Любви в аду история

Я хотел бы для тебя — стать всем Или лучше мне тебя не знать, совсем!

      Собрание запомнилось Гарри одним сплошным туманом с редкими вспышками тёмных пятен. Доклады, какие-то беседы и насмешливые взгляды Пожирателей после того, как Том соблаговолил объяснить — что тут делает сам Гарри и почему арестовывать его или убивать не стоит.       Но с насмешкой смотрели не все. Две пары глаз смотрели на него с такой неприкрытой ненавистью, что Гарри ничуть не усомнился, что маски скрывают лица братьев Лестрейндж. Складывалось впечатление, что они готовы его убить прямо сейчас, даже осознавая ситуацию и приказ своего Повелителя.       Но действительно удивление вызвал взгляд узнаваемых где угодно серебристо-серых глаз, принадлежащих Люциусу Малфою. Он смотрел на него с непонятной жалостью и, казалось, даже сочувствием. Гарри вздрогнул — странностей становилось слишком много.       С какой-то тоской вспомнились собрания, на которых он изредка присутствовал ранее. Даже тогда он не чувствовал себя так отвратительно — словно выставленной напоказ игрушкой, куклой. Мразью, которые некоторые готовы растерзать, а остальные — высмеять.       И вроде бы Том не сказал ничего особенного, но впечатление сумел создать чёткое. Чувствуя лёгкую тошноту, Гарри закрыл глаза, мечтая просто оказаться подальше отсюда. Он не думал, что всё получится так, хотя и осознавал, что будет тяжело.       Ему постоянно приходилось напоминать себе, что Том имеет право к нему так относиться. Что Том имеет право быть вновь холодным и жестоким, что неизбежно сопровождало уничтожение чувств. И пусть до этого ещё было далеко — Том не умел отступать.       Гарри прокусил губу до крови, растерянно подумав при этом, что физических повреждений за несколько часов многовато даже для него. От эмоций Тома он закрывался как мог, но помогало это слабо. Он выбрал это сам. До слуха донеслась чья-то шутка шёпотом о подстилке и капризе.       Гарри открыл глаза даже не из любопытства, а скорее необходимости — знать наверняка откуда ждать удара. Братья Лестрейндж. Стоило догадаться. Том, без сомнения, слышал. И Гарри даже почувствовал на неуловимое мгновение его злость. Вот только предпринимать он ничего не стал.       Больно. Гарри начинало казаться, что к концу недели у него выработается иммунитет на боль в принципе. Если, конечно, он вообще переживёт эти дни. Безразличие Тома долго не выдержит — эмоции внутри него уже закипали, что Гарри чувствовал весьма отчётливо.       И чем дальше, тем, вероятно, более жестоким будет становиться поведение Тома, терзаемого внутренними противоречиями. И, конечно, это будет заслуженно, но вот тут и притаилась проблема. Гарри едва удержался от желания потереть лоб.       Первые эмоциональные вспышки уже несколько улеглись, оставляя после себя опустошённость. На смену ложились новые и очень неприятные эмоции, но от них ещё частично получилось абстрагироваться. Он должен понять — почему реагирует так странно на разные ситуации.       Интуиция упрямо кричала, что это важно и стоит размышлений в любой ситуации. Но Том неожиданно объявил, что собрание закончено, и Гарри заставил себя стоять на месте только из нежелания толкаться с Пожирателями в проходе.       Но вот последний из них покинул зал, где остались только он сам и Том. Гарри сглотнул — поговорить хотелось невероятно, вот только сказать было нечего. Его извинения Тому не нужны, и он их не примет. А уж пустую болтовню не станет поддерживать тем более.       Едва не спотыкаясь и отстранённо осознавая, что у него, кажется, началась лихорадка, Гарри побрёл к двери. Взгляд Тома он чувствовал — тот просто прожигал спину, но эмоций почти не улавливал, что могло только означать, что Том взял их под железный контроль.       Обернуться хотелось. Но здравый смысл, удивительным образом проснувшийся вдруг, настойчиво подсказывал, что сейчас не лучшее время для бесед. Вряд ли Том хотя бы до конца осознал случившееся. Стоит дать ему время. Стоит дать время себе — слишком много эмоциональных встрясок за несколько часов.       