19:34

«Я не могу так, прости», – набатом в голове отзывается собственный ответ. Интересно, Элиотт вообще помнит о том, что между ними было? Он вообще ценит то время? Он любит его так же, как любит его Лука? Почему он вернулся к Люсиль? Почему не сказал ему? Почему? Пятые сутки – куча вопросов. Пятые сутки – не спит. Пара часов на поверхностный сон – не считается, потому что бредовые мысли в такие моменты особо сильны. Они обличают себя в оболочку и становятся буквально физически ощутимыми, до такой степени, что кажется, будто их можно коснуться. Коснуться Люсиль, в тот момент, когда Элиотт целует её мягко и нежно. Коснуться Артура, который кричит на него за сломанные, самые любимые на свете очки. Он может протянуть руку и кончиками пальцев дотронуться до Яна, который смотрит на него с отвращением и непониманием; до Хлои, которая орет на каждом шагу, что Лука – гей. Он может вновь ударить по холодным железным воротам, что придавливают его к земле и мешают дышать. Ты живешь по инерции, ты по инерции ходишь в лицей, и ты абсолютно, до слепой бесконечности пуст. Ты вечно заплаканный, но всем говоришь, что слезы в глазах – аллергия. А эти «все» – смотрят. И шепчутся тихо, и громко играют в глухой телефон, а вопросы, не произнесенные вслух, становятся тяжелее по весу и больше по буквам. Какой уж тут сон. Лука смотрит на свою перебинтованную руку, и это вновь отбрасывает его назад: на пятые сутки без сна, на шестые сутки без нормальной еды и на четвертые сутки в слезах. А ведь раньше он думал, что парни не плачут. Что хранят свои эмоции под сердцем и под строгим секретом, что никому, даже лучшему другу, не доверяют секретов, что забывают любовь по щелчку, по желанию, по необходимости. Но теперь всё иначе. Теперь он другой. Дверь в коридоре со скрипом распахивается и приятный голос зовет осторожно: – Лука Лаллемэнт. Он оживляется на долю секунды и оборачивается влево, взглядом встречаясь с женщиной лет сорока. – Ты можешь пройти, – она кивает на свой кабинет и улыбается мило. Лука, закинув рюкзак на плечо, робко поднимается со стула. Он здесь ненадолго – всего лишь один короткий разговор, чтобы получить у школьного психолога разрешение на снотворное. Медсестра не выписывает такие сильные лекарства без одобрения свыше – это система, Лука понимает. Но всё равно бесится, потому что не желает открывать свою душу человеку с блокнотом в руке. – Присаживайся, – женщина указывает рукой на стул, сиротливо стоящий напротив её рабочего стола, и, когда Лука следует её совету, сама располагается в кресле. – Предлагаю познакомиться для начала – меня зовут Надин. Твое имя мне уже известно, поэтому, можем сразу приступить к разговору. Ты расскажешь мне, с какой проблемой пришел? – Я думал, медсестра вам всё передала, – нахмурив брови, говорит Лука, и смотрит недоверчиво. Это же система, никаких подробностей. Просто спросите его, почему он не спит, а он сорвет вам как никогда честно, и пойдет за рецептом обратно на первый этаж. – Мне передали запрос, всё верно, – кивает Надин, – но для начала, чтобы понять, зачем тебе нужны лекарства без какого-либо согласования с родителями, я должна с тобой поговорить, и на основании этого разговора принять решение. Но родителей мы всё равно уведомим, ты же понимаешь? – Понимаю, – сухо отвечает Лука. Родителям просто насрать – это его не заботит вообще. Квитанция о выписанных таблетках упадет в почтовый ящик и потеряется в кипе неоплаченных счетов и безответных писем. В остальном всё гораздо сложнее. И пусть на язык так и просится громкое и емкое «Спасите», он противится этому чувству и не хочет об этом кричать. Он старается. Он всячески старается молчать. – Лука, – тихо