некая информация. Комментировать это я не буду, можешь не пытаться спрашивать, я говорю только для того, чтобы ты не изводил себя впоследствии поиском объяснения моего неожиданного появления.        — О, просто отлично, — неверяще воскликнул Гарри. — То есть ты едва ли не прямым текстом говоришь, что тебя попросили со мной поговорить, а я не должен задавать вопросов по этому поводу?        — Именно, — улыбнулся Сэм как ни в чём не бывало. — Всегда считал тебя неглупым парнем. Я долго думал — стоит ли вообще тебя искать и смогу ли я сказать хоть что-то, что покажется тебе интересным или важным. Но, как видишь, я здесь.        — У меня нет слов, — пробормотал Гарри. — Знаешь, здравый смысл подсказывает мне, что самое разумное — немедленно уйти. Вот только, по ряду причин, терять мне уже нечего, даже жизнь не особо в приоритете, так что, пожалуй, я рискну остаться. Ты, знаешь ли, умеешь разжигать любопытство.        — Один человек сказал мне когда-то, что плести интриги — у меня в крови. Тогда я был приблизительно в таком же возрасте, как ты сейчас, — Сэм грустно, но в то же время как-то по-особенному тепло усмехнулся.        — Отец? — не задумываясь полюбопытствовал Гарри.       Он вдруг почувствовал ничем необъяснимую лёгкость и впервые за долгое время хоть и слабый, но интерес к чему-то. Одно это располагало побеседовать с загадочным Сэмом, отвлекаясь от непонятного состояния и бессмысленных размышлений.        — Нет. Этот человек не доводился мне родственником, но значил для меня больше, чем семья, — Сэм перевёл взгляд на горизонт. — Я решил, что стоит рассказать тебе о нём.        — И мне покажется это интересным? Или важным? — настороженно уточнил Гарри, резко чувствуя себя как-то неуютно, но вновь не находя для этого ни малейших оснований.        — Возможно, — легкомысленно отозвался Сэм. — Но если и нет — пожалуешься мне на скуку по завершении рассказа.        — Ты же знаешь, что ты странный парень, правда? — фыркнул Гарри в ответ и демонстративно устроился удобнее, показывая, что готов слушать.        — В то время я верил, что влюблён в него. Оговариваю тебе этот момент, чтобы ты изначально понимал обстоятельства, — начал говорить Сэм, со странной улыбкой глядя на морскую гладь. — Я восхищался им безмерно и, поверь, было за что. Столько силы, властности, неповторимого обаяния и манящего холода — он воспринимался идеальным. Очаровывал, даже не стремясь к этому. Я был покорён тогда. Если хочешь — можно обозначить, что он стал для меня кумиром, идолом, на которого мне хотелось равняться.        — Какое интересное начало, — чуть нервно отозвался Гарри, заполняя паузу, оставленную Сэмом. — Вы общались?        — Можно и так сказать, — кивнул Сэм, возвращаясь к почти нейтральному тону. — Поначалу очень поверхностно, скорее — случайные встречи. Но потом он неожиданно обратил на меня более пристальное внимание. Предложил побеседовать за ужином. В этом не было флирта, не ощущалось личного подтекста, и я решил, что, возможно, он просто подыскивает себе ученика. Или руководствуется неведомыми мне мотивами. Но, конечно, я уцепился за представившийся шанс руками и ногами, так сказать.        — И у тебя всё получилось? — поинтересовался Гарри с долей напряжения. Он и сам не мог бы объяснить почему, но рассказ Сэма нравился ему всё меньше и меньше, вызывая странные подозрения. — Он стал твоим учителем?        — Не совсем, — покачал головой Сэм. — Но кем-то вроде наставника — возможно. Я так и не узнал никогда единственного ответа — зачем я был ему нужен. Тогда я просто наслаждался любой возможностью более близкого общения, влюблялся всё больше, очарованный настолько, что не воспринимал даже окружающий мир. Это не стало ученичеством, не стало отношениями, но осталось вечерами у камина за книгами и беседами. Нашей маленькой тайной. Мне казалось, что я единственный знаю его таким — он всегда держал людей на расстоянии, никогда никому не доверял и не имел понятия даже дружбы.        — Неужели? — Гарри мрачнел на глазах, задаваясь вопросами — насмешка ли это от вселенной в очередной раз или у него слишком богатая фантазия. — А тебе он доверился?        — Нет, конечно нет, — Сэм рассмеялся с нотками грусти. — Он не доверял не то что мне — зелёному восторженному юнцу, иногда мне казалось, что он не доверяет даже себе. И всё же, со мной он позволял себе неуловимо больше — лишняя фраза, косвенная оговорка, умышленная, разумеется. Именно так я однажды окончательно утвердился в мысли, что у него есть некая тайна. Очень важная тайна.        — Ты хотел найти разгадку и разделить эту тайну с ним навсегда? — утвердительно вопросил Гарри, едва подавив тяжёлый вздох.- Ты надеялся, что вы станете ближе?        — Да, — согласно кивнул Сэм. — Наверное, это слишком предсказуемо. Юношей я был упрямым и своего добился — узнал его секрет.        — Полагаю, это было непросто, — мрачно отозвался Гарри, без особого удивления и многим тише пробормотал: — И как ты ещё жив после такого?        — Он не знал, что я знаю, — Сэм пожал плечами. — Я был… разочарован. Настолько сильно, что не смогу передать это словами. Тайна оказалась страшной — по моим понятиям. Я не ожидал такого от того, кто стал для меня образцом, идеалом, да просто всем в тот момент. Я не смог его понять и… в итоге я пошёл на предательство. Оставался рядом, косвенно и очень осторожно цеплялся за любые оговорки — мне нужно было узнать кое-что, что знал только он. Я находился рядом, вынашивая план, как предать его. И больше тебе скажу — я сделал это в итоге.        — И тебе это чем-то помогло? Удовлетворило? — как-то устало, с оттенком безнадёжности спросил Гарри. — Он знал?        — Предполагаю, что он мог узнать со временем, но точного ответа у меня нет, — Сэм вздохнул, чуть разводя руками. — И, нет — не удовлетворило. Я был в миллиметрах от гибели. Позже, оставшись в одиночестве, я переосмыслил многое. Конечно, настоящей моя любовь не была. Но я предал очень важного и дорого для меня человека только потому, что не смог перешагнуть через собственные идеалы.        — Ты счёл… хм… его тайну настолько недопустимой? — Гарри закусил губу, ловя себя на том, что неожиданно эмоций стало даже слишком много, но смешались они при этом в абсолютный хаос.        — Да — для себя, — Сэм невесело улыбнулся. — Горячность юности, отрицание всего, что не воспринимается, идеализм. Я выжил, да. И оставил магический мир, как только друг помог мне встать на ноги, чтобы больше никогда туда не вернуться. Я счастлив своей жизни сейчас, но тот поступок… Мне не хватило духу ни признаться, ни прийти к нему объясниться. Мне не хватило духу вообще ни на что, кроме побега. И я жалею об этом до сих пор.        — Я не знаю, что сказать, — неожиданно для себя честно выдал Гарри. — Это… Но, кажется, я понимаю — почему ты выбрал для меня именно эту историю.        — Ещё не понимаешь, — Сэм неожиданно почти хулигански улыбнулся, мгновенно оказываясь на ногах.       Гарри ещё успел насторожиться, но отреагировать на неожиданные объятия и мгновенное ощущение, что их потянуло сквозь пространство, словно проталкивая при этом в узкий резиновый шланг, уже не успел, мысленно ругая себя за беспечность.       Но когда они через несколько мгновений оказались на уже знакомой ему яхте, Гарри вздохнул с облегчением. Конечно, никаких гарантий безопасности яхта не обещала, а что задумал Сэма сам Гарри не понимал до сих пор, но воображение уже успело нарисовать и более пугающие картины — где они могли бы оказаться.       Но едва он успел перевести дух, как Сэм неожиданно толкнул его к леерам, резко разворачивая лицом к водной глади и прижимаясь к его спине, лишая тем самым возможности движения. Заставив его раскинуть руки в стороны и удерживая их, Сэм негромко заговорил:        — Гарри, послушай меня. Я оказался трусом и сбежал. Даже не могу ответить — от него или от самого себя. Я поддерживал его идеалы на словах, но не смог принять их в действительности. Я был готов на всё, чтобы просто быть рядом, как я считал, но не смог принять его. И предал себя, свои чувства и те крохи его доверия, которые у меня были ради того, что считал правильным сам. Вот только мои идеалы давно разбились о реальность. Но на это, как и на осознание, понадобилось слишком много времени, которое лишило возможности что-то изменить.        — Сэм, я…        — Нет, дослушай. История любит ходить проторенными дорожками. Иногда, ситуация может повторяться в жизни человека несколько раз, но с каждым разом она будет становиться более жестокой, пока урок не будет выучен — для всех участников. Просто отпусти себя — здесь и сейчас. На милость ветра и свободы. Перестань отрицать реальность.        — Да ничего я не отрицаю, — попытался было возмутиться Гарри, но Сэм его перебил:        — Отрицаешь. Ты достаточно умён, чтобы не видеть для себя смысла в попытках стать прежним, проигнорировав полученный, хоть и негативный, но опыт. Но и двигаться в неизвестность — страшно. Ты загнал себя в тупик, где безразличие видится панацеей, но рано или поздно ты захочешь вернуться в реальность и что-то изменить. Только первое, что ты увидишь — выжженную землю после апокалипсиса, где не осталось ничего.        — Уже, — неожиданно откровенно и горько отозвался Гарри. — Если говорить твоими же аллегориями — уже вижу. И не понимаю, что с этим вообще можно сделать. Я не хочу становиться прежним. Я хочу понять — как мне пережить, сделав всё верно. Научиться, пройти по дороге дальше, а не отступать, но я не вижу ни единой зацепки. Чувства… их просто не осталось, вообще.        — Или ты хочешь так думать, — поправил Сэм. — Ты стоишь и смотришь на эту мёртвую землю, Гарри. Что в этой картине есть настоящего?        — Я, — машинально отозвался Гарри. — В смысле, если я это вижу, значит, я существую?        — Верно. Когда сгорает всё, всегда остаётся один элемент. Что-то подлинное, что-то, пережившее даже это. И только оно олицетворяет собой то, что ты есть на самом деле.        — Любовь, — резко перебил Гарри, поворачиваясь и оказываясь с Сэмом лицом к лицу. — Я даже не осознавал, но… Она просто есть, хотя должна была бы сгореть первой. Но она осталась: всё такая же неправильная и абсолютно целостная, словно её не может сломить ничто и никто.        — Полагаю, ты нашёл свой ответ о сути, Гарри, — Сэм улыбнулся как-то совсем уютно и тепло. — И теперь только тебе решать, что с этим осознанием делать. Прекрати уничтожать себя из-за того, что ты не чувствуешь того, что должен. Один плохой поступок не делает плохим человеком. Если он осознан уроком.        — Я… — Гарри закусил губу, которая подозрительно подрагивала, но всё же справился с собой. — Я не знаю, Сэм. Чёрт возьми, сейчас я просто не знаю ответа на вопрос — как я вообще мог сделать что-то настолько противное мне самому. К черту любые идеалы, к черту осуждение, но я даже вину почувствовать не могу, словно это… То есть, не обращай внимания. Похоже, я всё ещё ищу себе оправдания.        — И что в этом плохого? Ты волен делать всё что угодно, если это приведёт к принятию, а не к отрицанию. Ибо последнее — многим хуже и губительнее. Оно не даст тебе двигаться дальше. Оно в итоге тебя сломает.        — Вот только надежды что-либо исправить у меня нет, — Гарри грустно усмехнулся. — Вообще. Её убили одной фразой. И пусть это справедливо, но…        — Это тупик, да, — кивнул Сэм, заканчивая фразу за него. — И надежду нельзя воскресить так легко, как воскресает из пепла феникс. Но её можно обрести заново. Просто позволь сам себе это сделать.        — Я… постараюсь. И осознать всё сказанное — тоже, — Гарри нервно сглотнул. — Я понимаю, что надо как-то выбраться из этой непонятной пустоты, но почему-то не могу понять — что надо сделать. Но я приложу всё усилия. Если я не смогу исправить всё для себя, то должен сделать это для него.        — Звучит неплохо, — Сэм ободряюще улыбнулся и притянул Гарри в дружеские объятия. — Я верну тебя на остров. И хочу, чтобы ты помнил, что даже в самой непроглядной мгле всегда может найтись луч света. Он есть там, даже скрытый для взора, хотя бы исходя из незыблемого закона равновесия. И ещё — ты всегда можешь найти меня. Что бы тебе ни понадобилось — помощь, совет или просто помолчать — я приму тебя и пойму.        — Спасибо, Сэм, — Гарри неуверенно улыбнулся. — Даже если это не твоё настоящее имя. Просто спасибо, но, знаешь… Ты ведь нашёл не счастье в своей теперешней сознательно выбранной жизни. Ты нашёл забвение. И если я когда смогу исправить что-то с ним, я постараюсь исправить и это для тебя.       Сэм криво усмехнулся и аппарировал их прямо на крыльцо коттеджа, снимаемого Гарри. Слова, вероятно, показались ему лишними, он только сдержанно улыбнулся, мимолётно прикоснувшись к щеке Гарри в жесте скорее поддержки, чем ласки, и аппарировал прочь.       Проводив его взглядом и не сдержав тяжёлый вздох, Гарри зашёл внутрь. В доме царила какая-то мрачная угнетающая тишина. Состояние Полумны оставалось неизменным, Северуса не было. Гарри, завернув на кухню, налил себе большой бокал лимонада и направился на террасу. Ему необходимо было всё обдумать.