До комнаты, которую он занимал во время своего проживания в поместье, Гарри добрёл машинально, ведомый скорее привычкой. Толкнув дверь с некоторой опаской, он вздохнул свободнее, осознав, что в ней темно и пусто.       Свечи загорелись, послушно повинуясь взмаху его палочки, а Гарри, растерянно оглядевшись, но найдя только безличный безупречный порядок, опустился на кровать. Возможно, стоило позвать домового эльфа и попросить хотя бы зелье, но делать этого не хотелось.       Да и Том мог отдать приказ вообще не замечать гостя, к примеру. Слишком уж странно эльф убирался сегодня при нём в спальне хозяина. Причинять проблемы ещё домовым эльфам не виделось желанным совершенно. Уже и без этого достаточно сделано, и усугублять всё мелочами однозначно не стоит.       На секунду мелькнуло сочувствие к себе, что Гарри неожиданно разозлило. Ещё не хватало лежать в холодной комнате, давящей какой-то непонятной мрачностью, и жалеть себя. Даже если уже невозможно понять, что болит сильнее — тело или душа.       И всё же множество мелких физических повреждений — это ерунда, они обязательно заживут. С душой всё, без сомнения, представлялось хуже, но и зацикливаться на этом невозможно. Ему нужна холодная голова, раз уж представилась возможность подумать.       Озноб становился только сильнее, а ладони, с которыми он так ничего и не сделал, адски горели. Максимально стараясь не обращать на это внимание, Гарри укутался в одеяло и глубоко вздохнул. Итак, что ему постоянно кажется каким-то напрягающим, неправильным?       Из горла вырвался истерический смешок. Он убил человека и неважно — насколько плохого или хорошего. Действительно, что ему может казаться неправильным? Отсутствие чувства вины или хотя бы просто сожалений.       Просто не бывает так, что, совершив неблаговидный поступок и осознавая его таковым, человек не чувствует по этому поводу ничего вообще. Такое возможно, если осознания нет или действие является привычным, но ведь он-то понимал весь ужас совершённого.       Внезапно Гарри едва не подскочил над кроватью. Да, отсутствие реакции на понимание, что он убийца и стал им расчётливо и сознательно — это, без сомнения, странно. Хотя сильно натянутым объяснением может служить, что на курок всё-таки нажал не он.       Но то, как он поступил с Томом, определённо должно находить своё сожаление, особенного после того, как он сегодня убедился, что чувства в непосредственной близости от Тома только обостряются. Да что — сожаление? Ему бы полагалось быть в ужасе. А он не чувствовал ничего, словно просто забывая об этом моменте.       Мимолётную мысль, что он снова ищет себе оправдания, Гарри отбросил сразу. Хватит. Это неестественно и ненормально. Какие к Мордреду оправдания, если он едва не сжёг спальню Тома сегодня только из ревности?       Если каждое безразличное или грубое слово, брошенное Томом, причиняет ему боль? И при этом, он понимает, что солгал любимому человеку, что ранил его своим предательством и просто забывает постоянно об этом факте, не ощущая даже стыда.       Гарри резко сел на кровати, отбрасывая одеяло. Сразу стало слишком холодно, но до этого не было никакого дела. Он должен понять. Попытки выдать всё лишь за собственное отрицание надоели без меры. Какое отрицание, если он даже перестать думать о Томе не может? Хотя ещё вчера тот воспринимался многим более безразлично.       Голова разболелась резко. Он что-то упускает, не понимает чего-то довольно очевидного. Может, стоит вспомнить произошедшие события ещё раз? Они сидели с Джейми на берегу. Разговор, начавшийся банальностью, свернул на месть Гарри, которую Джейми считал незаконченной и предлагал свои услуги и в дальнейшем.       Он сам тогда удовлетворился убийством Беллы и ничего больше предпринимать не собирался. Потом Джейми рассказал ему о зелье из области этой его странной вуду, которое позволяет получить над человеком полный контроль. Но для него требовалась кровь.       