Любви в аду история

Белым облаком хотел бы ласкать твои плечи и губы, Научился б твои мысли читать словно маленький будда.

      Гарри нервно мерил шагами спальню Тома, не в силах заставить себя спокойно сидеть в кресле. За несколько часов эмоции момента, пережитого в кабинете, успели улечься, уступая здравому смыслу. И теперь в голове теснилось даже слишком мыслей, догадок, логических выводов и вопросов.       Чего ждать от грядущей встречи с Томом Гарри не представлял. Поведение Тома днём мало поддавалось логике, да и Гарри не сомневался, что позволенное себе тот сочтёт слабостью. А это только означает, что Том вполне может повести себя намеренно жёстко, желая доказать им обоим, что случившееся ничего не меняет и ни на что не влияет.       А если смотреть правде в глаза — оно и не меняло. И осознавать это было больно. Пергамент, полученный от Филиппа, жёг карман. Гарри тяжело вздохнул. Он мог объясниться с Томом хоть сейчас. И, наконец, уйти, оставив его в покое и избавив от своего нежеланного присутствия. И малодушно уговаривал себя оставить беседу хотя бы до завтра.       Потому что даже если Том не хотел дать надежду своими словами о присутствии в его спальне вечером, он это сделал. Потому что случившееся в кабинете Гарри даже сексом назвать не мог. Там, казалось, творилась и находила своё воплощение любовь. И хотя это воспринималось невероятным, но ощущалась она взаимной.       Мыслей было слишком много. Гарри всё-таки опустился в кресло, растерянно отмечая, что было бы сказочно, если бы всё оказалось просто. Если бы между ними не стояло прошлое и его предательство, и сейчас они могли просто позволить себе быть счастливыми. Но реальность неумолимо напоминала о себе.       Собственный взрыв чувств до сих казался немного странным, хотя неестественно и не воспринимался. Но ещё больше пугало сопоставление: его собственное безразличие к совершённому предательству и всепоглощающая любовь к Тому, которая нашла воплощение в такой концентрации нежности, на какую Гарри считал себя неспособным.       Почему Том это принял? Почему позволил увлечь себя в мир чувств, если презирал и ненавидел самого Гарри за совершённый поступок? Откуда намерения Тома — изнасиловать, причинить боль? И как сопоставить это с заботой, опознанной утром? Слишком много противоречий.       Гарри заставил себя глубоко вздохнуть и попытаться абстрагироваться от любых размышлений. Всё равно у него нет шансов дойти до каких-либо верных или хотя бы логичных выводов в таком взвинченном и нервном состоянии.       Он действительно боялся грядущей встречи. Боялся, что Том поведёт себя так, как и должен — холодно и безразлично, возможно, с налётом отвращения. И это разрушит что-то хрупкое, родившееся сегодня, не оставит ему шанса на развитие.       Они так никогда и не пытались попробовать действительно быть вместе, стать парой. Отрывочные встречи или искусственно созданная атмосфера, вечное противостояние. Но сегодня было что-то ещё, что-то незнакомое ранее в своём ощущении общности. Что-то, что подарило заранее обреченную на гибель надежду.       Если сейчас Том сделает вид, что ничего не происходило или отстранится в общении — это уничтожит всё. Вот только такой вариант самый очевидный, просто потому, что у Тома не было никаких оснований пытаться что-то строить. Напротив, у него были все предпосылки просто игнорировать случившееся сегодня.       Гарри вздрогнул, когда дверь распахнулась. Руки мгновенно вспотели, а к щекам прилил жар, окрашивая их румянцем. Чёрт! Он не готов ни к встрече, ни к грядущему общению. Но избежать их нельзя, а готов бы он не был никогда.       Напоминая себе, что иногда единственный способ справиться со своим страхом — это встретиться с ним лицом к лицу и либо победить его, либо пережить, либо убедиться в его беспочвенности, Гарри поднялся на ноги и попытался искренне улыбнуться и скрыть волнение.        — Эмм, привет. Как прошёл день? — голос всё равно прозвучал слишком нервно, улыбка получилась кривой, а вопрос показался самому Гарри глупым и неуместным, как только он прозвучал вслух.       Он больше не имеет права задавать Тому такие беспечные вопросы, словно они и впрямь пара. Да, собственно, вообще никакие вопросы. И вообще никаких прав не имеет. Вот только любви и надежде безразличны любые запреты.       Гарри закрыл глаза. Видеть даже просто холодную отстранённость Тома, снова чувствовать, что между ними стена, словно и не было встречи в кабинете несколько часов назад, оказалось даже более невыносимо, чем представлялось.       Он это заслужил, да. Как и многим более худшие вещи — если Том захочет их осуществить. Вот только от понимания, что он заслужил любое наказание или возмездие, боль не исчезала. Она рвала изнутри когтями, готовая сдаться разве что любви, но права на чувства у него тоже не было.       Том окинул его долгим пристальным взглядом, но так и не произнёс ничего вслух, игнорируя приветствие и заданный вопрос. И это воспринималось хуже, чем если бы он даже ударил. Любое взаимодействие. Сейчас Гарри готов был принять от Тома что угодно, но только не безразличие.        — Закажи эльфам ужин, — безучастно бросил Том, отвернувшись от него, и направился к ванной комнате, на ходу сбрасывая одежду и явно нисколько не стесняясь своей наготы.        — Ужин? — машинально переспросил Гарри, пытаясь справиться с желанием кричать от понимания, что его худшие опасения уже сбываются.       Однако вопрос остался висеть в воздухе без ответа — Том уже скрылся за дверью, а через несколько секунд оттуда послышался звук льющейся воды. Гарри сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться, но не помогло нисколько. Так не может продолжаться.       Да, он бесконечно виноват. Без сомнения, у него нет права на прощение, возможно, его нет даже на принятие. Но зачем тогда вообще было звать его сюда? Том просто поддался порыву момента? Решил удовлетворить собственные желания, зная, что не найдёт сопротивления ни в чём?       Неожиданная злость разгорелась в груди мгновенно. Сейчас Гарри нисколько не беспокоило, что и на неё он права тоже нисколько не имел. Нельзя тонуть в любви, а потом просто делать вид, что ничего не случилось. И в этом отношении неважно — насколько он виноват.       Машинально вызвав домовика, Гарри отдал ему приказ о трапезе и, дойдя до ванной комнаты, решительно распахнул двери. Они поговорят, даже если это закончится ссорой или срывом Тома. Потому что демонстрируемое безразличие он, Гарри, просто не выдержит.       И только когда взгляд остановился на Томе, который прикрыв глаза, расслаблялся под струями горячей воды, Гарри замер и нервно сглотнул, понимая, что поговорить в ванне — это была очень неудачная идея. И слишком непродуманный спонтанный порыв. Большая часть мыслей выветрилась из головы, а в горле пересохло.        Том являл собой образец идеальной красоты и смотреть на совершенное тело, не испытывая желания, было невозможно. Мысленно ругая себя на все лады, Гарри уже попятился к двери, пытаясь усмирить взбунтовавшиеся гормоны, когда Том поинтересовался:        — Ты что-то хотел?        — Я… — Гарри умолк, не находясь с ответом и начиная злиться уже на себя. Да что с ним такое, в самом деле? Напоминание себе о необходимом чувстве вины, мысли и желания в переплетении рождали нерешительность и слишком резкую смену намерений, что вызывало глухое раздражение. И справляться с этим не получалось. Он заставил себя собраться с мыслями хоть немного. — Да, поговорить, но, полагаю, мне лучше подождать тебя в комнате.        — Что мешает это сделать здесь и сейчас? — тон Тома всё ещё сохранял безразличие, но сейчас за ним неуловимо угадывалось что-то ещё. — Какие-то проблемы? Иссяк словарный запас?       