зовет Надин, – я не хочу, чтобы ты чувствовал себя некомфортно. Я не хочу, чтобы ты отвечал на те вопросы, на которые отвечать не хочется, но ты пришел ко мне. Ты пришел с какой-то проблемой, и ты уже здесь. А я просто чужой человек, который может тебя выслушать и, возможно, помочь. – Мне просто нужны таблетки, я совсем разучился спать, – раздражение в его голосе такое насыщенное, яркое. – Напишите разрешение. Пожалуйста. – И почему ты не спишь? – Надин открывает свой блокнот и делает в нем короткую заметку. – Я уже сказал медсестре, что не знаю ответ на этот вопрос, – Лука пристально наблюдает за тем, как движется шариковая рука, зажатая между её пальцев. – Просто… думаю постоянно. – О чем? У него дежавю. Буквально полчаса назад он уже говорил медсестре, что думает обо всем и ни о чем одновременно. Она, правда, назвала это невозможным, но будь она Лукой, то прекрасно поняла бы, о чем идет речь. Обо всем. И ни о чем одновременно. – О человеке, – вдруг выдает Лука и сам же удивляется этому ответу, – то есть… я не знаю, наверное, о человеке, но вообще я думаю о многом. – Хорошо, – просто кивает Надин. В её взгляде нет осуждения, только чистый и неприкрытый интерес. Лука невольно сдается. Он по-прежнему не хочет рассказывать ей об Элиотте, не хочет обсуждать свою ориентацию или проблемы в семье, но кое-что сказать всё-таки хочется. – Я не сплю, потому что не чувствую себя в безопасности, – говорит он еле слышно. Надин чуть подается вперед. – Физической безопасности или моральной? – уточняет она. Лука отворачивается к окну, за которым виднеется школьный двор. Физической или моральной? Душевной? Какой? Громкая тишина заполняет пространство, и Лука, утопая в ней, отрешенным взглядом наблюдает за учениками. Кто-то смеется, кто-то пинает мяч и пасует другому, а кто-то сидит на лавочке и рассказывает друзьям свежие школьные слухи. Скорее всего, они касаются ориентации какого-то пацана со второго курса, имя которого всем уже давно известно. Скорее всего, они осуждают его, говорят, что педикам в этой школе не место и надо бы держаться от него подальше, чтобы никто из нормальных ребят не начал тыкать в них пальцем. Скорее всего, единственный человек, которому хочется доверить свою жизнь, находится среди них – он смеется, рассказывает о том, что между ними было, и о том, что это «было» не имеет под собой никакого будущего. Что всё это несерьезно, что Элиотт вообще не такой и по девушкам, а Лука… …Лука невзначай вспоминает, как Эмма пыталась найти себе новую школу. Может быть, она была не так уж далека от верного решения? Может быть, другого выхода нет? Теперь происходящее открывается для него под новым углом – Эмма хотела сбежать, прямо как он сейчас. Она хотела сбежать от боли, от осуждения, от сплетен. Она хотела сбежать от Яна, чтобы не видеть его лицо практически каждый день. Она хотела новую, другую жизнь, без прошлого и без ошибок. Она хотела любить, но не знала, как это делать правильно. Разве Эмма была неправа? С недавних пор Лука понимает её, как никогда раньше. Можно ему автобус до новой Вселенной, пожалуйста? И пару бутербродов в пакетик, потому что не ел нормально пять дней. – Лука? – Надин выдергивает его из раздумий. – Чего ты боишься? – Я правда должен ответить? – не глядя на нее, спрашивает Лука. – В моем кабинете хранится много секретов, – Надин улыбается мягко и закрывает блокнот. – Они здесь повсюду: и в воздухе, и на бумаге, и в моей памяти. Я помогаю детям, я работаю в их интересах, и я для них, в первую очередь, чужой человек. Посторонний. Ты понимаешь, к чему я веду? Лука, прищурившись, качает головой – он слишком мало спит, чтобы нормально думать. – Я веду