Он отправился в поместье Реддлов, совершенно не будучи уверенным, что сможет достать её так легко. Но ему, словно в насмешку, везло. Он тогда встретил Тома в саду, и поход в оранжерею состоялся по приглашению. Самому Гарри даже не понадобилось прибегать ни к каким ухищрениям.       Он тогда сильно нервничал, Том выглядел странно, словно слегка не в себе. Вероятно, только этим и можно было объяснить, что он так опрометчиво сорвал проклятую розу по первой же просьбе, раня руку и оставляя свою кровь на шипах. Гарри машинально потёр лоб — голова болела всё сильнее. Однако отвлекаться не стоило.       Он аппарировал с несчастным цветком, не нашёл Джейми и отправился домой. И уже по дороге задумался, что применять такое зелье — совершенно не лучшая идея и это слишком низко. Кровь с шипов розы он тогда собрал заклинанием и спрятал, сохранив. Но о зелье больше ни разу не думал.       Какое-то запоздалое осознание — от какого отвратительного действия он хотя бы отказался, а не совершил, заставило передёрнуться. Да что с ним в самом деле такое? Почему несовершённые поступки здоровое отвращение к себе вызывают, а совершённые — нисколько не трогают?       Гарри вскочил на ноги неосознанно, запуская руки в волосы. Картина помнилась чётко и ясно, никаких эмоций по-прежнему не вызывала, хотя разум осознавал отвратность поведения, но что-то всё равно казалось упущенным.       Ему надо подумать о чём-то другом. Переключиться, сосредоточиться на постороннем объекте или другой ситуации, а потом обдумать всё ещё раз. С чего он вообще начал размышлять об этом серьёзно только сейчас, в наименее подходящих для этого условиях?       Однако ответ казался очевидным. Оказавшись в поместье, он едва ли не в считанные минуты почувствовал себя прежним. Пустота мгновенно сменилась взрывом эмоций, которые вызвал увиденный первым Том, да ещё и в откровенной ситуации.       И дальше чувств оказалось слишком много. Они, словно собаки, наконец сорвавшиеся с цепи, переполняли, кипели, бурлили, имея при этом и общее звено — Том. И всё это было странно. Никакие объяснения вроде отрицания действительности больше не выглядели хоть сколько-нибудь правдоподобными.       Ещё вчера он даже полноценно тосковать по Тому не мог. Не хотел себе признаваться в этом, но уже дошёл до мыслей, что и любви настоящей не было, если всё так легко исчезло, не оставляя болезненных следов.       А сегодня он, не успев перекинуться с Томом и словом, хочет скормить Эйвери акромантулам, самого Тома спрятать от всего мира и подарить ему этот мир в придачу, или заменить его, что уже вообще неважно в сути порыва.       И это точно не могло попадать под категорию нормальности — даже с учётом того факта, что в его жизни это понятие всегда находило какое-то своё значение. Такой разброд крайностей мог быть свойственен какой-нибудь машине, которой задают полярно разные задачи, но никак не живому человеку.       Гарри устало вздохнул, садясь обратно на кровать и роняя голову на руки. Может, он просто хочет зацепиться за то, чего не существует? Найти надежду там, где её быть не может? Вот только поверить в это мешало простое сопоставление.       Эйвери сегодня довёл его до состояния калёной ярости и магического выброса. Но сколько бы он не изобрёл в воображении сцен его убийства, самой страшной так и осталась — бросить его на съедение акромантулам.       Тогда как устранение Беллатрисы выглядит жутким, но изящным, продуманным. И, конечно, он придумал это сам, после того, как Джейми предложил ему использовать «Розу ада», которую мог достать, но какое-то лёгкое недоумение оставалось до сих пор.       Гарри вздрогнул, осознав, что сейчас воспоминания об Эйвери вызвали стыд. В конце концов, тот мог быть сколь угодно отвратительным человеком, но при этом он нисколько не виноват в том, что выбор Тома пал на него. И переносить свою злость было глупо.       