Даже понимание краем сознания, что Том его зачем-то намеренно провоцирует, уже не могло утихомирить злость, вспыхнувшую от услышанного. Издевательские нотки в голосе задели, говоря о том, что Том прекрасно понимает природу его затруднения и насмешничает над ним, словно подчёркивая, что желаемое недостижимо.       Слабый протест рассудка, когда Гарри решительно избавился от одежды в считанные мгновения и шагнул в ванну, был безжалостно им подавлен. Если уж он вор, то хотя бы украдёт всё, что может взять. Потому что сейчас сдерживать желание — быть ближе, чувствовать другого кожей — казалось смерти подобным.        — Да, слова как-то закончились. Но, полагаю, их вспомнится достаточно, если мне придётся, к примеру, умолять, — дерзко прошептал Гарри, обнимая Тома со спины и прикрывая глаза в понимании, что сейчас его либо оттолкнут, либо он пожалеет о своей недопустимой наглости.       Вот только крохотный росток надежды на то, что Том просто ответит на высказанное желание, примет предложенное, и это отсрочит момент неизбежного тяжёлого разговора с непредвиденными последствиями ещё на какое-то время, заставил действовать, и теперь Гарри замер в страхе ответа.        — Умолять? — странным тоном переспросил Том, словно утверждая, а не уточняя, а в следующую секунду Гарри даже опомниться не успел, как оказался притиснут грудью к прохладному кафелю стены. Том прижался к его спине и хрипло шепнул на ухо: — Глупый, недальновидный мальчишка.        — Да неужели? — почти наглым шёпотом осведомился Гарри, чувствуя, как сбивается дыхание, а в груди разливается эйфория.        — Ты хоть понимаешь, что я сейчас хочу, а главное — могу, с тобой сделать? — пробормотал Том, покрывая поцелуями его шею.        — Боюсь, у меня слишком скудная фантазия, — сбиваясь, выговорил Гарри, откидывая голову на плечо Тома. — Но ты можешь мне рассказать…        — Ты в этом уверен? — хриплый, словно задушенный смешок Тома показался Гарри самым замечательным звуком, который он когда-либо слышал в жизни. — Я хочу лишить тебя возможности двигаться. Привязать твои запястья и щиколотки к кровати, получая абсолютную власть над твоим покорным и желанным для меня телом. Заткнуть тебе рот кляпом, чтобы стоны звучали приглушённо, более жалобно и возбуждали до предела. Выпороть тебя как следует в назидание и в угоду моим тёмным желаниям. Взять тебя резко и грубо, мешая боль и наслаждение, подчиняя и наслаждаясь. Шептать тебе оскорбления, оставляя на тебе свои метки. Мне продолжать, Гарри, или отпустить тебя?        — О Мерлин… — хрипло выдавил Гарри, понимая, что ни на какой связный ответ его просто не хватит.       Воздух закончился. Его резко не оказалось в том пожаре, который разгорелся где-то внизу живота и мгновенно распространился по всему телу. Желание достигло своего пика и где-то успело его преодолеть, потому что в одном Гарри был абсолютно уверен — хотеть кого-то больше просто невозможно.       Он отдавал себе отчёт, что его щеки и лицо полыхают не хуже пламени в камине, но это казалось совершенно неважным сейчас. До этого момента он не подозревал — насколько можно завести словами. До этого момента он не знал — каким искусным соблазнителем может быть Том.        — Какое лестное обращение, — Том усмехнулся, абсолютно владея своим голосом. — Так мне продолжать, Гарри? Я так и не услышал ответа, — чуть насмешливо, хотя и всё тем же холодным тоном, добавил он, не прекращая сопутствующих ленивых и медленных ласк.       Гарри, чувствуя усиливающуюся дрожь желания, собрался с духом и развернулся, едва не поскользнувшись при этом. Том легко удержал его от падения, прижимая к себе настолько, что между ними не осталось и миллиметра расстояния.       