к тому, что порой, чужому человеку доверить свои тайны гораздо проще, если ты уверен, что они останутся только с ним. Мерзкий и болезненный ком встает поперек глотки. Лука поджимает губы, потому что становится невыносимо сложно – притворяться сильным, притворяться стойким, притворяться кем-то другим. – И плакать вовсе не стыдно, – добивает Надин. Стыдно быть тем, кем не являешься, думает Лука, и взгляд его снова наполняется слезами. Стыдно всем лгать, стыдно быть мной. – Я боюсь, – отвечает он тихо и смотрит на перебинтованную руку. – Боюсь доверять людям, потому что однажды доверился. – Кто-то забирает у тебя безопасность? – слышится новый вопрос. – Я сам. – И почему же? – Потому что боюсь, – Лука шмыгает носом и быстрым движением вытирает скатившиеся по щекам слезы. – Боюсь, что он больше никогда на меня не посмотрит. Что это для него ничего не значило. Я не хочу притворяться, но боюсь, что меня таким не примут. Иногда мне кажется, что всё это начал именно он, все эти насмешки и пересуды, но потом я одергиваю себя. Элиотт не мог. Я просто не хочу в это верить. – Ты считаешь, что этот человек тебя обманул? – спрашивает Надин, по-прежнему держа закрытым блокнот. – Он просто не может выбрать, но… – Лука опускает к полу заплаканный взгляд, – но я такого не заслуживаю. Или да? Сердце против воли ёкает, а под ребрами становится невыносимо больно. Или да? Или заслужил? Всё, что он делает, всё, о чем думает – это живет во Вселенной, и однажды может вернуться к тебе. Всё, что он сделал когда-то, все его поступки, все его ошибки и глупости – это всё во Вселенной. А что, если да? – Становится легче? – интересуется Надин. – Когда ты так думаешь? Когда считаешь, что происходящее с тобой – вполне заслужено. Тебе становится легче? Лука снова качает головой – слова здесь излишни. – Значит, твоей вины в этом нет, – пожимает плечами Надин, – ты вполне имеешь право так думать. Ты можешь винить всех вокруг, но, знаешь, мой тебе совет – отпусти ситуацию и посмотри, что будет. Расскажи кому-нибудь свою тайну, доверься кому-нибудь. У тебя есть человек, которому ты можешь прямо сказать, что с тобой происходит? – Есть, – отвечает Лука. – Вот и попробуй, – улыбается Надин и откидывается на спинку кресла, – а если ничего не выйдет, и бессонница никуда не исчезнет, ты сразу вернешься ко мне, идет? – И тогда вы дадите мне таблетки? – Лука ожидающе приподнимает брови и прячет руки в карманы куртки. А там – маленький клочок бумаги, аккуратно сложенный вдвое. Он достает его и, краем уха слушая болтовню психолога, снова и снова пробегается взглядом по рисунку и буквам. – …тогда я дам медсестре разрешение, – заканчивает Надин, но Лука ее уже не слышит. В голове бесконтрольно кружатся мысли. Когда успел? Зачем написал? Почему он просто не оставит его в покое? И на последней фразе сердце буквально осыпается в пятки. Лука подрывается с места и, не прощаясь, выходит из кабинета. Идет быстро и уверенно, прекрасно зная, куда и зачем. Прекрасно зная, кому он расскажет, с кем будет честен и кому больше никогда не соврет. Лука находит этого человека быстро, потому что всё это время видел его в окно. Лука находит его. Быстро. И, подойдя к нему со спины, одергивает за рукав куртки. – Чем я это заслужил? – выпаливает он без раздумий и смотрит человеку прямо в глаза. – Ты просто скажи мне, чтобы я знал, потому что сейчас я понятия не имею, что происходит и как с этим жить, – а потом замолкает на мгновение, чтобы прошептать напоследок: – Ты просто скажи, что я сделал не так. И больше не пиши мне… Пожалуйста. Элиотт смотрит на него с удивлением. Элиотт смотрит на него сверху вниз. Элиотт смотрит. И молча подается вперед.