Но о Беллатрисе сожалений всё ещё не появилось. Гарри удержался от крика, только прикусив губу до такой степени, что струйка крови потекла по подбородку. Это становилось абсолютно невыносимым. Хотелось просто начать бить самого себя по лицу до тех пор, пока реальность не предстанет во всей красе перед сознанием.       Гарри сжал ладони в кулаки, не обращая внимания на боль. Он должен это прекратить. Стоит оставить любые мысли сейчас. Он слишком взвинчен. День выдался слишком напряжённым, а встреча с Томом получилась слишком болезненной. Ему стоит немного поспать и взглянуть на положение дел более свежим и спокойным взглядом.       Но спать неожиданно не хотелось. Зато что-то внутри упрямо напоминало о Томе, становясь всё более явным и требуя к себе внимания. Гарри сорвался на обречённый стон, осознавая потребность увидеть Тома сейчас же. Зелье требовало действий.       Просто отлично. Его лихорадит — и физически, и душевно, он запутался до крайности, разбит и вымотан. Том — холоднее льда внешне, но зол, если не сказать — в ярости. Как минимум, хочет выкинуть самого Гарри из поместья и из страны, как максимум — просто убить.       И теперь у них нет даже нескольких часов ночного отдыха на перерыв, чтобы эмоции успокоились, а мысли — улеглись. Потому что выбора у него сейчас тоже нет. Гарри машинально опустил взгляд на ладони, которые причиняли слишком ощутимую боль.       Часть волдырей лопнула, оставляя кровоточащие раны, часть — странно покраснела вокруг. Понимание, что он просто идиот, накрыло мгновенно. Стоило обработать ожоги в первую очередь, пока из незначительной проблемы собственной глупости не получилось что-то многим хуже.       Зелий не было, заклинания вспоминаться не хотели и, тяжело вздохнув, Гарри ограничился промыванием ран проточной водой, что обернулось болью до выступивших на глазах слёз, и наложением повязок, которые, по крайней мере, не дадут грязи попасть в раны.       Ванна, как и поместье в принципе, не поскупилась на ассоциации, мгновенно заставляя вспомнить сцену, случившуюся здесь когда-то, а следом и её продолжение. Гарри прислонился лбом к стене, которая приятно холодила.       Он должен разобраться во всём этом — своих чувствах, происходящем, странностях и проблемах. Должен, даже если сейчас кажется, что он живёт в какой-то зеркальной реальности, где злой неумелый художник меняет декорации слишком быстро и абсолютно беспорядочно, не оставляя шансов их воспринять.       И начать стоит с того, что как бы Том сейчас не отреагировал — он пойдёт к нему и сделает всё, что требуется. И не станет думать о том, что что-то в груди ликует возможности находиться рядом, опасливо ожидая мыслей об отсутствии права на подобное. Что-то, не имеющее к зелью никакого отношения.       Дорога до спальни Тома показалась неожиданно слишком короткой. Гарри тайно тешил себя надеждой, что Тома там не окажется, понимая, что встреча где-то на нейтральной территории вроде гостиной может иметь менее трагические последствия. Угроза Тома — воспользоваться телом — ещё помнилась слишком явно.       Дверь отворилась бесшумно, и Гарри заглянул внутрь с некоторой опаской. Том в спальне обнаружился, но спокойно спал и выглядел при этом едва ли не милым. Гарри тряхнул головой — его лихорадка, похоже, серьёзнее, чем он думал. Назвать Тёмного Лорда милым мог только кто-нибудь в бреду.       Стараясь ступать как можно тише, он осторожно приблизился к кровати. Том лежал на боку, обхватив рукой край подушки. Той самой подушки, которая выглядела ровно так, как и когда Гарри покидал спальню пару часов назад.       Неожиданно тревоги, волнения и любые мысли как-то резко успокоились, не находя порядка, но словно теряя силу волнения, актуальность момента. Запрещая себе думать о недопустимости своих действий, Гарри опустился на колени возле кровати и протянул руку, едва прикасаясь к волосам Тома.       