Он явно собирался что-то сказать, но Гарри уже не чувствовал в себе сил ни на какие разговоры. Мир снова сузился до точки в пространстве, временно оставаясь со всеми проблемами и реалиями где-то за бортом, уступая желанию, продиктованному любовью.       Он поцеловал Тома раньше, чем тот успел произнести хоть слово, делясь причудливым коктейлем из страсти, отчаяния и надежды. Когда он уйдёт — останется только пепел. И сейчас хотелось взять всё, что запретно, но необходимо как воздух.       Гарри ласкал губы в поцелуе с уверенностью, которую раньше за собой не замечал, спускался поцелуями на шею и плечи и забывался, даже зная, что права на это не имеет. Но тело горело огнём, в ушах всё ещё фантомным эхом звучали слова Тома, и остановиться казалось преступлением по отношению к ним обоим.        — Если ты не прекратишь сейчас же… Это будет грубо, — то ли действительно попытался воззвать к здравому смыслу Том, казалось, с трудом произнося слова вообще, то ли желая возбудить ещё больше, что определённо виделось невозможным.        — Том… С тобой — где угодно, что угодно, как угодно… — Гарри задохнулся на полуслове, когда изящные пальцы обхватили его изнывающий член, уверенно сжимая и скользя, лаская. — Я люблю тебя, чёрт бы всё побрал. Люблю, люблю, люблю… Даже если не должен. Даже если это теперь мой ад, потому что я всё разру…       Том не дал ему договорить, увлекая в глубокий поцелуй. Отстранившись, он вновь развернул его спиной к себе и уверенно скользнул рукой к его анусу, применяя сразу несколько заклинаний. Последнее заставило мышцы несильно ныть от растяжения — Том явно решил сократить подготовку.       И всё же он сдерживался, проникая медленно, давая время привыкнуть к вторжению и не желая навредить. Горло сдавило спазмом. В этой заботе, бережливости отношения хотелось утонуть. Том дарил ему то, что он ни в коем случае не заслужил, и переоценить это было невозможно.       Чувствуя, как подозрительно зачесались глаза, Гарри прикусил губу, стараясь успокоиться. Он не станет ни о чём думать сейчас. Просто позволит им обоим утонуть в наслаждении, которое всё равно имело горьковатый привкус грядущего расставания. Но сейчас об этом можно было забыть.        — И где же обещанное — грубо? — чуть лукаво осведомился Гарри, пытаясь придать своему тону максимальную беспечность и выворачивая шею, чтобы встретиться с Томом взглядом. — Я могу решить, что ты умеешь только дразнить…       Том недобро прищурился, а в следующую секунду Гарри впечатался в стену, осознавая, что его запястья с силой придавили к холодному кафелю выше головы. Он машинально дёрнулся, но только почувствовал, как Том проникает глубже, а горячее дыхание опалило его щёку.        — Глупый, недальновидный мальчишка, — Том повторил уже сказанную ранее фразу, но с такими интонациями, что у Гарри вырвался стон. — Прогнись.       Беспрекословно исполнив веленное и нисколько не задумываясь — насколько развратно и соблазнительно сейчас выглядит, Гарри ещё хотел что-то сказать, но резкие мощные движения выбили весь дух, оставляя возможность разве что исторгать бессвязные стоны.       Лёгкая боль нисколько не отрезвила, лишь добавила остроты ощущений, побуждая подаваться навстречу движениям, стремясь к обретению желаемого удовольствия. Однако его попытки Том пресёк мгновенно, прижав его к стене рассчитанным глубоким толчком.        — Том…        — Я хочу слышать твои стоны. Мольбы. Крики, — в хриплом приказном шёпоте Тома странно проскользнули нотки злого отчаяния. — Я ненавижу тебя любить, но ты — мой.       Гарри задохнулся, когда сказанное нашло своё осознание, а потом рванул руки, желая освободиться, ласкать, сказать, объяснить. Но Том не отпустил, только прикусил его плечо, словно предупреждая, что сопротивление неуместно, и ускорил движения до безжалостности, не оставляя ни секунды перевести дух.       Гарри не выдержал и минуты, срываясь в сокрушительный оргазм и чувствуя головокружение и мелкую дрожь удовлетворения. Ноги держать отказывались, что, видимо, понял и Том, отпустив его запястья и обнимая за талию, не давая упасть, и кончая через несколько жёстких движений.       Его сдержанный приглушённый стон заставил Гарри вздрогнуть и попытаться отстраниться, чтобы развернуться лицом. Но явно ничуть не потерявший над собой контроля Том, не дал ему это сделать, выскользнув из него, но удерживая за плечи.        — Том, мы не можем не разговаривать, позволяя себе единственное проявление чувств в физической близости и убегая от реальности, — с долей отчаяния воскликнул Гарри, но единственным ответом ему послужил шум воды, неожиданно ударившей струями по плечам.       Прохладные пальцы уверенно скользнули по ягодицам, избавляя от саднящей ноющей боли в анусе, и Гарри слегка поморщился. Отрезвление от дурмана любви и абсолютного единения оказалось слишком резким. Забота Тома, конечно, воспринималась приятно, но он хотел помнить.       Впрочем, возвращение в реальность способствовало и размышлениям. Разговаривать с ним Том по-прежнему явно не собирался. Но уже сказанное забыть было невозможно. Гарри неслышно вздохнул, собираясь с мыслями. Он должен понять — чем вообще руководствуется Том в таком странном, резко меняющемся поведении.       Невольно расслабляясь под прикосновениями рук, которые сосредоточенно наносили на его тело, вероятно, гель, Гарри заставил себя сконцентрироваться на эмоциях Тома и мысленно вздрогнул, понимая, что теперь вполне воспринимает и его мысли. Похоже, связь укреплялась прямо пропорционально уровню близости.       Стараясь не отвлекаться на ладони, которые уже больше ласкали, чем купали, он машинально прижался спиной к груди Тома в своеобразном ответе, и сосредоточился на том, что узнать было необходимо. Попытка Тома, как минимум, изнасиловать его.       Разбираться в ворохе чужих мыслеобразов и эмоций, которые переплетались в восприятии, когда и со своими-то справиться было совсем не просто, получалось с трудом, но Гарри и не думал сдаваться, осознавая важность действия.       Том издавал какой-то странный звук, похожий на урчание, лениво блуждая руками по его телу и покусывая шею. Гарри мысленно усмехнулся с нотками истерики. И как тут думать, если единственное желание — повторить всё случившееся или осуществить озвученную фантазию Тома?       Вот только нега и дурман наслаждений всё равно уступят реальности, где всё намного сложнее. Понимание заставило встряхнуться и искать более собранно и сосредоточенно. Его насторожил непонятный вызов, который он уловил днём, словно Том хотел что-то доказать самому себе.       Вероятно, отправная точка оказалось выбрана удачно — чужие эмоции резко выстроились в правильном порядке, и Гарри едва сдержал вскрик, застывая в момент без движения и, похоже, удивив этим Тома, который, впрочем, так и не спешил что-то говорить.       Чувство, которое Том так отчаянно пытался заглушить, неожиданно нашло своё понимание, но это и загнало в тупик. Несмотря на предательство и ужас совершённого, Том всё равно в душе рвался верить, что у этого есть какие-то объяснения помимо вины Гарри.       Даже он сам не позволял себе подобные мысли, считая их низким и трусливым поиском оправданий себе, а Том, хотя отчаянно и старался их заглушить, всё равно размышлял — могло ли статься так, что на Гарри воздействовали или хотя бы подтолкнули к такому поступку каким-либо образом.       Вот теперь хотелось плакать. Тот, кто когда-то был его врагом, верил в него больше, чем он сам в себя. И даже злое намерение Тома лишь частично имело под собой основой намерение доказать себе, что он может быть жестоким, что Гарри не значит для него так много, как принять ему было тяжело.       