Да, он не имеет права на подобное. Все свои шансы он упустил и собственным поступком уничтожил любое возможное будущее для них. Но здесь и сейчас — украденные у реальности минуты в пользу страны грёз. Это могло стать правдой на мгновения.       Невесомое прикосновение к виску кончиками пальцев, которые не были скрыты бинтами, заставило Тома чуть заметно поморщиться, а Гарри едва не отдёрнул руку. Почему именно в тот миг, когда приходит осознание отсутствия шансов и надежды, ты понимаешь так много важного?       Почему он ни разу до этого момента не пожелал увидеть, что между Томом, которого он полюбил и вытащил с того призрачного вокзала, и Волдемортом, которого он знал всю свою сознательную жизнь — пропасть, незаметная лишь на внешний поверхностный взгляд?       Почему он ни разу не задумался о том, что в навязанной Волдемортом ментальной реальности в итоге утонули они оба? В поступках Тома тогда было слишком много правды, в поведении — слишком много искренних реакций, которые нельзя сыграть. Почему он сам не видел этого даже после? Просто не хотел видеть?       Почему он так отчаянно цеплялся за идеалы, оставленные, по сути, в Британии, и не пришёл к Тому раньше, чем случился вечер в Оттери? Почему проводил дни на Доминике, тоскуя, но так и не позволяя себе до конца принять чувства, которые считал неправильными?       Что вообще может быть неправильного в любви? Её несоответствие чьим-то представлениям или нормам морали? Как вообще он мог упиваться собственными сомнениями, не опасаясь потерять? Но ответ был до крайности прост, и тем отвратителен сейчас — ему просто казалось, что у них есть время.        — Том… — отчаянный, едва слышный шёпот, который не мог нарушить покой спящего. Вот только пальцы, словно действуя сами по себе, скользнули с виска на щеку бережным прикосновением. — Как же всё могло получиться так? Почему я понимаю, какой я дурак и что на самом деле ты значишь для меня тогда, когда бессилен что-либо исправить? Знаешь, если бы мы могли проснуться где-то в другой реальности, где нет сотворённого мной ужаса, я… я хотел бы подарить тебе этот мир таким, как вижу его я. В многоцветье красок и палитре чувств. Я хотел бы принадлежать тебе, став олицетворением лучшего, что у тебя бы могло быть в жизни.       Конечно, Том спал. Конечно, ночь и лихорадка — прекрасное подспорье, чтобы наконец позволить себе сказать правду отчаянным, почти неслышным шёпотом. Гарри закусил губу, признавая, что он ещё и трус. Потому что сказать Тому всё как есть прямо и открыто, он не рискнул бы никогда.       Но момент безнадёжно захватил его своей тишиной и возможностью чуть-чуть побыть кем-то не настолько отвратительным, как он успел стать. Сейчас хотелось говорить что угодно — романтические глупости или грустные осознания. Сейчас бал правила искренность чувств.       Вероятно, завтра это обернётся в памяти полночным бредом, и ему будет стыдно перед собой. Вероятно, это воздействие зелья. Вероятно, он просто медленно сходит с ума, запутавшись в собственной жизни. Вероятно, он никогда ещё не осознавал любовь так ярко и полно.       Колени болели от жесткого пола, руки жгло только сильнее, а тело бил озноб. Головная боль усилилась настолько, что тяжело было держать открытыми веки. И одно Гарри мог сказать совершенно точно — он не помнил, когда чувствовал такое спокойствие и умиротворение. Даже если это только украденные минуты грёз.        — А знаешь, может, было бы лучше, если бы я никогда не узнал Тома Реддла, — он неслышно вздохнул. — Тогда я не смог бы причинить тебе боль. Не смог бы всё испортить — так глупо и отвратительно. Держался бы за свою ненависть к Волдеморту и никогда бы не стал твоим разочарованием. Но тогда — я бы не познал любовь…       Измученное сознание, пережившее слишком много страстей и эмоций за день, милосердно покинуло Гарри, оставляя фразу оборванной на полуслове. И он уже не мог видеть, как распахнулись тёмные глаза, в которых не оказалось и следа сна, но странно смешались горечь, неверие и надежда.