Но было и кое-что ещё. Он хотел проверить — какой будет реакция. Гарри лихорадочно соображал. Том не знает, что сопротивляться он не мог ни в каком случае. И резонно предполагал, что у потерявшего любую мораль парня и у Гарри, которого он знал, реакция окажется разной. Это вообще отчаянно не давало ему покоя больше всего.       Гарри чувствовал усиливающуюся головную боль, но прекратить он просто не мог. Тома невыносимо напрягало, что с момента появления в поместье он, Гарри, ведёт себя слишком по-прежнему. Это только невольно подпитывало веру Тома, которую он считал недопустимой.       Не как человек, который ищет прощения в осознанном раскаянии, а как человек, каким он был до совершённого. Головная боль резко стала невыносимой, и Гарри заставил себя несколько абстрагироваться усилием воли, сосредотачиваясь на обдумывании узнанного.       Том успешно справлялся с любыми своими чувствами, пока сам Гарри не появился в поместье вновь. Несопоставимость его поведения в тот проклятый вечер воскресенья и сейчас невольно расшатывала самоконтроль Тома. И, вероятно, последней каплей оказались ночные откровения, ибо, разумеется, Том не спал.       Гарри пытался заставить себя вдохнуть, но горло сжало слишком сильно. Не находя в себе сил простить или даже принять, Том пытался найти для него оправдания там, где их быть не может. Он даже пытался размышлять о том, сколько неблаговидных деяний совершил сам.       Запрещал себе верить и думать, старался руководствоваться здравым смыслом и всё равно постоянно искал. Готов был цепляться за любые ниточки, не позволяя себе никак проявлять это внешне. Потому что не хотел принимать свою жизнь, если в ней не будет его Гарри.       Вдох получился каким-то судорожным, надрывным. Что-то менялось внутри, становясь другим навсегда. Гарри закрыл глаза, чувствуя выступившие всё-таки слёзы. Он так долго цеплялся за предательство Тома, держась за него, чтобы не простить и позволять себе считать свою любовь запретной.       А Том готов был принять его любым, что только подтверждала его же фраза, задевшая что-то в душе неожиданностью и важностью признания. Том старался бороться, но так и не смог отказаться от него, считая своим, даже если поступок был непростителен.       И теперь Гарри не мог, да и не хотел отвечать себе на вопрос — чьи чувства действительно настоящие и в ком из них больше благородства. На этот раз, сметая любое сопротивление и руша предложенную Томом игру, являющуюся своеобразным уходом от реальности, он развернулся.       Тёмные глаза смотрели настороженно, с едва уловимым подозрением. Том явно понимал, что когда они покинут ванную комнату, всему придётся вернуться на круги своя, неся разочарование и вынужденное поведение, предполагающее подавление любых искренних чувств.        — Ты в порядке? — холодно поинтересовался Том, прищурившись и, очевидно, умышленно следя, чтобы его тон звучал безразлично. — У тебя странное выражение лица.        — Я в порядке, я не в порядке — это неважно, — Гарри всё-таки не смог сдержать горький нервный смешок. — Я люблю тебя, слышишь? И даже если мир начнёт рушиться прямо сейчас, это останется единственной незыблемой истиной. Я не знаю — как я мог так поступить. Я не знаю — как это исправить и как мне дальше жить. Я не знаю ещё слишком много всего, но одно я знаю совершенно точно — ты лучшее, что могло со мной вообще случиться. Ты больше, чем мир.       Том вздрогнул, с недоумением моргнув на слишком эмоциональную речь, предсказуемо не до конца понимая мотивы такого порыва. Гарри только грустно улыбнулся, понимая, что даже сказанное ничего не меняет. Но Том должен был знать. И это было единственным верным.       Уверенные объятия стали для Гарри приятной неожиданностью, позволяя вцепиться в спину Тома мёртвой хваткой, отчаянно желая удержать мгновение и превратить его в единственную реальность. Говорить больше не хотелось. Хотелось просто навечно остаться в моменте разделённого чувства.